Соглашение Хаавара

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Хаавара»)
Перейти к: навигация, поиск
Проверить информацию.
Необходимо проверить точность фактов и достоверность сведений, изложенных в этой статье.
На странице обсуждения должны быть пояснения.
Соглашение Хаавара,
нем. Das Ha’avara-Abkommen,
нем. Palästina-Transfer
или нем. Hoofien-Abkommen
нем. Das Haavara Abkommen u.a. jüdische Auswanderungen,
англ. The Haavara Transfer Agreement
Дата подготовки май — август 1933 года
Дата подписания 25.08.1933
— место Третий рейх Третий рейх, Берлин
Вступление в силу
— условия 		август 1933 года
эмиграция немецких евреев из Германии в Палестину
Стороны Третий рейх Третий рейх Имперское министерство экономики,
Сионистская Федерация Германии (англ.)русск.,
Великобритания Великобритания Англо-Палестинский банк (англ.)русск.
Язык немецкий

Соглашение Хаавара или хаварское соглашение (ивр. ‏הסכם העברה‏‎, транскрипция: heském haavará, перевод: соглашение о перемещении, также англ. The Haavara Transfer Agreement — соглашение Хаавара или соглашение о трансфере) было подписано 25 августа 1933 года, после трёх месяцев обсуждений Сионистской Федерацией Германии (нем.)русск., Англо-Палестинским банком (APC) (англ.)русск. (действующим по директиве Еврейского агентства, в настоящее время Банк Леуми, ивр. ‏בנק לאומי‏‎, дословно «Национальный Банк») и Министерством экономики Германии. Целью соглашения служило оказание содействия в эмиграции евреев Германии в Палестину.

В Электронной еврейской энциклопедии договор значится как «соглашение по переводу в Эрец-Исраэль части имущества эмигрантов»[1]. Встречаются написания «Гаавара» и «Ха’авара».

Благодаря деятельности компании Хаавара около 10 % немецких евреев покинуло Германию с 1933 по 1939 год[2]. В результате соглашения из Германии в Палестину выехали 50—60 тысяч немецких евреев и было передано товаров на сумму 100—140 млн. рейхсмарок[3][4][5].





История

Соглашение Ханотеа

До подписания соглашения Хаавара важнейшим инструментом по переводу денежных средств эмигрировавших в Палестину немецких евреев являлась деятельность Сэма Коэна, владельца частной цитрусовой компании Ханотеа (ивр. ‏הנוטע‏‎, транскрипция: hanotéa), зарегистрированной в Тель-Авиве.

В 1931 году правительство Брюнинга наложило запрет на перемещение капиталов из Германии. Это ограничение крайне затруднило большинству евреев возможность удовлетворения требований по иммиграции многих принимающих стран, если они не обладали активами за границей. В 1931 году в результате насилия и беспорядков 1929—1930 годов британская администрация подмандатной Палестины ввела квоты и ограничения на иммиграцию[6]. Вне квот в Палестине принимались репатрианты, оплатившие денежный взнос от 1000 фунтов стерлингов, право на въезд которым предоставлял «сертификат капиталистов» (нем. Kapitalisten-Zertifikate)[7]. Таких иммигрантов называли «капиталистами».

Пробные проекты компании Ханотеа, как в дальнейшем и соглашение Хаавара, предлагали единственную возможность обхода некоторых из этих барьеров в первые 5 лет правления нацистов.

Сэм Коэн начал переговоры с немецким правительством о трансфере финансовых средств немецких евреев, желающих эмигрировать из Германии в Пелестину, ещё в 1932 году. Эти переговоры продолжились после прихода к власти Гитлера[8].

Розенцвейг писал, что в мае 1933 года Ханотеа предложила немецкому правительству использовать заблокированные в рейхсмарках счета еврейских эмигрантов из Германии в качестве необходимых для выращивания цитрусовых поставок товаров и оборудования (насосы, трактора, удобрения)[9]. В обмен на такие поставки Ханотеа обязалась выплачивать эмигрантам их эквивалент в местной валюте[10]. Общий объем поставок оборудования составил 1 млн. рейхсмарок[11]. Разрешение на трансфер денежных средств из Германии в Палестину по предложенной схеме было получено, и в мае 1933 года между Ханотеа и Министерством экономики Германии было подписано первое соглашение[9].

Согласно Фрэнсису Никосии этот 1-й договор был заключён в Берлине в марте 1933 года[12].

При этом Сэм Коэн прибегнул к уже известной схеме трансфера. Похожие условия использовались в контрактах правительства Польши с Англо-Палестинским банком при эмиграции польских евреев в Палестину во время четвёртой алии в 1920-х годах для финансирования польского импорта в Палестину[13].

Вместе с лидерами сионизма Палестины горячим сторонником переговоров о трансфере был Генрих Вольф (Heinrich Wolff, немецкий консул в Иерусалиме с ноября 1932 года по сентябрь 1935 года), который с конца апреля предпринимал попытки достижения соглашения о мирном исходе евреев из Германии[12]. Генрих Вольф вместе с Сэмом Коэном работал над планом расширения ограничений схемы трансфера марта месяца[14].

Большая поддержка идеи трансфера исходила от министра иностранных дел фон Нейрата. Роль МИДа в Берлине и особенно генерального консула Генриха Вольфа в Иерусалиме в разработке соглашения о тансфере с Коэном не может быть переоценена. Их воздействие на Министерство экономики отражено в ноте Ханса Хартенштейна (Hans Hartenstein) из Отдела валютного контроля Министерства экономики, направленной в МИД 22 июля 1933 года. Возглавляемое Альфредом Гугенбергом Министерство экономики и Рейхсбанк под началом Ялмара Шахта также положительно отнеслись к идеям Сэма Коэна и генерального консула Вольфа и поддержали разработку соглашения.

Переговоры между Сэмом Коэном от Ханотеа и Ханса Хартенштейна начались в Берлине в мае 1933 года. Всё указывает на то, что основные положения 2-го договора Ханотеа были выработаны к середине мая, что подтверждается нотой Министерства экономики, отправленной 19 мая в Тель-Авив для компании Ханотеа[15].

Переговоры завершились подписанием предварительного соглашения, изложенным в письме Министерства экономики компании Ханотеа от 18 июля 1933 года[15]. Но при этом Министерство экономики Третьего рейха настояло на участии в действии договора официальных сионистских организаций[9]. В этот раз контракт был заключён на 3 млн. рейхсмарок[16].

Успешная деятельность компании Ханотеа и её удачная схема по переводу денежных средств открыла пути для последующего заключения соглашения Хаавара.

Деятельность Сэма Коэна вкратце описал член исполкома Сохнута и глава отдела абсорбции репатриантов из Германии Артур Руппин на XVIII Сионистском конгрессе[11], когда в Берлине переговоры о заключении соглашения Хаавара практически завершились.

Иллюзии начала 1930-х годов

Еврейский вопрос не был высшим приоритетом для Гитлера, когда он стал главой немецкого правительства 30 января 1933 года. В то время в Германии насчитывалось немногим более 500 000 евреев (0,7 % всего населения), кое-как организованные в 1600 официальные еврейские общины. Одна треть немецких евреев проживала в Берлине, около 55 % — в десяти крупнейших городах с населением более 100 000 человек. Поэтому из-за относительной малочисленности и концентрации в больших городах евреи в Германии не представляли большого препятствия для достижения Гитлером тотального политического контроля[17].

До конца 1930-х годов немецкие евреи пребывали в надежде, что нацистский режим утвердился не надолго, положение евреев улучшится, их права будут восстановлены[18]. Фрэнсис Никосия назвал такое восприятие «иллюзией сионистов».

20 апреля 1933 года председатель Сионистской Федерации Германии (ZVfD —- СФГ) Курт Блюменфельд (Kurt Blumenfeld) в письме всем локальным сионистским отделениям написал: «Никогда не было такой возможности для победы идеи сионизма как сегодня»[19][20]. Свидетельством этой иллюзии может служить меморандум СФГ от 22 июня 1933.

Авторитет сионистов Германии значительно вырос с приходом Гитлера к власти. «Внезапно все заинтересовались Палестиной»[21]. Сионистское движение мгновенно обрело популярность, особенно среди молодёжи, и вскоре стало доминирующей силой в среде немецких евреев 1930-х годов[22].

Сионисты были склонны к принятию ужасной реальности в Германии и добиваться наиболее благоприятных из возможных условий упорядоченной эмиграции. Многие из эмигрантов могли прибыть в Палестину и помочь строительству «еврейского национального дома» своими активами, что могло быть воплощено только при сотрудничестве с режимом в Берлине[12].

Бойкот или договор: дискуссии в еврейской среде

В связи с антиеврейской политикой в Германии после победы на выборах нацистов 5 марта 1933 года евреи во всем мире организовали ряд акций протеста. В Европе и США стихийно начался антинацистский бойкот, выразившийся в отказе от немецких товаров. В ответ на это в Германии был проведен однодневный антиеврейский бойкот 1 апреля 1933 года. После этого антинацистский бойкот стал организованным движением[24].

Переговоры сионистского движения с официальными представителями нацистской Германии вызвали гнев и глубокое возмущение[25] определённой, но не всей части еврейства. Проявилось противоречие социальных, экономических и политических мотивов в среде мирового еврейства. Столкнулись интересы польских не ассимилированных и немецких ассимилированных евреев. Для экономики Польши был важен импорт из Германии. Согласно польской статистике 1932 года, приблизительно 1/5 польского импорта была произведена в Германии[26]. Несмотря на то, что главная роль в торговле Германии с Польшей принадлежала евреям обеих стран, заинтересованных во взаимовыгодных сделках, еврейские экономические организации и ассоциация еврейских торговцев настаивали на организации движения за бойкот в Польше и призывали широкие слои еврейского общества для его поддержки[26].

Разногласия по отношению к бойкоту стали частью общих противоречий 1930-х годов в сионистском движении между сионистами-социалистами (лейбористами Мапай, Гистадрута, других рабочих партий) и сионистами-ревизионистами Восточной Европы во главе с В. Е. Жаботинским[27][28][29].

На XVIII сионистском конгрессе 1933 года в Праге резолюции по поддержке всемирного бойкота Германии были отвергнуты в пользу переговоров о трансфере[12]. Критики сионистов обвинили их в сознательном сотрудничестве с нацистами, однако Вальтер Лакер считает эти обвинения совершенно необоснованными, поскольку сионисты в Германии подвергались абсолютно тем же преследованиям, что и прочие евреи. Как отмечает Лакер, «ни один еврейский Молотов ни разу не сидел с нацистами за одним столом»[21].

Противоречия интересов польских и немецких евреев вылились в прямую конфронтацию на подготовительной конференции по созданию Всемирного еврейского конгресса в сентябре 1933 года в Женеве. Делегаты евреев Польши настаивали на продолжении бойкота и выступили против соглашения Хаавара. Польское еврейство имело веские основания для опасений, что правительство Польши воспримет соглашение о трансфере в качестве модели, поскольку испытало негативный опыт аналогичных контрактов во время четвёртой алии[13]. Немецкие евреи опасались того, что международная акция мирового еврейства по проведению антигерманского бойкота отзовётся на их положении в Германии. Председатель СФГ Курт Блюменфельд, призывал еврейских лидеров Кракова и Львова прекратить массовые мероприятия по проведению бойкота против Германии в Польше[30]. В октябре 1933 года на совещании исполкома Гистадрута Курт Блюменфельд выразился более чем откровенно: «Прежде всего, бойкот вредит немецким евреям. Бойкот приводит к неблагоприятным для нас результатам»[31].

В апреле 1933 года на заседании исполкома Сохнута в Иерусалиме было принято решение о дипломатическом противодействии политике нацистской Германии, но также о прекращении бойкота[32]. Член исполкома Сохнута Ицхак Гринбойм, возглавлявший отделы алии с 1933 по 1935 год[33], и В. Е. Жаботинский являлись сторонниками массовой иммиграции евреев в Палестину, отвергали квоты британских властей на их переселение в Левант, поддерживали проведение всемирного бойкота немецких товаров и выступали против соглашения Хаавара[34][35].

За подписание соглашения Хаавара выступали лидеры ишува из окружения Бен-Гуриона[36]. От партии Мапай поддержку соглашению Хаавара высказала Голда Меир[37]. Сионисты-социалисты (лидеры партии Мапай и Гистадрута) шли на компромиссы с британскими и немецкими властями, выступали против бойкота Германии и поддерживали проведение соглашения о трансфере. Договор о трансфере отражал мнение партии Мапай, выступавшей за постепенную, контролируемую еврейскую иммиграцию, что обеспечивало баланс между алиёй и экономическими возможностями по её приёму путём сдерживания количества репатриантов из расчёта финансовых ресурсов ишува[28].

Менеджер компании Хаавара Маргулиес (Margulies) выражал крайнее недовольство из-за нерешительности сионистского движения относительно соглашения о трансфере[38], так как Еврейское агентство до 1935 года маскировало свою роль в договоре и пыталось представить его как экономический контракт между частными компаниями[25], а не официальными сторонами.

Многие деятели сионистского движения возражали против бойкота, полагая, что такая акция подрывает позиции и свободу действий движения в Германии[31]. Сторонники соглашения считали, что бойкот будет недолговечным, поскольку ни СССР, ни западные государства его не поддержали, а соглашение укрепит позиции евреев в Палестине[39].

На заседании Главного Совета Сионистской организации в Иерусалиме в апреле 1935 года Моше Шарет, возглавивший Политический отдел Еврейского агентства после смерти Хаима Арлозорова, резко критиковал бойкот Германии[37].

На следующем бойкотированном сионистами-ревизионистами XIX Сионистском конгрессе в 1935 году соглашение о трансфере было одобрено большинством голосов (169 «за», 12 «против», 17 «воздержались»)[40]. Решением конгресса контроль над исполнением договора Хаавара был поручен исполкому Еврейского агентства[41].

Основатель Всемирного еврейского конгресса Нахум Гольдман в своей «Автобиографии»[42] писал, что никогда ему не было так стыдно, как в 1935 году во время беседы с министром иностранных дел Чехословакии Эдвардом Бенешем, когда он выслушивал упрёки в том, что проведением соглашения Хаавара сионисты нарушают бойкот Германии.

Подготовка и действие соглашения

Интересы сторон

Интерес сионистов к соглашению с Германией был вызван следующими обстоятельствами. В то время в Палестине жило почти 200 тысяч евреев, которые составляли 19 % населения, но большинство из них были бедны, и палестинской экономике недоставало капиталовложений. Великобритания, которой принадлежал мандат на Палестину, жёстко ограничивала иммиграцию евреев, за исключением богатых людей, которые ввозили капитал в размере не менее £ 1000 (около $ 5000) на человека[43]. Возможность перевести деньги открывала иммиграцию в Палестину многим немецким евреям.

6 декабря 1934 года в еврейской печати в Иерусалиме было опубликовано сообщение: «Компания Хаавара заявила, что имеющееся соглашение о трансфере представляет единственный путь по переводу в Палестину собранных в Германии финансовых средств для сионистской деятельности»[44].

Германия, в свою очередь, была заинтересована в прорыве бойкота, с одной стороны и избавлении от евреев, с другой. Хотя бойкот не принёс Германии значительного ущерба, но на тот момент немецкое руководство воспринимало его как угрозу экономике. Заключая договор с компанией Хаавара и палестинскими сионистскими организациями, немецкие власти полагали, что позиция ишува может повлиять на бойкотное движение в целом[45].

Переговоры и подписание

Деятельное участие в массовой алии немецких евреев из Германии в 1933 году принимал член правления Сионистской организации и глава Политического отдела Еврейского агентства Хаим Арлозоров[46], который стал ключевой фигурой при выработке условий соглашения Хаавара[47]. Для этой цели он специально приехал из Палестины в Германию в 1933 году[48].

На совещании в Берлине 7 августа 1933 года представители Министерства экономики Германии, Сэм Коэн от компании Ханотеа, мистер Хоофиен (Eliezer Siegfried Hoofien[49]) от Англо-Палестинского банка в Тель-Авиве, доктор Артур Руппин от Еврейского агентства для Палестины и представители Сионистской Федерации Германии договорились о создании в Палестине общественной трастовой компании, которой вместо Ханотеа предстояло продавать немецкие товары и передавать выручку иммигрантам по их прибытии в Палестину. Так была создана компания Хаавара (полное название: англ. The Haavara Trust and Transfer Company Ltd.[50] или англ. Trust and Transfer Office Haavara Ltd.[51]).

После обмена письмами сторон с заключительными деталями соглашения о трансфере 10 и 22 августа Министерство экономики направило Хоофиену итоговую ноту 25 августа 1933 года[50].

Условия

Трансфер осуществлялся компаниями Paltreu (нем. Palästina-Treuhandstelle zur Beratung deutscher Juden, Берлин, Фридрихштрассе, 218[51]) и Хаавара, созданной в августе 1933 года в Тель-Авиве[52]. Согласно Людвигу Пиннеру (Ludwig Pinner) компания Хаавара была зарегистрирована 5 ноября 1933 года[53].

Пример сертификата, который выдавала компания Хаавара выезжающему в Палестину еврею, приводится в серии «Heritage: Civilization and the Jews» (PBS)[54].

Условием выезда было внесение каждым евреем суммы 1000 фунтов стерлингов, в определённых случаях 2000 фунтов стерлингов, на банковский счёт. На эти средства компания Хаавара закупала немецкие товары для экспорта из Германии в Палестину. После прибытия на место репатриант должен был получить согласно договору эквивалент внесённой в Германии суммы[55][10][54] в палестинских фунтах, приравниваемых к фунтам стерлингов. При этом германское правительство забирало половину денег от продажи еврейской собственности. По мере роста аппетитов нацистов изъятия при обмене стали такими, что к 1938 году «эквивалент», получаемый эмигрантом, не превышал 10 % исходной суммы[56].

Для подготовки европейских евреев к непривычной жизни в Палестине сионистам было разрешено организовать на территории Германии сеть лагерей по аналогу кибуцев, где готовящиеся к эмиграции немецкие евреи получали востребованные в Палестине трудовые навыки[2].

Отношение немецкой стороны

До конца 1938 года в Германии не было единой скоординированной политики относительно евреев. Многочисленные партийные организации, политические и государственные ведомства, министерства не подчинялись единому руководству, и каждое из них имело свой еврейский отдел (нем. Judenreferat, англ. Jewish office)[17].

В декабре 1937 года в докладе Отдела валютного контроля Германии указывалось, что приблизительно из 120 000 евреев покинувших Германию с 1933 года 40 000 выехало в Палестину, а в будущем соглашение Хаавара могло бы способствовать эмиграции от 20 до 25 тысяч евреев ежегодно[57].

Следует подчеркнуть, что в то время у Гитлера не было никаких планов по поголовному уничтожению евреев. Каждая сторона, как сионисты, так и нацисты, извлекала свою выгоду из создавшегося положения, в противном случае само заключение соглашения было бы немыслимым. Нацистам были выгодны планы сионизма по репатриации еврейского населения из Германии в Палестину. Для Гитлера до начала войны в 1939 году эмиграция евреев была важнее любых экономических соображений, и соглашение Хаавара было одним из путей для достижения этой цели[36]. В этот период правительство Германии поощряло выезд евреев за пределы страны, о чём свидетельствуют директивы нацистов еврейским организациям[58]. Дан Михман отмечает, что соглашение стимулировало, но не принуждало евреев покинуть Германию[59].

Немецкий дипломат, глава Политического отдела VII по делам Среднего Востока МИДа Германии Вернер Отто фон Хентиг, с отвращением относившийся к антисемитской риторике нацистов и стремившийся спасти германских евреев от притесняющего их режима[60], также поддерживал повышение концентрации еврейских эмигрантов в Палестине в качестве противодействия политике Великобритании в регионе[61]. Фон Хентиг, дипломат «старой школы», активно поддерживающий соглашение Хаавара от МИДа Германии, в конце 1937 года заявил, что ежегодно в Палестину выезжало 30—40 тысяч эмигрантов, давая оценку, что через 10 лет Германия будет избавлена от немецких евреев[57].

Различные оценки количества эмигрантов доклада Отдела валютного контроля и МИДа свидетельствовали о противоречивом отношении к соглашению немецких ведомств.

Сам Гитлер отнёсся критически к идее договора с сионистами, однако впоследствии стал его поддерживать, причём продолжал делать это вплоть до 1939 года[62].

Снижение потока немецких евреев из Германии в Палестину в 1938—1939 годах обусловилось рядом факторов. Во время арабского восстания 1936—1939 годов были снижены иммиграционные квоты. Кроме этого подавление оппозиции политике НСДАП, смещение неугодных нацистам государственных деятелей, отстранение дипломатов «старой школы» и сосредоточение Гитлером диктаторских полномочий кардинально изменило политику СС в 1938—1939 годах. Это привело к насильственной эмиграции при конфискации всей собственности евреев и немедленному их изгнанию из Германии, невзирая на возможности по приёму иммигрантов за рубежом[63].

Прекращение действия соглашения

Деятельность соглашения исчерпала себя по мере обнищания немецких евреев и усиления арабского сопротивления еврейской иммиграции[56]. Эмиграция евреев из Германии как части пятой алии полностью прекратилась с началом Второй мировой войны[64]. Более точные временные рамки приводит Фрэнсис Никосия: соглашение Хаавара действовало с ноября 1933 года по декабрь 1939 года[4].

Расширение соглашения

В связи с тем, что палестинский рынок оказался слишком мал, с 1935 года действие соглашения было расширено на продажу немецких товаров в соседние арабские страны. Обе стороны (Еврейское агентство и Министерство экономики Германии) взаимовыгодно расширили действие договора на соседствующие Египет, Сирию и Ирак в 1934 и 1935 годах[4].

Аналогичные соглашения были предложены странам Центральной и Восточной Европы. Договоренность была достигнута с правительством Чехии[уточнить], что позволило отправить тысячи евреев и полмиллиона фунтов стерлингов из этой страны в Палестину до начала Второй мировой войны[65].

Итоги

Цель немецких властей была достигнута — бойкот нарушен. Результатом соглашения Хаавара стало значительное увеличение немецкого экспорта в Палестину. Германия переместилась с 4-го места, занимаемого среди экспортёров в Палестину в 1933 году, на 2-е место после Великобритании в июле 1936 года. К июню 1937 года Германия заняла первое место при доле в 16,1 % от всего импорта Палестины[66].

Выполнение договорённостей соглашения Хаавара способствовало созданию государства Израиль. Этому благоприятствовал трансфер денежных средств и импорт товаров из Германии в Палестину. Согласно Эдвину Блэку, за время действия соглашения Хаавара из Германии в Палестину выехало около 60 тысяч евреев и было переведено 100 млн. дол. США (приблизительно 1,7 миллиардов дол. США по курсу 2009 года)[67]. Иегуда Бауэр пишет, что до конца 1937 года трансфер составил 4,4 млн фунтов стерлингов[55]. В связи с тем, что немецкое правительство конфисковывало при переводе большую часть средств эмигрантов, выезжающие из Третьего рейха евреи стремились вывезти деньги нелегально. По оценкам немецкого министерства финансов, таким образом они вывезли свыше 40 млн рейхсмарок наличными деньгами[1].

Из Германии в Палестину прибывали не только финансовые средства, но также и бизнесмены, врачи, учёные и другие квалифицированные специалисты, поскольку по соглашению Хаавара поток еврейских эмигрантов направлялся туда же — в Левант. Благодаря этому значительно увеличилась численность еврейского меньшинства в Палестине. К 1939 году евреи составили около 60 % трудоспособного населения (от 15 до 49 лет) Палестины, когда численность арабов в данной группе равнялась 40 %[68].

По данным проведённой в условиях всемирного еврейского бойкота переписи населения, в Германии проживало 503 900 евреев[1]. Из них эмигрировало, по разным данным, от 267 000[69] до более чем 347 000[1] немецких евреев. Из этого числа по разным данным от 50 000 до 60 000 переехало в Палестину согласно соглашению Хаавара. Согласно переписи населения подмандатной Палестины 1931 года её население составляло 1,035 миллиона человек, в том числе 174,6 тысяч евреев[70]. К 1936 году еврейское население Палестины достигло численности 400 тысяч человек, или 31 % от общего числа жителей[71]. После Второй мировой войны численность евреев Палестины составила 33 % по сравнению с 17 % в 1931 году.

Ни одно государство, кроме Советского Союза, не желало принимать еврейских беженцев и все находили политические и экономические доводы против предоставления им убежища от преследования. Именно поэтому Палестина, несмотря на её экономическую отсталость, приняла в то время больше евреев, чем любая другая страна[72].

При этом примерно из 120 000 (общей численности, включая репатриантов по соглашению Хаавара) эмигрировавших из Германии к осени 1937 года евреев одна треть выехала в европейские страны, другая треть — в Палестину, и треть переселилась за океан — в США, Латинскую Америку, Южную Африку и другие страны[73].

См. также

Напишите отзыв о статье "Соглашение Хаавара"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 [www.eleven.co.il/article/11122 Германия] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
  2. ↑ 1 2 Watts, Tim J. [www.historyandtheheadlines.abc-clio.com/ContentPages/ContentPage.aspx?entryId=1281494&currentSection=1271019&productid=16 Arab-Israeli Wars: 60 Years of Conflict. Ha-Avara] (англ.). ABC-CLIO. Проверено 10 октября 2015.
  3. ↑ Black, 1984, Introduction to the 1984 Edition.
  4. ↑ 1 2 3 Nicosia, 2000, p. 48.
  5. ↑ Amkraut, 1990, p. 245.
  6. ↑ Nicosia, 2000, p. 44.
  7. ↑ Michaelis, 1972, s. 20.
  8. ↑ Nicosia, 2000, pp. 41—42.
  9. ↑ 1 2 3 Rosenzweig, 1989, p. 82.
  10. ↑ 1 2 Polke, 2011, p. 343.
  11. ↑ 1 2 Лакер, 2000, с. 712.
  12. ↑ 1 2 3 4 Nicosia, 2000, p. 39.
  13. ↑ 1 2 Weiss, 1998, p. 10.
  14. ↑ Nicosia, 2000, p. 40.
  15. ↑ 1 2 Nicosia, 2000, p. 45.
  16. ↑ Michaelis, 1972, s. 24.
  17. ↑ 1 2 Nicosia, Francis, 2008, p. 74—75.
  18. ↑ Nicosia, 2000, p. 43.
  19. ↑ Nicosia, 2000, p. 42.
  20. ↑ Nicosia, Francis, 2008, p. 96.
  21. ↑ 1 2 Лакер, 2000, с. 709.
  22. ↑ Nicosia, 2000, p. 60.
  23. ↑ [www.loc.gov/exhibits/haventohome/haven-home.html «From Haven to Home»] Library of Congress
  24. ↑ [www.eleven.co.il/article/10693 Бойкот антинацистский] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
  25. ↑ 1 2 Weiss, 1998, p. 1.
  26. ↑ 1 2 Weiss, 1998, p. 4.
  27. ↑ Weiss, 1998, pp. 3—4.
  28. ↑ 1 2 Weiss, 1998, p. 14.
  29. ↑ Weiss, 1998, pp. 20—23.
  30. ↑ Weiss, 1998, p. 8.
  31. ↑ 1 2 Weiss, 1998, p. 9.
  32. ↑ Weiss, 1998, p. 20.
  33. ↑ [www.eleven.co.il/article/11305 Гринбаум Ицхак] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
  34. ↑ [www.eleven.co.il/article/11556 Жаботинский Владимир] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
  35. ↑ Weiss, 1998, pp. 13—14.
  36. ↑ 1 2 Amkraut, 2006, p. 3.
  37. ↑ 1 2 Weiss, 1998, p. 27.
  38. ↑ Weiss, 1998, p. 13.
  39. ↑ Лакер, 2000, с. 712—713.
  40. ↑ Weiss, 1998, p. 28.
  41. ↑ Michaelis, 1972, s. 19.
  42. ↑ [www.amazon.com/dp/0030813379 The Autobiography of Nahum Goldmann: Sixty Years of Jewish Life]
  43. ↑ Black, 1984, Chapter One: The Powers That Were.
  44. ↑ [www.jta.org/1934/12/07/archive/reich-zion-barter-pact-held-vital Reich – Zion Barter Pact Held Vital] (англ.). Jewish Telegraphic Agency (7 December 1934). Проверено 8 ноября 2015.
  45. ↑ Weiss, 1998, p. 2.
  46. ↑ [www.eleven.co.il/article/10287 Арлозоров Хаим] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
  47. ↑ [www.jewishvirtuallibrary.org/jsource/biography/Arlosoroff.html Hayim Arlosoroff] (англ.). American-Israeli Cooperative Enterprise. Проверено 31 октября 2015.
  48. ↑ [www.jewishvirtuallibrary.org/jsource/History/arlokill.html The Assassination of Hayim Arlosoroff] (англ.). American-Israeli Cooperative Enterprise. Проверено 31 октября 2015.
  49. ↑ Stein, Ken; Walter, Rich. [israeled.org/eliezer-hoofien/ Eliezer Hoofien, Valued Zionist Banker, Passes Away] (англ.). Center for Israel Education (7 July 1957). Проверено 31 октября 2015.
  50. ↑ 1 2 Nicosia, 2000, p. 46.
  51. ↑ 1 2 Michaelis, 1972, s. 27.
  52. ↑ [www.jewishvirtuallibrary.org/jsource/glossH.html Glossary: «H»] (англ.). American-Israeli Cooperative Enterprise. Проверено 12 октября 2015.
  53. ↑ Pinner, Ludwig. [www.archive.org/stream/ludwigpinnerf001#page/n34/mode/1up Ludwig Pinner Collection, 1932—1962] (нем.). Leo Baeck Institute. Проверено 12 ноября 2015.
  54. ↑ 1 2 [www.pbs.org/wnet/heritage/episode8/documents/documents_11.html Example of certificate issued by Haavara to Jews emigrating to Palestine // Heritage: Civilization and the Jews] (англ.). Источник документа: Abraham J. Edelheit and Hershel Edelheit, eds., History of the Holocaust: A Handbook and Dictionary (Westview Press, 1994). PBS (1984). Проверено 26 июля 2013. [www.webcitation.org/6JOcjamGo Архивировано из первоисточника 5 сентября 2013].
  55. ↑ 1 2 Bauer, 1974.
  56. ↑ 1 2 Басин, 2009.
  57. ↑ 1 2 Melka, 2013, p. 91.
  58. ↑ Amkraut, 2006, p. 3—4.
  59. ↑ Михман, 2001, с. 208.
  60. ↑ Nicosia, 2000, p. 263.
  61. ↑ Nicosia, 2000, pp. 132—133.
  62. ↑ Nicosia, 2000, pp. 140, 142.
  63. ↑ Nicosia, 2000, p. 48—49.
  64. ↑ [www.eleven.co.il/article/10140 Алия] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
  65. ↑ [lib.cet.ac.il/pages/item.asp?item=15582 הסכם ההעברה]. lib.cet.ac.il. Проверено 18 октября 2015.
  66. ↑ Nicosia, 2000, p. 49.
  67. ↑ Black, Edwin. [www.transferagreement.com/index.php?page=10197 Introduction to the 2009 Edition] (англ.). The Transfer Agreement. Edwin Black. Проверено 10 октября 2015.
  68. ↑ Tucker, 2008, с. 90.
  69. ↑ [www.eleven.co.il/article/15341 Катастрофа] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
  70. ↑ Mills, E. [ia701204.us.archive.org/15/items/CensusOfPalestine1931.PopulationOfVillagesTownsAndAdministrativeAreas/PalestineCensus1931.pdf Census of Palestine 1931]. — Jerusalem: The Greek Convent & Goldberg Presses, 1932. — P. 12.
  71. ↑ [www.jewishvirtuallibrary.org/jsource/History/jews_mandate.html The Jewish Community Under the Mandate]
  72. ↑ Лакер, 2000, с. 715.
  73. ↑ Weinberg, 2013, p. 472.

Литература

  • Басин Я. З. [berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer16/Basin1.php Еврейский вопрос и эмиграционная политика Германии и США в 1933-38 гг.] // Заметки по еврейской истории : Журнал. — 2009. — Октябрь (вып. 16 (119)).
  • Басин Я. З. [www.berkovich-zametki.com/2011/Zametki/Nomer5/Basin1.php «Соглашение о трансфере» — единственная удавшаяся операция по массовому вывозу евреев из нацистской Германии] // Заметки по еврейской истории : журнал. — 2011. — Май (№ 5 (140)).
  • Беркович Е. М. [berkovich-zametki.com/2008/Zametki/Nomer8/Berkovich1.php Смятение умов: свастика и звезда Давида] // Заметки по еврейской истории : журнал. — 2008. — Август (№ 8 (99)).
  • Лакер В. История сионизма = A History of Zionism / Пер. с англ.: А. Блейз, О. Блейз. — М.: Крон-пресс, 2000. — 848 с. — (Экспресс). — 5000 экз. — ISBN 5-232-01104-9.
  • Михман Д. Катастрофа европейского еврейства. — 1. — Тель-Авив: Открытый университет Израиля, 2001. — Т. 2. — ISBN 965-06-0233-X.
  • Amkraut, Brian. Between Home and Homeland: Youth Aliyah from Nazi Germany. — Tuscaloosa: University of Alabama Press, 2006. — 264 p. — ISBN 978-0-8173-1513-9.
  • Bauer Y. [www.hist-chron.com/judentum-aktenlage/hol/joint/Bauer_joint03-10-haavarah-agreement-ENGL.html The Haavarah agreement for emigration from Germany to Palestine] // My brother's keeper; a history of the American Jewish Joint Distribution Committee, 1929-1939. — Philadelphia: JPS, 1974. — 350 p. — ISBN 978-0827600485.
  • Black, Edwin. [www.transferagreement.com/index.php?page=10225 Introduction to the 1984 Edition] // The Transfer Agreement: The Untold Story of the Secret Agreement between the Third Reich and Jewish Palestine. — NewYork: Macmillan, 1984. — 430 p. — ISBN 0025111302.
  • Melka, Robert Lewis. Nazi Germany and the Palestine question // Palestine and Israel in the 19th and 20th Centuries / Kedourie, Elie; Haim, Sylvia G. — Routledge, 2013. — P. 91. — 288 p. — ISBN 1135168148.</span>
  • Michaelis, Dolf. Die Wirtschaftliche und Politische Entwicklung der Auswanderungs- und Transferfrage im Nationalsozilistischen Deutschland // Haavara-Transfer nach Palästina und Einwanderung deutscher Juden 1933–1939 / Werner Feilchenfeld, Dolf Michaelis, Ludwig Pinner. — Tübingen : J.C.B. Mohr (Paul Siebeck), 1972. — 113 s. — (Schriftenreihe wissenschaftlicher Abhandlungen des Leo-Baeck-Instituts. Bd. 26). — ISBN 3-16-833851-6.</span>
  • Nicosia, Francis R. [books.google.ca/books?id=8X2G1G_jD-4C&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false The Third Reich and the Palestine Question]. — 2nd Ed. — New Brunswick, NJ: Transaction Publishers, 2000. — ISBN 0-7658-0624-X.
  • Nicosia, Francis R. Zionism and Anti-Semitism in Nazi Germany. — 1st. — Cambridge; New York: Cambridge University Press, 2008. — 324 p. — ISBN 052188392X.
  • Polke, Max Moses. November 10, 1938 // Before the Holocaust: Three German-Jewish Lives, 1870—1939 / Под общ. ред. Thomas Dunlap. — Xlibris Corporation, 2011. — 455 p. — ISBN 1456818651.</span>
  • Rosenzweig, Rafael N. A Refuge from Adolf Hitler // The Economic Consequences of Zionism. — BRILL, 1989. — P. 82. — 260 p. — ISBN 9004091475.
  • Tucker, Spencer C., Roberts, Priscilla. Aliya, Fifth // Encyclopedia of the Arab-Israeli Conflict, The: A Political, Social, and Military History: A Political, Social, and Military History. — Santa Barbara, California: ABC-CLIO, 2008. — Vol. I. — P. 90. — 1553 p. — ISBN 1851098429.
  • Weinberg, Gerhard L. Hitler's Foreign Policy 1933—1939: The Road to World War II. — Enigma Books, 2013. — P. 472. — 996 p. — ISBN 1936274841.
  • Weiss, Yf’aat. [www.yadvashem.org/odot_pdf/Microsoft%20Word%20-%203231.pdf The Transfer Agreement and the Boycott Movement: A Jewish Dilemma on the Eve of the Holocaust] (англ.) // Yad Vashem Studies : журнал. — Jerusalem: Yad Vashem, 1998. — Vol. XXVI. — P. 129—172. [www.webcitation.org/6JOclbSuJ Архивировано] из первоисточника 5 сентября 2013.

Дополнительная литература

  • Barkai, Avraham. [leobaeck.oxfordjournals.org/content/35/1/245.extract German Interests in the Haavara-Transfer Agreement 1933—1939] (англ.) // Leo Baeck Institute Year Book : журнал. — 1990. — Vol. 35, no. 1. — P. 245—266. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1758-437X&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1758-437X].
  • Bauer, Yehuda. Jews for sale? Nazi-Jewish Negotiations, 1933—1945. — New Haven: Yale University Press, 1994. — 306 p. — (Mazal Holocaust Collection). — ISBN 978-0-300-06852-8.
Преследование
Попытки спасения
 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Amkraut, 1990
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Соглашение Хаавара

После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.
Но мало того, что 26 го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, – невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.


25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Соглашение_Хаавара&oldid=81033235»