Хайнс, Джим

Джим Хайнс
Джим Хайнс (1968)
Общая информация
Полное имя	Джеймс Рэй Хайнс
Дата и место рождения	10 сентября 1946(1946-09-10) (77 лет) Дюма, штат Арканзас, США
Гражданство	США США
Рост	183 см
Вес	81 кг
Личные рекорды
100 м	9,95 (1968) WR
Международные медали
Олимпийские игры Золото Мехико 1968 100 м Золото Мехико 1968 эстафета 4×100 м

Джим Хайнс (англ. James Ray Hines; род. 10 сентября 1946, Дюма, штат Арканзас, США) — американский легкоатлет, двукратный чемпион Олимпийских игр 1968 года в Мехико. Первый человек, пробежавший стометровку быстрее 10 секунд.

Легкоатлетическая карьера

Джим Хайнс родился в городе Дюма (штат Арканзас), рос в Окленде (штат Калифорния), в 1964 году окончил среднюю школу «Макклеймондс». В юные годы играл в бейсбол, затем был отмечен тренерами как талантливый спринтер. В 1968 году на чемпионате США в Сакраменто Хайнс впервые в мире пробежал стометровку быстрее 10 секунд, показав результат 9,9 с. по ручному секундомеру (время, измеренное автоматическим секундомером? составило 10,03 с.). В тот же день результат 9,9 с. показали ещё два спортсмена — занявший второе место в забеге Ронни Рей Смит (электронное время 10,13 с.) и Чарлз Грин, победивший в другом полуфинале (электронное время 10,09 с.). В том же году Хайнс поступил в Университет Южного Техаса и стал членом легкоатлетической команды «Тигры Университета Южного Техаса».

Вопрос об участии Хайнса в Олимпиаде 1968 года в Мехико до последнего времени оставался под вопросом, так как чернокожие американские спортсмены намеревались бойкотировать Олимпиаду в знак протеста против расовой дискриминации в США, участия в Олимпиаде спортсменов расистского режима Южной Африки и открывшихся связей председателя МОК Эвери Брендеджа с различными расистскими и антисемитскими организациями. Тем не менее, Хайнс принял участие в Олимпиаде и дошёл до финала на стометровке, где победил с новым мировым рекордом по электронному секундомеру — 9,95 с. Поскольку официальная регистрация мировых рекордов по электронному секундомеру началась только в 1975 году, этот результат был округлён до 9,9 с. и объявлен повторением мирового рекорда. Финал стометровки в Мехико стал известен также как первый в истории олимпийский финал, в котором участвовали только чернокожие спортсмены. Через несколько дней Хайнс стал соавтором другого мирового рекорда, установленного командой США в эстафете 4×100 метров, и завоевал второе золото Олимпиады.

После олимпийского успеха Хайнс в том же году был приглашён в Национальную футбольную лигу в клуб «Майами Долфинс».

Дальнейшая судьба

В течение долгих лет Хайнс работал с подростками негритянского гетто и нефтяного терминала Хьюстона.

В 1979 году был включён в Зал славы лёгкой атлетики США.

Мировой рекорд Хайнса (9,95 с.) продержался 15 лет и был превзойдён Калвином Смитом, который в 1983 году пробежал стометровку за 9,93 с.

Соревнования

Олимпийские игры 1968 года

Бег 100 м, мужчины, 13—14.10.1968

#	Рез.	Спортсмен	Лет	Страна	1 кр.	¼ ф.	½ ф.	Ф.	Пр.
1	9,9	Хайнс, Джим	22	США США	10,26	10,14	10,08	9,95	WR
2	10,0	Миллер, Ленноксen	22	Ямайка Ямайка	10,15w	10,11	10,15	10,04
3	10,0	Грин, Чарли en	23	США США	10,09w	10,02	10,13	10,07
4	10,1	Монтес, Пабло en	20	Куба Куба	10,14	10,16w	10,19	10,14
5	10,1	Бамбю, Роже en	22	Франция Франция	10,18	10,17	10,11	10,15
6	10,1	Пендер, Мел en	30	США США	10,35	10,16	10,21	10,17
7	10,1	Джером, Хэрри en	28	Канада Канада	10,35	10,22	10,17	10,20
8	10,2	Равеломанантсоа, Жан-Луиen	25	Мадагаскар Мадагаскар	10,30	10,18	10,26	10,27

Ссылки

• [www.cmgww.com/sports/hines/ Profile]

Отрывок, характеризующий Хайнс, Джим

Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.