Хазарское море

Хаза́рское мо́ре — название Каспийского моря на арабском (بحر الخزر — Бахр аль-Хазар), персидском (دریای خزر — Дарьяе Хазар), турецком (Hazar Denizi), азербайджанском (Xəzər dənizi), туркменском (Hazar deňzi), аварском (Хазар ралъад) и крымскотатарском (Hazar deñizi) языках. Происходит от названия народа хазары, создавшего в VII—X на северо-западном побережье Каспия могущественное государство — Хазарский каганат.

Гидроним впервые появился в арабских географических сочинениях IX века (Ибн Хордадбех и его последователи Ибн ал-Факих и Кудама ибн Джафар). Хазарским назывались Чёрное, реже Азовское моря (в тот период были сильны позиции хазар в Крыму). Начиная с X века название закрепляется за Каспием. Примечательно, что сами хазары не плавали по морям и не имели флота. Тот факт, что их имя осталось в исторической памяти ряда народов, свидетельствует о незаурядной роли, которую они сыграли в истории региона. В VII—VIII вв. хазарское влияние выражалась в регулярных набегах, позднее (IX—X вв.) — в активной морской торговле. Столица Хазарии — Итиль в устье Волги являлась крупной факторией мусульманского купечества.

Наряду с данным именем письменные источники того времени сохранили и иные формы названия Каспия, производные от народов, обитавших на его берегах. Среди них ряд локальных: Табаристанское, Делеймское, Ширванское море. Наиболее распространённым было древнее название Джурджанское море. Примечательно, что именно так Каспий назван в хазарском памятнике — письме царя Иосифа. После падения Хазарии частым стало название море Хорезма, в форме Хвалисское море оно перекочевало в древнерусскую литературу.

Отрывок, характеризующий Хазарское море

Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.