Гаарец

«Гаарец»

Гаарец на иврите и английском языке
Тип	ежедневная (кроме субботы)
Формат	Берлинер
Владелец	Семья Шокен (60%) М. Дюмонт Шауберг (20%) Леонид Невзлин (20%)
Издатель	Амос Шокен
Редактор	Алуф Бен
Основана	1919
Политическая принадлежность	либерализм, секуляризм, левые
Язык	иврит, английский,
Главный офис	Тель-Авив, Палестина / Израиль
Тираж	72 000 (пятница: 100 000)
Сайт: [www.haaretz.co.il www.haaretz.co.il]  (иврит) [www.haaretz.com www.haaretz.com]  (англ.)

К:Печатные издания, возникшие в 1919 году

«Гаарец» (ивр. ‏הארץ‏‎ Страна) — старейшая ежедневная израильская газета, выходит на иврите и английском. Изначально «Hadashot Ha’aretz» — «Новости Страны». Была основана в Палестине британскими оккупационными властями в 1918 году. В 1919 стала выразителем взглядов сионистов-социалистов, эмигрировавших из России, а в 1937 году куплена семьёй Шокен.

Общая информация

Выходит параллельно на иврите и английском языке в формате Берлинер. Английское издание продаётся совместно с International Herald Tribune. Обе версии представлены в интернете. В Северной Америке, «Гаарец» выходит как еженедельник, комбинируя статьи пятничного выпуска пятницы с обзором новостей остальной части недели.

По сравнению с другими крупными газетами в Израиле, «Гаарец» использует меньшие по размеру и длине заголовки и шрифты. Меньше места занято иллюстрациями, больше — аналитикой. Его редакционные статьи, и главное, op-ed, размещающееся на второй странице, считаются наиболее влиятельными среди представителей власти и верхних социальных слоев общества. Помимо новостей, «Гаарец» публикует тематические статьи по социально-экономическим и экологическим вопросам, а также книжные и театральные обозрения, журналистские расследования и политические комментарии.

Основная часть тиража распространяется по подписке, и в этом тоже отличие от остальных израильских газет. У издания на иврите 65 000 подписчиков, у английского — 15 000. По отчётам самой газеты на основе оплаты подписчиков сообщается, что её тираж составляет 65 000, ежедневно продаётся 72 000 экземпляров и по выходным 100 000 экземпляров газеты.

Основную массу читателей составляет интеллигенция и политические и экономические элиты Израиля. Статистические исследования газетного рынка Израиля показали, что «вероятность того, что человек читает «Гаарец», повышается с доходом и общественным положением». Несмотря на меньший тираж по сравнению с газетами Едиот Ахронот и Маарив, считается, что га-Арец оказывает большее, чем они, влияние на политическую жизнь страны.

Редакционная политика и мнения

«Гаарец» позиционирует себя как «либеральное» издание в отношении как внутренних, так и международных дел. Ряд источников называют её «либеральной» , другие — «левой» и «крайне левой».

Главные редакторы газеты

• Моше Гликсон (1922—1939)
• Гершом Шокен (1939—1990)
• Ханох Мармари (1991—2004)
• Давид Ландау (2004—2008)
• Дов Альфон (2008—2011)
• Алуф Бен (2011—Наст вр.)

Среди авторов газеты

• Рут Альмог — писатель, публицист
• Моше Аренс — колумнист
• Лили Галили — ведущий специалист газеты по русскоязычному населению
• Ави Иссахаров — военный корреспондент
• Наташа Мозговая (Natasha Mozgovaya) — глава американского бюро газеты
• Даниэль Рогов — ведущий ресторанный и винный критик в Израиле
• Акива Эльдар — ведущий обозреватель и автор редакционных статей
• Амира Хасс — автор статей по палестинской тематике
• Гидеон Леви — колумнист и автор репортажей по палестинской тематике
• Сайед Кашуа — колумнист

Критика газеты

В апреле 2002 года писательница Ирит Линор написала открытое письмо в «Гаарец», в котором писала, что антисионизм газеты стал «тупым и злобным». Линор пришла к выводу, что Государство Израиль вызывает у руководства газеты отвращение. Она решила отменить подписку на газету, которая всячески пыталась заставить её стыдиться своего сионизма, патриотизма и интеллекта. Издатель газеты Амос Шокен ответил на письмо и отрицал, что «га-Арец» поддерживает отказ от воинской службы и является антисионистской газетой.

В мае 2005 года Амос Шокен опубликовал в своей газете статью, в которой, среди прочего, утверждал, что Израиль стал «государством апартеида». Шокену ответили правовед Амнон Рубинштейн, журналист Дан Маргалит и многие другие. Профессор Рубинштейн отметил, что Шокен ошибается и, ограничивая иммиграцию, Израиль действует в рамках международного права. Дан Маргалит высказал мнение, что Шокен не просто предоставляет свободу деятельности журналистам Гидеону Леви и Амире Хасс, а является лидером медиагруппы и «ведет за собой тех, кто попирает ценности сионизма».

В статье, опубликованной в 2008 году в журнале «Эрец Ахерет», журналист и писатель Гади Тауб описывает тот дух презрения к израильтянам, который, согласно его мнению, царит в газете «Гаарец». Он пишет, что газета продвигает «радикальные антисионистские взгляды, называемые постсионизмом», и отводит центральное место «делигитимации ... права евреев на самоопределение». Тауб также подвергает резкой критике готовность издателя газеты Амоса Шокена пересмотреть слова государственного гимна «Хатиква», так как арабскому меньшинству трудно идентифицировать себя с этими словами.

В 2009 году русскоязычный портал «IzRus» опубликовал статью об отношениях министра Авигдора Либермана и некоторых его подчинённых в израильском МИДе. Вследствие этой статьи газета «Гаарец» утверждала, что редакция IzRus действует по указке Либермана и цитировала сотрудников министерства. Портал и его главный редактор подали иск о клевете против газеты, и в соответствии с решением суда газета вынуждена была напечатать опровержение опубликованной ею неверной информации.

Особо острой критике газета «Гаарец» подверглась со стороны еврейского общественного деятеля и публициста Изи Либлера после того, как в декабре 2013 года ею была опубликована статья «Восстание в Варшавском гетто — не было такого». Критика статьи вышла далеко за рамки вопроса искажения истории, и критикуемая статья была объявлена «только одним из примеров безответственной и тенденциозной журналистики газеты „Гаарец“», которая в последние годы «участвует в кампаниях по демонизации Израиля и публикует статьи, поддерживающие BDS». Среди примеров, приводимых Либлером, необоснованные публикации газеты о военных преступлениях, якобы совершённых солдатами ЦАХАЛа, которые были перепечатаны ведущими мировыми СМИ и нанесли ущерб государству. Другой пример — продвижение газетой нарратива, согласно которому подвергаются сомнению существование евреев как нации и связь современных евреев с библейской эпохой. Либлер утверждает, что в прошлом подобный нарратив использовали антисемиты, а в настоящее время его используют арабы, отрицающие связь евреев с Землёй Израиля.

В марте 2014 года издатель «Гаарец» Амос Шокен выступил с нападками на одного из ведущих журналистов этой газеты Ари Шавита. Незадолго до этого Шавит высказал в одной из статей мнение о том, что требование премьер-министра к палестинцам признать Израиль как еврейское государство является справедливым. Шокен отреагировал на это на страницах газеты: «С Шавитом надо свести счёты, он клевещет на левый лагерь...».

Израильский журналист Бен-Дрор Ямини посвятил газете «Гаарец» отдельную главу в своей книге «Индустрия лжи». Он приводит многочисленные примеры опубликованной газетой недостоверной информации, на которую ссылаются западные средства массовой информации и академические публикации. Он также утверждает, что в 1990-х годах «Гаарец» была заслуживающим доверия источником, однако в дальнейшем количество искажённой ею информации возросло. Бен-Дрор пишет, что газета «превратилась в основного экспортера лжи против Израиля», так как в отличие от израильского, зарубежный читатель не знает о том, что «что-то нехорошее случилось с этой важной газетой».

Ссылки

• [www.haaretz.com Официальный сайт]  (англ.)
• [www.haaretz.co.il Официальный сайт]  (иврит)
• [www.themarker.com Экономическое приложение TheMarker]  (иврит)

Отрывок, характеризующий Гаарец

Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.
– Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.