Хазан, Александр Самойлович

Александр Самойлович Хазан
Дата рождения	1906(1906)
Место рождения	Одесса, Российская империя
Дата смерти	1954(1954)
Место смерти	Советский Союз
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	ОГПУ-НКВД-НКГБ
Годы службы	1928-1938, 1942-1945
Награды и премии	Орден
Связи	Л. П. Берия, Б. З. Кобулов, С. А. Гоглидзе
В отставке	с 1945 года уволен в запас

Александр Самойлович Хазан (1906—1954) — сотрудник органов государственной безопасности.

Биография

Родился в еврейской семье, получил высшее юридическое образование.

Был принят на оперативную работу в Одесский окротдел ГПУ в 1928 году, хотя ещё тогда имел связь с родственниками, проживавшими в США, и находился в дружеских отношениях с троцкисткой Упштейн и женой репрессированного дециста Козюрой. Хазан поддерживал связь с Упштейн, а также с её единомышленниками троцкистами и позже, вплоть до её второго ареста. В 1932 году Хазан подарил Упштейн книгу К. Маркса с дарственной надписью.

В 1933 году после снятия с должности преподавателя Высшей школы ОГПУ Хазан был направлен на работу в НКВД Грузии, где был зачислен на должность оперуполномоченного, a затем начальника отделения секретно-политического отдела. Таким образом, нарком С. А. Гоглидзе, несмотря на троцкистские связи Хазана, всё же назначил его на руководящую должность в отдел, который должен был проводить борьбу с троцкистскими и другими антисоветскими организациями.

В 1935 году СПО ГУ ГБ НКВД СССР предложил перевести Хазана на другую работу как «абсолютно неподходящего», о чём центральная аттестационная комиссия НКВД СССР вынесла специальное постановление, однако С. А. Гоглидзе, получив уведомление об этом от 17 августа 1935 года за № 387551, не только не выполнил это постановление, а, наоборот, назначил Хазана начальником 1-го отделения СПО, занимавшегося следствием по делам троцкистов и правых. В 1937 году Хазан был назначен помощником начальника СПО, с исполнением одновременно должности начальника 1-го отделения.

Для того чтобы укрыть заговорщиков от разоблачения, Л. П. Берия, С. А. Гоглидзе и Б. З. Кобулов умышленно изменили обычную практику сосредоточения и проверки компрометирующих матерналов на сотрудников НКВД в аппарате особоуполномоченного и передали этот участок работы лично Хазану. Ему также было предоставлено право подготовки возбуждения уголовных дел на сотрудников НКВД с целью обвинения их в совершении контрреволюционных преступлений. Получив такие полномочия, Хазан стал обвинять в либерализме и пособничестве врагам любых сотрудников НКВД, не соглашавшихся участвовать в фальсификации дел, в террористических расправах с неугодными Берия и его сообщникам людьми, и объявлял врагом всякого, кто непочтительно относился лично к нему самому. В 1937 году по материалам и постановлениям Хазана ряд сотрудников НКВД Грузии был арестован и расстрелян. Ввиду того, что провокационные методы деятельности Хазана получили широкую огласку, Гоглидзе 2 февраля 1938 года вынужден был арестовать Хазана, но через два месяца по указанию Берия освободил его из-под стражи, ограничившись увольнением из органов НКВД. Несмотря на ряд неопровержимых фактов фальсификации Хазаном дел, расследование по его делу не производилось, а в дело подшиты лишь объяснения Хазана. Более того, ряд документов, изобличавших Хазана, из дела был изъят, что подтверждено показаниями свидетеля Давлианидзе, начинавшего расследование дела по обвинению Хазана в 1938 году.

О присвоении вещей и ценностей арестованных свидетель С. С. Давлианидзе 30 июля 1953 года показал:

«Когда я в 1937 г. был назначен замначальника СПО НКВД Грузии, то обратил внимание, что два кабинета в отделе СПО были превращены по указанию Кобулова Б. З. в камеры хранения ценных вещей, изъятых у арестованных при обыске, как то: золотые и сеоебряные вещи, дорогие охотничьи ружья, отрезы материй, меха, фотоаппараты и т. п., и заведывать “камерами хранения” ценных вещей был приставлен оперработник Гарибов. Эти вещи не имели права хранить в таком порядке, а обязаны были немедленно сдавать в финотдел НКВД Грузии и в 1-й Спецотдел, но это было сделано с умыслом, и ценности и вещи присваивались Кобуловым, Хазаном, Савицким, Кримяном, Гарибовым.

О незаконности этих камер хранения я неоднократно лично докладывал Гоглидзе и Кобулову, но они не обращали внимания...

О присвоении ценностей и вещей Хазаном, Кримяном, Гарибовым, Урушадзе я подавал письменные рапорты Гоглидзе...»

В результате был только уволен из органов. В 1942 году восстановлен на службе и зачислен на руководящую работу в центральном аппарате НКВД СССР, но в 1945 гаду был уволен в запас, т. к. сведения о прошлых связях Хазана с троцкистами получили распространение среди сотрудников, и В. Н. Меркулов счёл неудобным оставлять Хазана в аппарате министерства.

Некоторое время преподавал следственное мастерство в местной школе НКВД, а затем перебрался в Москву, где работал юрисконсультом в проектном институте «Гипроэнергопром».

Занимался фальсификацией уголовных дел и применял к подследственным изощрённые пытки, за что в сентябре 1955 года Военной коллегией Верховного суда СССР был приговорён к расстрелу. Автор вышедшей в Москве в 1948 году книги «О моральном облике советского человека».

Публикации

• Хазан А. З. «О моральном облике советского человека». М., 1948.

Ссылки

• [istmat.info/node/28172 Записка Р. А. Руденко в ЦК КПСС с приложением обвинительного заключения по делу следователей НКВД Грузинской ССР. 25 мая 1954 г.]
• [shieldandsword.mozohin.ru/VD3462/terr_org/respublik/estonia.htm НКВД – МВД Эстонской ССР]

Отрывок, характеризующий Хазан, Александр Самойлович

Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?