ХАДИ-2

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
ХАДИ-2
Общие данные
Производитель: ХАДИ
Годы пр-ва: 1961
Класс: экспериментальный прототип
Дизайн
Тип(ы) кузова: родстер (2‑мест.)
Компоновка: классическая
Двигатели
Трансмиссия
Характеристики
Массово-габаритные
Длина: 4180 мм
Ширина: 1630 мм
Высота: 1050 мм
Колёсная база: 2240 мм
Колея задняя: 1220 мм
Колея передняя: 1220 мм
Масса: 500 кг
Динамические
Макс. скорость: 100 км/ ч
На рынке
Связанные: М-72 (мотоцикл);
Москвич-407
Похожие модели: Auto Union 1000 Sp;
Saab Sonett;
Austin-Healey Sprite;
Datsun Sports;
Autobianchi Stellina
Другое
Расход топлива: 7 л/ 100 км

ХАДИ-2 — экспериментальный советский автомобиль (заявлялся как «спортивно-туристский»), построенный студенческим конструкторским бюро (СКБ) Харьковского автодорожного института (ХАДИ) в 1961 году.

Будучи по сути самоделкой, ХАДИ-2 выделяется тем, что это был первый в СССР автомобиль с кузовом из стеклопластика.

Автомобиль сохранился до нашего времени, хотя и в сильно переделанном виде, и каждый год используется в церемонии посвящения первокурсников в студенты.





История создания

Эксперименты с пластиковыми автомобильными кузовами велись в пятидесятые-шестидесятые годы во многих странах. Первым серийным автомобилем с кузовом из стеклопластика стал Chevrolet Corvette (1953), впоследствии появились и другие примеры использования этого материала в автомобилестроении. В ГДР примерно с того же времени широко использовался близкий по свойствам композитный материал — дуропласт, армированная хлопковыми очёсами фенолформальдегидная смола. Перспективы композитов — лёгких, простых в обработке, устойчивых к коррозии — казались в то время грандиозными.

ХАДИ-2 был разработан и построен в 1959—1961 годах силами Студенческого Проектно-Конструкторского Бюро (СПКБ) при Факультете Автомобилей и двигателей ХАДИ под руководством мастера спорта В. К. Никитина в качестве эксперимента по освоению новых материалов и технологий. Примерно в то же время (1958 год) подобная конструкция из стеклопластика, но на шасси мотоколяски С-ЗЛ, была построена и в МВТУ, в лаборатории при кафедре «Колесные машины» под руководством В. С. Цыбина[1].

В 1962 и 1963 годах автомобиль экспонировался на Выставке Достижений Народного Хозяйства (ВДНХ) УССР и СССР, получив несколько наград. В это время студенты СПКБ совершили множество пробегов по территории Советской Украины и европейской части РСФСР.

Впоследствии из того же материала был построен рекордно-гоночный ХАДИ-3.

На этот счёт нет точной информации, однако было бы логично предположить, что именно создатели ХАДИ-2 впоследствии приняли участие в проектировании и подготовке производства уже серийного стеклопластикового микроавтобуса «Старт» и автомобиля «Заря», разработанных силами ХАДИ и Северодонецкой авторемонтной базы (САРБ).

Также, по некоторой информации, позднее самодеятельными автостроителями было создано несколько копий ХАДИ-2 и автомобилей по его мотивам с использованием оригинальных чертежей.

Описание

ХАДИ-2 представлял собой двухместный родстер длиной чуть больше 4 метров.

Кузов не имел дверей и был изготовлен путём выклейки из стеклоткани в 10 слоёв на покрытом разделительным слоем парафина полноразмерном гипсовом болване. Роль несущей конструкции играла рама, сваренная из круглых и фасонных эллиптических труб. В итоге автомобиль получился сравнительно лёгким.

Двигатель со сцеплением были взяты от мотоцикла М-72. Мотор двухцилиндровый оппозитный, нижнеклапанный.

Основные узлы и агрегаты шасси — передняя подвеска и рулевое управление, трансмиссия, задний мост — были позаимствованы у серийного «Москвича-407», как и бо́льшая часть внешнего декора — бамперы, решётка радиатора, задние фонари, ободки фар, плафон освещения номерного знака.

Никаких признаков тента или иного варианта крыши на автомобиле нет. Автомобиль был официально зарегистрирован и получил государственные номерные знаки.

Впоследствии автомобиль был неоднократно переделан. Так, оригинальный двигатель был в своё время заменён на электромотор. После реставрации автомобиль получил агрегаты шасси и существенно более мощный двигатель от «Москвича-412», а также несколько иную форму передней части кузова с иным оформление разъёма капота, высокое гнутое лобовое стекло вместо низкого «щитка» из двух плоских половин, одноцветную окраску вместо двухцветной, рулевую колонку от «Жигулей» и другие отличия.

См. также

Напишите отзыв о статье "ХАДИ-2"

Примечания

  1. [tehno.claw.ru/shared/auto/information/2-022.htm Л. Шугуров. Автомобили России и СССР.]

Ссылки

  • [findrarecar.co.cc/?p=541 FineRareCar о ХАДИ-2] (англ.)
  • [www.khadi.kharkov.ua/default.asp?id=40&ACT=5&content=65&mnu=40 Официальный сайт Лаборатории скоростных автомобилей ХНАДУ].
  • [www.lsa.net.ua/en/automobile/khadi/khadi2.php ХАДИ-2 на сайте ЛСА ХАДИ].

Отрывок, характеризующий ХАДИ-2

Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.