Хаджибей

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Хаджибе́й (тур. Hacıbey)[1]:10—12[2]:1—26[3]:30[4], (другие названия, встречающиеся в исторической литературе — Гаджибе́й[5]:9—22, Качибе́й (польск. Cacybei, Cacubius)[5][6], Коцюбее́в[6][7][8][9][10], Какуби́я[5]) — известное с XIV века поселение, каменный замок, стоянка для судов и порт с примитивными сооружениями, находившееся на берегу Одесского залива, на месте современного города Одессы. Поселение было разрушено и запустело в XV веке (по иной гипотезе — во второй половине XVI века[7]) и было возрождено Османской империей в XVIII веке[4].





Процветающая средиземноморская торговля как предпосылка зарождения и гибели поселения

В XIII веке купцы из процветающих итальянских портов прочно обосновываются на северных берегах Чёрного моря (города-колонии Тана, Кафа, Вичина, Ликостомо, Монкастро и др.), чему способствовала слабость Византийской империи и свободное плавание через Черноморские проливы. На итальянских морских картах (портоланах), изданных в те времена, побережье в районе нынешней Одессы обозначалось словом «Джинестра» (la ginestra, la zinestra, la sinestra). Название чего это было — места якорной стоянки, удобной гавани или торговой колонии — точно не известно[11]. В это же время степи, примыкающие к Одесскому заливу, были центром кочевий Ногайского улуса — орды, отколовшейся от Золотой[12]. Между итальянцами и ордой существовала развитая торговля. Вывозились рабы и зерно[13]. Однако, борясь за контроль над Константинополем, османский султан Мехмед II в 1452 году запер Босфор двумя крепостями, построенными на азиатском (Анадолухисар) и европейском (Румелихисар) берегу в самом узком месте пролива и приказал взимать дань со всех проходящих судов, а не подчиняющиеся суда — топить. Итальянская черноморская торговля была парализована[14]. И вскоре (к концу XV века) запустели или были захвачены и разрушены османами все торговые черноморские колонии. Османская Империя недоверчиво относилась к иностранным купцам, а вследствие политической неопределённости статуса и слабой заселённости северного Причерноморья своих купцов там не было. Лишь с середины XVIII века, когда Османская империя начала укреплять свою северную границу от нарастающей российской экспансии, вновь возникли предпосылки для развития торговли [15].

Основание поселения и происхождение его названия

Существует две основные версии основания поселения:

Татарская версия

По одной версии поселение основали татары в середине XIV века. В пользу этой гипотезы говорит то, что степи северного Причерноморья были в XIV веке пристанищем разных кочевых орд. Во второй половине XIV века Золотая Орда распадается[16]. На территории побережья Одесского залива теперь располагается Перекопская орда во главе с беком Хаджи (вероятно, совершившим хадж в Мекку или Медину), именуемым Хаджи-бей (тур. Koçibey, дословный перевод: «князь, побывавший в Мекке») или, славянами, Качибей. Этот бек участвовал в битве при Синюхе (Синие Воды) в 1362 году и был разбит Великим князем литовским Ольгердом. «Повесть о Подолье» называет Хаджи-бея в числе «отчичей» и «дедичей», то есть наследственных владетелей этих земель. Права потомков Хаджи-бея на эти земли подтверждаются ярлыками крымских ханов до середины XV века[17].

Литовская версия

По второй версии поселение было основано литовцами во времена правления Витовта (1392—1430), когда Северное Причерноморье вошло в состав Великого княжества Литовского.

В рамках литовского следа рассматриваются 2 возможные гипотезы:

(a) Согласно гипотезе польского исследователя Марьяна Дубецкого (польск. Marian Karol Dubiecki), жившего в Одессе в 1880-х годах, своё название Коцюбей получил от имени литовского магната Коцюбы-Якушинского (польск. Kocub Jakuszynski), который после присоединения этих земель к Великому Княжеству Литовскому переселил сюда своих крестьян[8]. Версия основана на более поздних (середина XVI века) сведениях о потомке того предположительного шляхтича — Борисе Коцюбе.

(б) по другой гипотезе о происхождении Коцюбеева историки исходят из факта наличия в XV веке на Подолье села Kaczebijow, которое принадлежало шляхетскому роду Язловецких. Можно предположить, что подольские селяне были переселены в новый город, который они назвали в честь родного села. Некоторые современные украинские писатели считают данную гипотезу наиболее вероятной[7].

В пользу версии литовского основания можно отнести самое первое письменное упоминание о поселении — относящиеся к 1413 году[18]. Но суть упоминания указывает на то, что к 1413 году поселение уже было развитым и широко известным торговым местом — то есть вероятна возможность того, что поселение было основано задолго до присоединения этих земель к Великому Княжеству Литовскому — татарами или даже итальянцами[11].

Критика литовской и татарской версий

Профессор А. И. Маркевич в 1894 году раскритиковал гипотезу Марьяна Дубецкого как несостоятельную — дело в том, Борис Коцюба жил через 150 лет после появления первого упоминания о Коцюбее — в XVI веке[19]. Все умозаключения о его возможных предках XIV века, которые могли бы стоять у истоков Коцюбея, сделаны всего лишь на основании сохранившихся записей об его хозяйственной деятельности в веке XVI — то есть спустя 150 лет после предполагаемых событий. Гипотеза о Язловецких также построена на записях XVI века и возможных событиях века XIV. Никаких документов времен основания поселения — XIV века — пока что не найдено.

Это же в равной мере относится и к татарской версии основания — она базируется всего лишь на схожести звучания имени бека и названия поселения. Какие-либо документальные подтверждения отсутствуют.

История поселения

Средневековый период

Из-за катастрофического поражения Литвы в битве на Ворскле (1399 год) литовское освоение Северного Причерноморья приостановилось.

После смерти Витовта, польский король Ягайло передал власть над Коцюбеевом великому князю литовскому Свидригайле. В соответствующем документе 1431 года поселение упоминается под названием Kaczubinyow, а в реестре городов, составленным по приказу Свидригайлы — значиться как Kaczucklenow.

В связи с ослаблением позиций Великого Княжества Литовского в северном Причерноморье Хаджибей в 1442 году был передан в собственность подольскому магнату Федору Бучацкому[19]:58. На это время припадает расцвет торговли в Хаджибее[20]. Помимо продажи зерна, он был также известен как место добычи соли в лиманах[21]:138. Про значимость тогдашнего Хаджибея свидетельствует тот факт, что контроль над ним стал причиной судебного разбирательства между Бучацким с одной стороны и чиновниками государственной таможенной службы с другой.

После появления на исторической сцене новой силы — Османской империи — и подчинении ей Крымского ханства (1473 год) литовское влияние в регионе постепенно сходит на нет[7]:41—42.

Во второй половине XV века, когда Мехмед II покорял Крымское ханство, были опустошены и берега северного Причерноморья, разорена средиземноморская торговля. Поселение Хаджибей пришло в упадок и запустело.

Упоминания о Хаджибее в средневековых документах

При описании черноморского побережья арабским географом и путешественником Абу Абдаллахом Мухаммадом ал-Идриси, сделанном в середине XII века (составленном как лоция — т. н. Книга Рожера), побережье между устьев Днестра и Днепра упомянуто без наличия каких-либо портов или поселений[22].

В 1421 году бургундский рыцарь и путешественник Жильбер де Ланнуа при описании черноморского побережья по пути из Монкастро (Аккерман) до устья Днепра также вообще не упоминает об этом поселении[23]:443 — 465.

На итальянской карте Фра Мауро 1459 года на месте Хаджибея показано поселение (либо развалины, в качестве навигационного ориентира) под названием Фиорделикс (итал. Fiordelixe)[24].:628 — 629

В текстовых описаниях к карте Польши Вацлава Гродецкого (лат. Grodetius), изданной в Базеле в 1558 году в подарок польскому королю Сигизмунду Августу, есть упоминание о Качибее (польск. Caczibei), дословно: «Качибей. 48.55. Замок древний, разрушенный, стоит на берегу Овидевого озера. Был польской торговой известной факторией, где соль хранилась морская…»[25]

В 1578 году посланник Речи Посполитой в Крымское ханство Мартин Броневский (польск. Martin Bronevsky) видит развалины «качибеева городища, как будто обрушившаяся земля, омываемое широким озером, находящимся возле моря и при устье Днестра

Новое время (дороссийский период)

В конце XV в. городище перешло под контроль Крымского ханства, вассала Османской империи и вновь заселено, но уже турками, едисанскими и крымскими татарами[5]:9.

В XVII в. Качибей вновь фигурирует в картографии (прежде всего — в морской)[26], однако, наиболее вероятно, не в качестве существующего поселения, а в качестве навигационного знака, облегчающего ориентацию — как приметные с моря развалины[27]. В фундаментальной работе Боплана Описание Украины 1651 года Хаджибей не упомянут, но на карте, прилагаемой к ней, нанесены руины поселения Koczubi H. y. D[28].

В 1765 году рядом с Хаджибеем турки начали строить крепость Ени-Дунья (тур. Yeni Dünya — досл. «Новый Мир»)[29], а вернее восстанавливать развалины средневекового замка. Подробный отчет о крепости и поселении её окружавшем сохранился в рапорте русского разведчика Ивана Исленьева План новопостроенного на берегу моря турецкого города Гаджибей, который в 1766 году был послан под видом купца для тайного снятия плана крепости.

Во время Русско-турецкой войны 1768—1774 годов России удалось в 1770 году привлечь на свою сторону Едисанскую орду, которая кочевала в окрестностях Хаджибея. Во время войны Хаджибейская крепость несколько раз становилась объектом нападений запорожских казаков, но крепость оставалась неприступной. Лишь в 1774 году, перед самым заключением мира, её удалось захватить, но всего на несколько месяцев — по условиям договора Россия обязалась до 1 августа 1774 году очистить захваченные у Турции территории на правобережье Днепра.

После упразднения Запорожской Сечи в 1775 году часть казаков подалась на турецкие территории. Некоторое количество их поселилось под стенами Хаджибейской крепости, где они основали поселение, названое по договору с турками Нерубайским (договор не нападать — не рубаться), некоторые из них были евреями[30]. Благодаря этим поселенцам их российско-подданные собратья были хорошо осведомлены обо всём, что происходило в крепости.

Последний набег казаков на Хаджибейскую крепость и разорение местечка вокруг неё состоялся в 1788 году, после начала русско-турецкой войны.

В этот период, кроме торговли, существенным экономическим занятием жителей было выпаривание в летние месяцы соли в прилежащих лиманах. Поселение было многонациональным по составу жителей — кроме турок и татар в нём жили евреи, греки, албанцы, беглые крестьяне из Малороссии.

Хаджибей в цитатах историков и путешественников

В 1656 году турецкий путешественник Эвлия Челеби выдвинул османскую версию возникновения поселения:

Когда султан Баязид завоевал Аккерман (1484), один богатый человек по имени Ходжа, прозванный Бай (богатый), получив разрешение султана, построил на этом месте, на скале прочное укрепление и разместил в нём отряд воинов. Он сделался обладателем пяти стад по 1500 овец, и после долгой и счастливой жизни его стали звать Ходжабай. До сих пор постройки этого укрепления сохранились и хорошо видны на берегу Чёрного моря, на крутой скале.

В 1709 камергер и летописец шведского короля Карла XII Густав Адлерфельд, сопровождавший его в бегстве из-под Полтавы в Османскую империю, видит «презренную татарскую деревушку близ Куяльницкой Пересыпи

Шведский историк Тунманн, описывая в 1783 году поселения Северного Причерноморья для немецкой географической энциклопедии упомянул и о Качибее:

Прежде существовал Качибей у Чёрного моря, неподалеку от устья Днестра, очень значительное торговое место, особенно в литовский период. Главные предметы торговли были зерно и соль. Теперь даже и развалин его не осталось.
По рассказам очевидцев[31], Гаджибейская крепость (или замок) стояла в то время на возвышенном, поросшем мелком кустарником берегу и составляла небольшой четырёхугольник, окруженный земляным валом. По середине возвышался пашинский дом не более шести саженей в длину и четырёх в ширину. В стороне от дома устроена была глубокая мина для хранения пороха. В мирное время 4 пушки торчали по углам крепости. Неподалеку от замка было разбросано татарское селение, жители которого помещались в небольших, плохо выстроенных из местного камня, землянках, накрываемых на зиму войлоками. При малейшей опасности со стороны неприятеля, татары выбирались на повозки и убегали в степь. Местом сборища, рассказов новостей и центром тогдашней деятельности, находившихся в Гаджибее турок и татар была кофейня, существовавшая на углу нынешних Ришельевской и Дерибасовской улиц. Неподалеку от неё росло грушевое дерево, в недавнее время ещё напоминавшее нашим старожилам о знакомой им кофейне. На месте нынешнего дома г. Прокопеуса на Екатерининской улице находилось мусульманское кладбище. Там, где возвышается теперь карантинное пассажирское отделение, стояла башня с маяком. На площадке, близ нынешней портовой таможни, известной в настоящее время под названием «старого карантина», были построены небольшие магазины для склада провианта, привозимого из Измаила и Аккермана для гаджибейского гарнизона. Отсюда же производилась и погрузка на суда тех товаров (преимущественно пшеницы и кож), коими Гаджибей вел свою незначительную торговлю[32]. Не представляя надежной безопасности от непогод для судов, Гаджибейский залив в зимнее время оставался почти пустынным. Вся торговая деятельность его производилась в летнюю пору, когда уже устанавливалась хорошая погода; но и тогда шкипера, не доверяя постоянству моря, старались окончить сношения с Гаджибеем в одни сутки и спешили в открытое море.

Смольянинов К. М. История Одессы. Исторический очерк.[5]:12—13

Штурм и взятие крепости Хаджибей русскими войсками

Во время Русско-турецкой войны 1787—92 годов русские войска вытесняли турецкие войска из района северо-западного побережья Чёрного моря. После падения Очакова в декабре 1788 года турецкий флот сделал своей региональной базой гавань Хаджибея. Захват Хаджибея становился первоочередной задачей для очищения побережья между Днестром и Днепром от турецкого флота. Подготовка к захвату крепости началась летом с 1789 года с усиленной разведки. 3 (14) сентября 1789 года по приказу Потёмкина из Очакова к Хаджибею вышли три конных и три пеших полка казаков Черноморского войска под командованием войскового атамана З. Чепеги и войскового судьи А. Головатого при шести пушках. Дабы скрыть манёвр, войска продвигались только ночью и 12 (23) сентября 1789 года достигли Пересыпи.

На следующей день к казакам присоединились регулярные русские войска — один батальон Троицкого пехотного полка во главе с командиром полка полковником А. С. Хвостовым и Николаевский гренадерский батальон во главе с командиром секунд-майором Воейковым при батальонных, полевых и осадных орудиях. Из них и упомянутых шести казачьих полков составился передовой отряд под общим командованием генерала де-Рибаса. Основные силы русской армии под командованием генерала И. В. Гудовича шли на один дневной переход позади.

На день 13 (24) сентября 1789 года весь передовой отряд расположился в овраге — Кривой балке, скрытно от неприятеля.

Посланные ранее к Хаджибею казаки донесли де-Рибасу, что гарнизон крепости состоит всего из 300 человек при 12-ти пушках, но оборону усиливает турецкий флот — около 40 судов в море и 33 лансона, стоявших на якоре близ берега. Де-Рибас принял решение начать штурм крепости не дожидаясь подхода основных сил. На перешейке между морем и Куяльницким лиманом генерал разместил батарею из 4-х осадных и 12-ти полевых орудий (всю имеющуюся в его отряде артиллерию), направив её огонь в море — чтобы вредить неприятельскому флоту и не позволить ему помочь защитникам крепости. В то же время были точно распределены действия отрядов при штурме крепости. Секунд-майор Воейков должен был, открыв себя неприятелю и отвлекая его внимание на себя, занять окрестности замка, отрезая возможность как высадки десанта с турецких кораблей, так и возможность бегства из крепости гарнизона. Основная роль отводилась батальону под командованием полковника Хвостова, который при поддержке с флангов двух полков черноморских казаков должен был, двигаясь вдоль берега, подойти скрытно к крепости и штурмом овладеть крепостным валом. Расчет был и на внезапность, и на слаженность действий всех отрядов.

В 4 часа утра турки заметили приближающиеся колонны русских, но было уже слишком поздно. В считанные минуты батальон полковника Хвостова, где находился и де-Рибас, овладел крепостью.

Однако взятием крепости бой не закончился. Утром, как только рассвело, турецкий флот подошел к берегу и попытался огнём кораблей отбить крепость. И хотя перевес сил был на их стороне, вернуть себе Хаджибей турки не смогли. Этому способствовал сильный ветер, затрудняющий маневрирование турецких судов, и спешно присланная Гудовичем[33] батарея из 12-ти пушек под командованием майора Меркеля, развернутая на берегу, у подножья захваченной крепости, против турецкого флота и своим умелым огнём отогнавшая турок. При этом как генерал Гудович, так и де-Рибас в своих последующих рапортах единодушно отмечали батарею майора Меркеля, ведшего точный и прицельный огонь.

После взятия Хаджибея де-Рибас докладывает Гудовичу: «урон наш состоит в пяти убитых, ранен офицер один, унтер-офицер один, рядовых 31 человек», турок «убито около ста». В рапорте наверх Гудович сохраняет данные русских потерь, но о турках пишет «около двухсот». Воспоминания очевидцев штурма говорят нам о другом: атакующие потеряли 15 человек убитыми и 50 ранеными, турок было убито до 70, ранено до 120 душ, остальный гарнизон сумел пробраться на корабли[34]:116.

Официальные трофеи русских таковы: взяты в плен двухбунчужный[35] паша Ахмет-бей, бин-паша, 5 агов, 5 байрактаров, 1 капитан судна и 66 нижних чинов, 12 пушек, 22 бочки с порохом, 800 ядер, 7 знамен и 2 флага, подбито два турецких лансона, один из которых вскоре затонул, а другой вынужден был подойти к берегу и сдаться.

Через месяц укрепления Хаджибея были взорваны «посредством двух мин», что диктовалось продолжавшейся войной.

Хаджибей в составе Российской Империи

Хаджибей вошел в состав Российской Империи в результате Русско-турецкой войны 1787—92. Хаджибейская крепость была взята русскими войсками 14 (25) сентября 1789 года. По Ясскому мирному договору 1791 г. Хаджибей окончательно отошел к России.

Первоначально, после заключения Ясского мира, предполагалось заселить Хаджибей выходящими в отставку моряками средиземноморской гребной флотилии. Но этот проект был в скором времени оставлен, а вместо него в 1793 году было решено включить крепость Хаджибей в III-ю оборонительную или Днестровскую линию (эта линия обороны должна была прикрывать новую русскую границу со стороны Бессарабии и в её состав должны были входить 3 крепости: Тираспольская, Овидиопольская и Хаджибейская), построить здесь крепость и сделать Хаджибейский рейд местом стоянки Черноморской гребной флотилии. Общий надзор за возведением крепостей был поручен А. В. Суворову. Строителями крепостей были назначены вице-адмирал де-Рибас и инженер де-Воллан. Проект крепости, предложенный де-Волланом, предполагал создать здесь крепость на 120 орудий и 2000 человек гарнизона. К постройке приступили немедленно, ежедневно работало до 800 солдат, и к концу 1793 уже были видны очертания крепости. Таким образом, Хаджибей превращался в чисто военный город. В начале 1794 года в Хаджибей прибыли 2 мушкетёрских и 2 гренадерских полка вновь образованного для нужд флота Черноморского гренадерского корпуса.

По документу, составленному священником Романом Ивановым, Ведомость, учиненная новоприобретенной области… Романом Ивановым, сколько в ведомости его селений и слобод, декабря 1793 г в самом Хаджибее было всего 10 дворов, в них — «мужеска пола душ 22», а «женска пола — 6». Очевидно, что были посчитаны только местные жители, но не строители и гарнизон крепости. Вокруг самого Хаджибея были разбросаны несколько малочисленных слобод — Дальницкая слобода (58 жителей), четыре безымянных слободки на речке Свинной (всего 132 жителя) и два хутора на реке Куяльник (всего 46 жителей).

В этот момент произошел коренной переворот в развитии Хаджибея. На его месте решили строить военный и торговый порт на Чёрном море. Первоначальные планы были строить такой порт в Херсоне или Николаеве, но замерзающие и мелководные устья рек в тех городах заставили искать иного места. Заслуга де-Рибаса и де-Воллана в том, что они поняли сами и убедили Екатерину II, что лучшего места, чем Хаджибей, не найти.

27 мая (7 июня1794 года последовал Высочайший рескрипт об устроении города и порта в Хаджибее. Новому городу давались привилегии: освобождение на 10 лет от налогов, военных постоев, выдача ссуды из казны поселенцам на первое обзаведение, разрешение сектантам совершать свои богослужения и строить свои церкви. 22 августа (2 сентября1794 года в торжественной обстановке были заложены каменные фундаменты первых городских и портовых строений[4].

В самом начале 1795 года Хаджибей был переименован в Одессу[19]:69.

Напишите отзыв о статье "Хаджибей"

Примечания

  1. Скальковский А. А. Первое тридцатилетие истории города Одессы 1793—1823. — Одесса: Гор. тип, 1837. — 296 с.
  2. Александр де-Рибас. Старая Одесса. Исторические очерки и воспоминания. — Одесса: Тип. Акц. Южно-Рус. об-ва печатного дела, 1913. — 380 с.
  3. Атлас Д. Г. Старая Одесса, её друзья и недруги. — Одесса: Ласми, Одесса, 1992. — 208 с. — ISBN 5-206-00348-4.
  4. 1 2 3 Профессор Надлер В. К. Одесса в первые эпохи её существования. — Одесса: Optimum, 2007. — 191 с. — ISBN 966-344-152-6.
  5. 1 2 3 4 5 Смольянинов К. М. История Одессы. Исторический очерк. — Одесса: Optimum, 2007. — 181 с. — ISBN 966-344-150-X.
  6. 1 2 [dic.academic.ru/dic.nsf/sie/12484/ОДЕССА Одесса] // Историческая энциклопедия. В 16 т. — М.: Сов. энц., 1973—1982.
  7. 1 2 3 4 Болдирев О. В. [odessa.club.com.ua/poesia/p0081.php Одессе — 600] = Одесі-600. — Одесса: Юг, 1994. — 72 с. — ISBN 5-7707-5966-6.
  8. 1 2 Шушляннікова Н. Історіографічний нарис дослідження етнокультурних процесів на Херсонщині кінця XVIII—XX ст. // Науковий часопис НПУ імені М. П. Драгоманова. Серія № 6. Історичні науки: Зб. наукових праць. — Випуск 6. — Киев: Вид-во НПУ імені М. П. Драгоманова, 2008. — С. 124.
  9. Мицик Ю. А. [www.zsu.zp.ua/pu/uk/articles/112.pdf Рецензія на: Сапожников И. В., Сапожникова Г. В. Запорожские и черноморские казаки в Хаджибее и Одессе. — Одесса, 1998. — 271 с; Сапожников И. В. Матеріали з історичної географії дельти Дунаю. — Іллічевськ, 1998. — 71 с.] // Часопис запорізького наукового товаріства ім. Я. Новицького «Південна Україна» — Випуск № 4, 1999 рік. — С. 272—274.
  10. Мицик Ю. Кордони і землі війська Запорізького (XV — середина XVII ст.) // Наукма. Магістеріум. Історичні студії. — Киев, 2001. — С. 12 (1 д. а.).
  11. 1 2 Брун В. Черноморье. Сборник исследований по исторической географии Южной России. — Одесса, 1879.
  12. Но в 1300 году в результате битвы при Куяльнике эта территория вновь вернулась под контроль Золотой Орды
  13. В начале XIV века флорентиец Франческо Пеголотти рекомендовал своим компаньонам качественную пшеницу черноморского происхождения
  14. Успенский Ф. И. [samoderjavie.ru/uspenskiy История Византийской империи]. — 1-е. — Л.: 1-я типография издат. АН СССР, 1948. — Т. III. — С. 781. — 860 с.
  15. На исключительной важности средиземноморской торговле для всех северо-черноморских поселений настаивает американский историк Патриция Херлихи (en:Patricia Herlihy), сведения взяты из её книги Херлихи Патриция. Одесса. История. 1794-1914 = Odessa. A History. 1794-1914. — Одесса: Optimum, 2007. — С. 17. — 576 с. — ISBN 978-966-344-193-1.
  16. Егоров В. Л. [annals.xlegio.ru/volga/egorov/egorov.htm ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ ЗОЛОТОЙ ОРДЫ в XIII—XIV вв]. — М.: Наука, 1985.
  17. Шабульдо Ф. М. [www.tuad.nsk.ru/~history/Author/Russ/SH/ShabuldoFM/VKL/index.html Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского]. — Киев: Наукова Думка, 1987.
  18. Cromeri, de origine et rebus Gestis Polonorum, lib. XVIII p. 229, A. Naruszewicza, Taurika. p. 102. Строго говоря, в хронике упомянут 1415 год, а не 1413, но по явной ошибке — упоминание сделал польский хронограф Ян Длугош, родившийся в 1415 году, то есть сам он свидетелем этого события быть не мог. Он написал, что из этого места в 1415 году польским королём Ягайло были отправлены суда с зерном в осаждённый Мусой (Османский султан, сын Баязида Первого) Константинополь. Но: в 1415 году Константинополь не был никем осаждён, наоборот — между правившим тогда Османской империей Мехмедом I и греками царили мир и согласие; Муса (родной брат Мехмеда I, соперничавший с ним за правление) же действительно осаждал Константинополь, но это было в 1413 году, и тогда же он погиб. (Ф. И. Успенский, История Византийской империи, т. ІІІ, Москва, 1948) Так что упоминание Яна Дуглоша нужно откорректировать по дате на 1413 год, если на него вообще можно полагаться. Однако 1413 год, как год первого письменного упоминания о поселении, дают такие историки как Мурзакевич Н. Н. (1834), Скальковский А. А. (1837), Смольянинов К. (1853).
  19. 1 2 3 Маркевич А. И. [www.library.chersonesos.org/showtome.php?tome_code=74&section_code=5 Город Качибей или Гаджибей — предшественник Одессы]. — Записки Одесского общества истории и древностей. — Одесса, 1894. — Т. ХVII. — С. 1—72. — 188 с.
  20. Одесса // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  21. Сас П. М. Феодальные города Украины в конце XV — 60-x годах XVI в. — Киев, 1989.
  22. Бейлис В. М. [annals.xlegio.ru/blacksea/small/beylis88.htm#_ftnref18 Ал-Идриси о портах черноморского побережья и связях между ними]. — Торговля и мореплавание в бассейне Черного моря в древности и средние века. — Ростов-на-Дону, 1988. — С. 67.
  23. Брун Ф. К. [www.library.chersonesos.org/showtome.php?tome_code=60&section_code=5 Voyages et ambassades de messire Guillebert de Lannoy, 1339-1450]. — Записки Одесского общества истории и древностей. — Одесса, 1853. — Т. III. — 594 с.
  24. Piero Falchetta. Fra Mauro's World map with a commentary and transaltions of the inscripts. — 1-e. — Venezia: Brepols Publishers, 2006. — 830 с. — ISBN 2-503-51726-9.. Это же поселение указано и на голландской карте 1602 года Tavrica Chersones vs. Nostra cetate Przecopfca et Gazara dicitur (после Меркатора).
  25. Основанием этой карты послужила другая, изданная в Кракове в 1526—28 годах Б. Ваповским Tabula Sarmatiae, regna Poloniae et Hungariae utrusque Valachiae, nec non Turciae, Tartariae, Moscoviae et Lithuaniae partem comprehendens — Информация из: Додаток В: Оригінальні тексти та їх давні и сучасні переклади (до розділу 2) // Вирський Д. Річпосполитська історіографія України (ХVI — середина XVII ст.) — К.: Інститут історії України НАН України, 2008. — В 2-х ч. — Ч.2 (Додатки). стр. 44, 74
  26. Так, на карте Янсона (сер. XVII в.) он отмечен под названием Koszubi, на карте Николя Сансона 1660 года — как Koczubi, Ван Кёлена 1699 года — как Kaczubi, Йогана Гомана (кон. XVII — нач. XVIII вв.) — как Koisubi. Также он был обозначен на картах Де Фера (fr:Nicolas de Fer) 1714 года, Фишера 1730 года, Де Лиля 1732 года и Де Ваганди (en:Robert de Vaugondy) 1757 года
  27. Петрунь Ф. О. Качибей на старинных картах. — Записки Одесского общества естествоиспытателей. — Одесса. — Т. 44. — С. 193.
  28. [www.vostlit.info/Texts/rus12/Boplan/53.JPG Часть 3. Генеральная карта Украины]
  29. Впрочем, существуют исследования, согласно которым крепость Ени-Дунья располагалась не на месте Хаджибея, а к западу от устья Тилигульского лимана. Крепость же в поселении Хаджибей всегда называлась Хаджибейской. [www.nashkray.kiev.ua/Odes/odes1.htm]
  30. [www.vestnik.com/issues/1999/1026/win/iohvid.htm Евреи-запорожцы под стенами Хаджибея]
  31. Грека Антона Феогности и других старожилов
  32. Елисаветградский купец Семен Сенковский в 1768 году первый открыл свою торговлю с Константинополем через Гаджибей на капитал 2 780 левов, занятый им у И. И. Левашева «см. Любопытую историю славного города Одессы», Москва, 1819. — Одесский вестник, на 1844 год № 90.
  33. К моменту начала штурма основной отряд под командованием Гудовича находился всего в 13-ти верстах от Хаджибея, узнав о начале штурма он приказал немедленно выдвинуть батарею Меркеля для усиления отряда де Рибаса.
  34. Олег де—Рибас. Фаворит? — Одесса: Печатный Дом, 2007. — 160 с. — ISBN 978-966-389-105-7.
  35. Знак достоинства в Турции у пашей (хвост лошади или яка, укрепленный на древке); по числу хвостов — двух, трех и т. д. бунчужный паша. Источник: «Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка». Павленков Ф., 1907

Литература

  • Гаджибей // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Одесса // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Болдырев А. В. Одессе — 600 = Одесі — 600. — 1-е. — Одесса: Юг, 1994. — 72 с. — ISBN 5-7707-5966-6.
  • Кирпичников А. И., Маркевич А. И. Прошлое и настоящее Одессы. — Одесса: Одесской городской аудитории народных чтений, 1894.
  • Маркевич А. И. [www.library.chersonesos.org/getfile.php?tome_code=74&ext=djvu Город Качибей или Гаджибей — предшественник Одессы]. — Записки Одесского общества истории и древностей. — Одесса, 1894. — Т. ХVII. — 188 с.
  • Надлер В. К. Одесса в первые эпохи её существования = 1893. — Одесса: Optimum, 2007. — 191 с. — ISBN 966-344-152-6.
  • Сапожников И. В. [www.academia.edu/12680937/ Андре-Жозеф де Лафітт-Клаве в Хаджибеї у 1784 році. Перша Всеукраїнська наукова конференція «Кочубіїв—Хаджибей—Одеса». 2015]
  • Сапожников И. В., Сапожникова Г. В. [www.academia.edu/13451193/Запорожские_и_черноморские_казаки_в_Хаджибее_и_Одессе._1998 Запорожские и черноморские казаки в Хаджибее и Одессе. 1998]
  • Смольянинов К. М. История Одессы. Исторический очерк = 1853. — Одесса: Optimum, 2007. — 181 с. — ISBN 966-344-150-X.
  • Третьяк А. И. [www.odessitclub.org/publications/almanac/alm_52/alm_52-25-53.pdf Коцюбиев, или история фальшивки] // Всемирный клуб одесситов Дерибасовская — Ришельевская : альманах. — Одесса, 2013. — Т. 52. — С. 25—53.
  • Шабульдо Ф. М. [slavlib.net/downloads.php?cat_id=4&download_id=2309 Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского]. — Киев: Наукова Думка, 1987.
  • Патриция Херлихи. Одесса. История. 1794-1914 = Odessa. A History. 1794-1914. — Одесса: Optimum, 2007. — 576 с. — ISBN 978-966-344-193-1.
  • Яковлев В. А. К истории заселения Хаджибея 1789-1795. — 1-е. — Одесса: Тип. А. Шульце, 1889.

Художественная литература

Ссылки

  • [wars175x.narod.ru/btl_hgj.html Глава из книги Александра Третьяка «Штурм и взятие Гаджибея» на сайте Военная история 2-й половины XVIII века]
  • [www.nashkray.kiev.ua/Odes/odes1.htm Статья Татьяны Донцовой и профессора Андрея Добролюбского «В поисках далекой Молдаванки» на сайте Наш край]
  • [odessa.club.com.ua/poesia/p008.phtml Электронная версия книги Александра Болдырев «Одессе-600» на сайте Одессика — энциклопедия об Одессе]
  • [dic.academic.ru/dic.nsf/sie/12484/ОДЕССА Статья «Одесса» в советской исторической энциклопедии на сайте Академика]
  • [www.runivers.ru/bookreader/book9621/#page/112/mode/1up Статья «Одесса» в Под редакцией профессора подполковника Новiцкаго В. Ф. Военная энциклопедiя. — 1-e. — Петроград: Т-во И.Д.Сытина, 1914. — Т. XVII. — С. 98. — 382 с. На сайте Библиотека Руниверс]
  • Красножон А. [atv.odessa.ua/news/2012/09/23/krepost_hadjibey_8629.html Крепость Хаджибей] (рус.). Телефильм. Сайт телекомпании АТВ, Одесса (23 сентября 2012). Проверено 27 сентября 2012.
  • [www.academia.edu/13703830/Хаджибей_-_Одеса_та_українське_козацтво._1999 Хаджибей — Одеса та українське козацтво. 1999]

Отрывок, характеризующий Хаджибей

– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.