Харьковская государственная академия дизайна и искусств
Поделись знанием:
Координаты: 50°27′32″ с. ш. 30°30′26″ в. д. / 50.45889° с. ш. 30.50722° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=50.45889&mlon=30.50722&zoom=17 (O)] (Я)К:Учебные заведения, основанные в 1921 году
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
(перенаправлено с «ХГАДИ»)
 |
Эта статья или раздел нуждается в переработке. Пожалуйста, улучшите статью в соответствии с правилами написания статей.
|
| Харьковская государственная академия дизайна и искусств (ХГАДИ) | |
| Год основания |
1921 |
|---|---|
| Тип |
Государственная |
| Ректор |
Виктор Яковлевич Даниленко |
| Расположение | |
| Сайт |
[www.ksada.org da.org] |
Харьковская государственная академия дизайна и искусств — одно из старейших художественных учебных заведений Украины.
- Год основания — 1921
- Уровень аккредитации — IV
- квалификационные уровни подготовки — бакалавр, специалист, магистр, аспирант.
Содержание
Специализации
- графика
- станковая живопись
- станковая и монументальная скульптура
- монументальная живопись
- теория и история искусства (искусствоведение)
- промышленный дизайн
- графический дизайн
- мультимедийный дизайн
- интерьер и оборудование
- дизайн одежды
- дизайн ткани
- дизайн мебели
- реставрация станковой и монументальной живописи
История
1869—1896. Школа рисования М. Раевской-Ивановой
В 1869 в Харькове открылась школа рисования М. Раевской-Ивановой как отдельное учебное заведение, избравшее художественно-промышленное направление.
Метод преподавания, разработанный Раевской-Ивановой, был признан одним из трех лучших в России. Академия художеств присвоила ей звание Почетного вольного общника Академии, а на первой Всероссийской выставке рисовальных школ, устроенной по инициативе художника Крамского, её школа получила второй диплом, опередив даже знаменитое Строгановское училище. Кроме того, М. Раевская-Иванова была первой профессиональной русской женщиной — художником, поскольку она была первым дипломированным специалистом в этой области. В 1868 году молодая художница получила диплом в Петербургской Академии художеств. Это был беспрецедентный случай: впервые в России женщина была допущена к экзаменам в Академию, успешно их сдала и получила звание свободного художника.
За 27 лет деятельности в школе получили художественное образование около 900 учеников. Здесь учились будущие известные живописцы и архитекторы. Выдающиеся украинские пейзажисты С.Василькивский и М.Ткаченко, академик архитектуры А. Н. Бекетов, активные участники выставок передвижников О.Виезжаев, К.Первухин. Начальное художественное образование в этой школе получил К.Кончаловский.
1896—1912
С 1896 частная школа М. Раевской-Ивановой была преобразована в городскую художественную школу, в которой преподавали М.Пестриков, М.Федоров, К.Пинеев.
1912—1921
В 1912 состоялось открытие в Харькове художественного училища, подчиненного Санкт-петербургской Академии искусств. Директором училища назначили А. М. Любимова, рекомендованного на эту должность его учителем И. Е. Репиным.
1921 — наши дни. Вуз
- 1921 — основание Харьковского государственного художественного института;
- 1941 — в годы Великой Отечественной войны институт был эвакуирован в г. Самарканд;
- 1963 — Харьковский государственный художественный институт был реорганизован в Харьковский художественно-промышленный институт;
- 1989 — при институте открыта аспирантура;
- 1992 — при институте открыт художественный лицей с двухгодичным сроком учёбы;
- В августе 2001 распоряжением Кабинета Министров Украины за № 364р на базе ХудПрома была создана Харьковская государственная академия дизайна и искусств ІV уровня аккредитации.
Названия вуза
- с 1921 по 1963 — Харьковский государственный художественный институт
- с 1963 по 2001 — Харьковский художественно-промышленный институт
- с 2001 по наст. время — Харьковская государственная академия дизайна и искусств
Известные преподаватели
- Андриевский, Леонид Васильевич (1905—1994) — украинский и советский график, живописец, педагог.
- Воробьёв, Владимир Петрович (анатом) — российский и советский анатом[1]
- Дайц, Иосиф Абрамович (1897—1954)— советский график, живописец, иллюстратор, педагог, профессор (1947).
- Дерегус, Михаил Гордеевич (1904—1997) — советский художник, ученик А. Кокеля.
- Ермилов, Василий Дмитриевич (1894—1968) — российский и советский художник.
- Кокель, Алексей Афанасьевич (1880—1956) — российский и советский художник.
- Косарев, Борис Васильевич (1897—1994) — российский и советский художник.
- Прохоров, Семён Маркович (1873—1948) — российский и советский художник, Заслуженный деятель искусств УССР.
- Самокиш, Николай Семёнович (1860—1944) — российский и советский художник-баталист.
- Шульга, Иван Николаевич (1889—1956) — российский и советский художник.
- Чернов, Леонид Иванович (1915—1990) — украинский советский художник, Заслуженный художник Украины.
Известные студенты
- Астапович, Аркадий Антонович (1896—1941) — белорусский советский художник-график.
- Будников, Александр Гаврилович (1914—1982) — украинский советский живописец. Заслуженный деятель искусств УССР, профессор.
- Бут, Николай Яковлевич (1928—1989) — народный художник РСФСР.
- Владимир Васильевич Волков — заслуженный художник РФ.
- Довгаль, Александр Михайлович (1904—1961) — украинский советский художник, график, иллюстратор. Заслуженный деятель искусств Украинской ССР (с 1951).
- Забашта, Василий Иванович (1918) — народный художник Украины (1999).
- Иванов, Леонид Викторович (1944—2014) — русский поэт, художник, филолог.
- Ивахненко, Александр Андреевич (1931—2003) — советский украинский художник, заслуженный деятель искусств Украины.
- Каменной, Сергей Николаевич (1959) — художник-график, член союза художников Украины и Франции.
- Король Анна Степановна (1926) — народный художник России.
- Косенков Станислав Степанович (1941-1993) - художник-график, заслуженный художник РСФСР.
- Мартынец, Александр Васильевич(1932) — художник-график, заслуженный деятель искусств Украины.
- Наурызбаев, Хакимжан Исмаханович (1925—2009) — советский и казахстанский скульптор, народный художник Казахской ССР.
- Полтавец, Виктор Васильевич (1925—2003) — народный художник Украинской ССР.
- Сидоров Николай Михайлович (1922-2009) — народный художник России.
- Трегуб, Евгений Захарович (1920—1984) — народный художник Украины.
- Фесенко, Юрий Иванович (1955) — российский художник.
- Шаховцов, Виталий Иванович (1924—1969) — известный украинский художник, основатель НСХУ в Полтаве.
См. также
Напишите отзыв о статье "Харьковская государственная академия дизайна и искусств"
Ссылки
- [www.ksada.org/html/achr.html Официальный сайт ХГАДИ]
Примечания
- ↑ [www.ksada.org/html/achr.html Официальный сайт ХГАДИ], Пластическую анатомию преподавал выдающийся учёный академик В.Воробьев.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Харьковская государственная академия дизайна и искусств
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
