Бургиба, Хабиб

Хаби́б Бурги́ба араб. حبيب بورقيبة‎<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Президент Туниса
25 июля 1957 года — 7 ноября 1987 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Зин эль-Абидин Бен Али
Премьер-министр Туниса
15 апреля 1956 года — 25 июля 1957 года
Монарх:	Мухаммад VIII аль-Амин
Предшественник:	Тахир бен Аммар как премьер-министр Автономии Тунис
Преемник:	Бахи Ладхам
Министр иностранных дел Туниса
20 марта 1956 года — 25 июля 1957 года
Монарх:	Мухаммад VIII аль-Амин
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Садук Мохаддем
Председатель Национальной ассамблеи Туниса
9 апреля — 15 апреля 1957 года
Монарх:	Мухаммад VIII аль-Амин
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Жаллули Фарес
Вероисповедание:	ислам
Рождение:	3 августа 1903(1903-08-03) Монастир, Тунис
Смерть:	6 апреля 2000(2000-04-06) (96 лет) там же, Тунис
Место погребения:	в мавзолее в Монастире
Супруга:	1) Матильда Лоррэн 2) Вассила Бен Аммар
Дети:	сын: Хабиб, дочь: Хаджер (усыновлена)
Партия:	Нео-Дестур
Профессия:	юрист
Сайт:	[www.bourguiba.com/ rguiba.com]
Награды:

Хаби́б Бурги́ба (фр. Habib Bourguiba, араб. حبيب بورقيبة‎, произн. Ḥabīb Būrqība, 3 августа 1903, Монастир, Тунис — 6 апреля 2000, там же) — тунисский государственный и политический деятель, первый президент Туниса с 25 июля 1957 года по 7 ноября 1987 года.

В 1920-х работал юристом во Франции. С возвращением на родину стал принимать активное участие в антиколониальном движении: в 1934 стал одним из основателей «новой партии „Дестур“», возглавившей движение за независимость от Франции. Несколько раз арестовывался и изгонялся за пределы страны колониальными властями и в конце концов перешёл к переговорам с ними. 20 марта 1956 Тунис был провозглашён независимым государством, 25 июля 1957 монархия была упразднена, Бургиба занял пост президента.

С приходом к власти своими основными задачами считал развитие экономики, проведение нейтральной внешней политики, что выделяло его среди других арабских лидеров, модернизацию образовательной системы страны и борьбу с половым неравенством. Установил культ личности, провозгласивший его «Верховным бойцом», и однопартийную систему. Конец правления Хабиба ознаменовался ростом исламизма и клиентелизма, а также ухудшением состояния его здоровья. 7 ноября 1987 президент Туниса по состоянию здоровья в соответствии с конституцией был смещён премьер-министром бен Али и помещён под домашний арест в резиденции в своём родном городе Монастире, где и скончался 6 апреля 2000 и был похоронен в ранее выстроенном для себя мавзолее.

Происхождение

Происходил из знатного османского рода, переселившегося из Стамбула в ливийский город Сирт. В 1793 прадед Хабиба Мухаммед Бургиба эль-Кебир перебрался в Тунис из-за конфликтов между Ливией и Османской империей и вместе с семьёй, личным врачом, рабами и товарами обосновался в Монастире в районе-месте проживания выходцев из Триполи. Переселенцы быстро обосновались на новом месте, Мухаммед приобрёл в городе известность как благотворитель. В 1803 родился дед Бургибы Мухаммед, со смертью Мухаммеда-старшего унаследовавший его состояние.

Годы спустя правящая династия Хусейнидов начала осуществлять дорогостоящие реформы, направленные на предотвращение колонизации и создание структур, подобных европейским, а также начала выплаты по государственному долгу, что вызвало повышение налогов, и в 1864 году вспыхнули народные восстания, которые были жестоко подавлены. Мухаммед и его брат были арестованы как влиятельные в Монастире фигуры, помещены в лагерь к западу от города и выпущены на условиях отказа от фамильной собственности. На тот момент 14-летний отец Хабиба Али был взят в заложники арестовавшим братьев генералом Ахмедом Зуруком, который увидел в мальчике потенциал и предложил Али записаться в армию. Той же ночью его отец скончался, и отец Бургибы принял предложение.

В 1880 Али вышел в отставку и женился, через год став отцом своего старшего сына Мухаммеда, затем ещё четырёх сыновей, один из которых умер во младенчестве, и двух дочерей. Через некоторое время отец Хабиба возглавил «триполийский» район и вошёл в состав городского руководства.

Ранняя жизнь и образование

Согласно официальным документом, родился 3 августа 1903 года, однако позже заявлял, что родился годом раньше, а неправильная дата — результат канцелярской ошибки, допущенной при поступлении в юридическую школу в 1924; по другой версии, ошибка была допущена его родителями намеренно с целью избежать призыва сына в армию. Был самым младшим из сыновей в семье, воспитывался в окружении женщин, что впоследствии сподвигло его на борьбу за равноправие полов. Несмотря на финансовые трудности, отец сумел дать детям образование: Хабиб поступил во франко-арабскую школу в Монастире, но вскоре Али, недовольный качеством обучения там, в 1907 отправил сына в столицу страны город Тунис, где тот в том же году поступил в колледж Садики, где большую часть времени занимало преподавание Корана. Проживал в старом городе вместе с братом Мухаммедом.

В 1917 году вместе с отцом присутствовал на похоронах видного националиста Башира Сфара, затем встречал вернувшегося в страну из изгнания будущего основателя партии «Дестур», боровшейся с колониальным владычеством, Абдель-Азиза Сальби. В том же году Хабиб провалил экзамен по арабскому языку, необходимый для поступления на административную должность, и был оставлен на второй год на 1919—1920 учебный год, однако из-за госпитализации, вызванной пищевым отравлением, будучи ослабленным плохими условиями жизни, был вынужден бросить учёбу и переселиться к брату Махмуду в Эль-Кеф, где вращался в кругу его друзей и проживал до января 1922. Там же принял решение о продолжении обучения и захотел учиться на юриста в метрополии, встретив понимание лишь у Махмуда, и с его помощью поступил в лицей Карно, где столкнулся с дискриминацией коренного населения. Будучи принятым в класс слабоуспевающих, хорошо учился и много времени проводил в библиотеках. В 1924 поступил в Парижский университет, где изучал право и политологию и познакомился со своей первой женой Матильдой Лоррэн, от которой в 1927 родился сын Хабиб-младший.

Начало политической карьеры

В том же году окончил университет и вместе с семьёй вернулся на родину, где сразу же принял участие в антиколониальном движении, вступил в партию «Дестур» и вошёл в состав её исполнительного комитета и начал публиковаться в газетах. В 1931 был арестован властями метрополии по обвинению в разжигании межнациональной розни, после чего начал выпускать газету «L’Action Tunisienne», в которой призывал к более активному сопротивлению французам. В августе 1933 из-за разногласий с политикой партии покинул её и 11 марта 1934 основал «новую партию „Дестур“», став генеральным секретарём её политбюро.

В сентябре 1934 вместе со сторонниками был вновь арестован. Содержался в сахарской крепости Борж-Лебёф, откуда вместе с большей частью единомышленников был освобождён в апреле 1936 года. После жестокого подавления антиколониального восстания 9 апреля 1938 года 10 июня 1939 в очередной раз был подвергнут аресту вместе с соратниками по обвинению в заговоре против властей и подстрекательстве к гражданской войне. Осенью того же года был приговорён к тюремному заключению, в мае 1940 был переведён во Францию, где отбывал срок в нескольких тюрьмах, пока осенью 1942 не был освобождён немецкой администрацией и направлен в Шалон-сюр-Сон. Пытаясь ослабить сопротивление во французских колониях в Северной Африке, министерство иностранных дел Италии в январе 1943 устроило Хабибу официальный приём в Риме, затем убедило его распространить обращение тунисскому народу о прекращении борьбы, однако 7 апреля 1943 по возвращению на родину Бургиба повторил тезисы послания, направленного из тюрьмы в августе прошлого года: Германия обречена проиграть, а независимость Туниса, добывание которой Хабиб назвал вопросом жизни и смерти, может быть достигнута только после победы союзников.

Борьба за независимость

После окончания Второй мировой войны предпринял несколько бесплодных попыток начать переговоры с колониальными властями, после чего пришёл к выводу, что борьба тунисцев за независимость нуждается в международном освещении. В марте 1945 тайно покинул страну, на рыбацкой лодке прибыв в Ливию, затем добравшись до Каира, откуда совершал поездки в Сирию и Ливан, посещал штаб-квартиры Лиги арабских государств и ООН в декабре 1946 с целью привлечения внимания к деколонизации Туниса и помощи в этом. 8 сентября 1949 вернулся на родину. В апреле следующего года представил программу из семи пунктов по упразднению колониальной администрации и восстановлению независимости Туниса, в 1951 снова отправившись в поездки по миру с целью продвижения собственного плана. Из-за отказа французского правительства в сотрудничестве призвал к восстанию против колониальных властей и 18 января 1952 был арестован, затем переведён отбывать наказание в метрополию.

В 1954 пост премьер-министра Франции занял Пьер Мендес-Франс, начавший процесс деколонизации Туниса. 1 июня 1955 Хабиб был выпущен на свободу. После провозглашения страны автономией тяжело шедшие переговоры продолжились, и 20 марта 1956 Тунис был провозглашён независимым, Бургиба занял посты премьер-министра, министра иностранных дел и председателя Национальной ассамблеи.

Президентство

25 июля 1957 монархия была упразднена, Хабиб стал президентом республики. Установил в Тунисе авторитарное правление, наделив себя широкими полномочиями, ограничил свободы населения, организовал цензуру и преследование политических оппонентов, а также культ собственной личности, прославлявший его как «верховного борца» нации. Был принят новый гимн, содержавший его упоминание как лидера страны. Осуществил социальные, направленные на модернизацию здравоохранения и образования, ликвидацию неграмотности, расширение прав женщин — дал им право на развод, запретил многожёнство и установил минимальный брачный возраст в 17 лет, публично осуждал ношение паранджи, называя её «ненавистной тряпкой»; и экономические преобразования, ставившие свое целью развитие инфраструктуры страны и борьбу с практикой вакуфа. После неудавшегося эксперимента, в рамках которого внедрялась концепция социалистической экономики, в 1970-х провёл либеральные реформы, что привело к росту и укреплению частного сектора. В марте 1975 Национальной ассамблеей были внесены поправки в конституцию, провозглашавшие Бургибу пожизненным президентом. В 1980-х столкнулся с нарастающей бедностью населения и угрозой со стороны Партии возрождения. Падение цен на нефть в конце 1983 ухудшило и так неблагоприятную экономическую обстановку, и правительство было вынуждено обратиться за займом в Международный валютный фонд, предоставленным на условиях сокращения бюджетных расходов и проведения реформ. 29 декабря 1983 было объявлено об отмене льгот на производство хлеба и муки, что вызвало их рост в цене и привело к хлебным бунтам. После того, как беспорядки перекинулись на столицу страны и город Сфакс, 4 января 1984 было объявлено чрезвычайное положение. К 5 числу бунты были жестоко подавлены властями, в результате чего погибло более 150 человек. 6 января Бургиба объявил о прекращении роста цен на муку и хлеб.

Во внешней политике придерживался прозападных позиций, оспаривал роль президента Египта Насера как панарабского лидера. В марте 1965 года произнёс речь, в которой призвал к примирению израильтян и палестинцев на основе плана ООН по разделу Палестины. В январе 1974 после двух лет отказов подписал соглашение об объединении с Ливией в Арабскую Исламскую Республику, предусматривавшее сохранение за ним поста президента и назначение Каддафи министром обороны, однако референдум, назначенный на 20 марта, был объявлен неконституционным и не состоялся из-за протестов внутри Туниса. После подписания Кэмп-Дэвидских соглашений в 1979 в столице страны разместилась штаб-квартира Лиги арабских государств, в 1982 году город стал базой Организации освобождения Палестины, покинувшей охваченный гражданской войной ливанский Бейрут. 1 октября 1985 Израиль осуществил операцию «Деревянная нога» против ООП, разбомбив её тунисскую штаб-квартиру, в результате чего погибли и мирные граждане. Инцидент вызвал значительное ухудшение отношений Туниса с США.

Литература

• Sophie Bessis, Souhayr Belhassen. Bourguiba. — Elyzad, 2012. — 480 с. — ISBN 9973580443.
• Tahar Belkhodja. Les trois decennies: Bourguiba. — Paris: Publisud, 1998. — 286 с. — ISBN 2866007875.
• Pierre-Albin Martel. Habib Bourguiba, un homme, un siècle. — Paris: Les Editions du Jaguar, 1999. — 166 с. — ISBN 2869503202.
• Samya El Mechat. Le nationalisme tunisien: scission et conflits, 1934—1944. — Paris: L’Harmattan, 2002. — 264 с. — ISBN 2747526755.
• Juliette Bessis. Maghreb, questions d’histoire. — Paris: L’Harmattan, 2003. — 232 с. — ISBN 2-7475-4727-2.
• Jean-François Martin. Histoire de la Tunisie Contemporaine: De Ferry à Bourguiba 1881-1956. — Paris: L’Harmattan, 2003. — 276 с. — ISBN 2747546268.
• Camau, Michel & Geisser, Vincent (2004), Habib Bourguiba. La trace et l’héritage, Paris: Karthala, ISBN 978-2-845-86506-8 
• Chadli, Amor (2010), Bourguiba tel que je l’ai connu: la transition Bourguiba-Ben Ali, Tunis: Berg International, ISBN 978-9-973-02225-7 
• Charfi, Mounir (1989), Les ministres de Bourguiba (1956—1987), Paris: L'Harmattan, ISBN 2738403980 
• Cohen, Bernard (1992), Bourguiba. Le pouvoir d’un seul, Paris: Flammarion, ISBN 978-2-080-64881-5 
• Caïd Essebsi, Béji (2009), Bourguiba. Le bon grain et l'ivraie, Tunis: Sud Éditions, ISBN 978-9-973-84499-6 
• El Ganari, Ali (1985), Bourguiba. Le Combattant suprême, Paris: Plon, ISBN 978-2-259-01321-5 
• Garas, Félix (1956), Bourguiba et la naissance d’une nation, Paris: Julliard 
• Hajji, Lotfi (2011), Bourguiba et l’Islam: le politique et le religieux, Tunis: Sud Éditions, ISBN 978-9-938-01044-2 
• Klibi, Chedli (2012), Habib Bourguiba. Radioscopie d’un règne, Tunis: Déméter, ISBN 978-9-973-70626-3 
• Krichen, Aziz (2003), Syndrome Bourguiba, Tunis: Cérès, ISBN 978-9-973-70077-3 
• Lajili, Chaker (2008), Bourguiba-Senghor: Deux géants de l’Afrique, Paris: L’Harmattan, ISBN 978-2-296-06781-3 
• Mzali, Mohamed (2004), Un Premier ministre de Bourguiba témoigne, Paris: Picollec, ISBN 978-2-864-77210-1 
• Rous, Jean (1984), Habib Bourguiba, Paris: Martinsart, ISBN 978-2-863-45235-6 
• Sayah, Mohamed (2012), L’acteur et le témoin, Tunis: Cérès 
• Toumi, Mohsen (1989), La Tunisie de Bourguiba à Ben Ali, Paris: Presses Universitaires de France, ISBN 978-2-130-42804-6 
• Zaghouani-Dhaouadi, Henda (2011), Le pèlerinage oriental de Habib Bourguiba. Essai sur une philosophie politique. Février-avril 1965, Paris: Publibook, ISBN 978-2-748-36746-1 

Отрывок, характеризующий Бургиба, Хабиб

Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.