Хакасская одежда

Хакасская одежда — исторически сложившийся комплекс народного костюма хакасов, не имеющий прямых аналогов в одежде других родственных народов. Этнический костюм бытовал в основном до второй четверти XX века, затем был вытеснен одеждой европейского покроя.

Нательная одежда

У мужчин рубаха (ир кӧгенек), а у женщин — платье (ипчі кӧгенек) шились предпочтительно из ткани ярких цветов. Подтаёжная часть населения носила рубахи из холста. Остальные из хлопчатобумажных тканей. Наиболее зажиточные хакасы имели шёлковые рубахи и платья, которые надевали по праздникам.

Мужская рубашка шилась с наплечниками, свободной, длинной и широкой в подоле. На груди и на спине у самого воротника она собиралась в мелкие сборки. Воротник был широким и отложным, застёгивающимся на одну пуговицу. Наплечники, воротник, обшлага мужских рубашек делались из того же материала, что и сама рубашка. Рукава (нин) рубашки были тоже широкие и собирались в мелкие сборки у наплечника (иңмен, ээн) и обшлагов (моркам). Сборки у наплечника обычно прошивались цветными нитками. В подмышку рукавов вставлялась квадратная ластовица (холтых). Подол подрубался широко из того же материала, этот вид рубашки встречается до сего времени. Наряду со старинной рубахой, в ряде мест встречались ещё в начале ХХ в. рубахи смешанного покроя. Рубаха кроилась с кокеткой, вдоль которой шли оборки. Воротник делали, как и раньше, отложным. Рукав был гладкий с обшлагом без сборок и без ластовицы. Верхняя часть рубахи была на подкладке. Покрой женского платья был практически одинаков, но оно было гораздо длиннее рубахи и с клиньями посередине спинки. Полики, обшлага и подол женского платья делались из другой ткани. Шили чаще всего из цветного ситца или сатина. Зажиточные хакаски имели и шёлковые платья. Углы воротника (мойдырых), наплечники (иңмен, ээн), обшлага (моркам) и ластовицы женского платья делались обычно из другого материала. Платье застёгивалось на одну пуговицу. К праздничным платьям пришивались перламутровые пуговицы. Сборки рукавов у наплечника прошивались или вышивались цветными нитками в несколько полосок или узорами. Наплечники иногда также вышивали узорами. Подол подшивался другой тканью. Вдоль подола шла вышивка цветными нитками геометрическими узорами. Этот вид женского платья у хакасок бытует до сего времени. Кое-где, заимствуя от русских, хакасские женщины в конце XIX века начали носить нижние рубахи (iстiнe кисчең кӧгенек). Они шились короткими, без рукавов, со стоячим воротником. Воротник застёгивался на две пуговицы и плотно прилегал к шее, поэтому воротник нижней рубашки обычно выступал наружу из-под воротника платья. В подтаёжных местах женщины, как и мужчины, в обыденные дни часто носили платья из холста. Но уже в XIX столетии в местах, расположенных близко к русским поселениям, хакасские женщины стали носить платья русского покроя, кофты, юбки. В целом традиционная женская одежда оказалась более устойчивой, чем мужская, и сохранилась в аалах до сегодняшних дней. Женские штаны шились из сатина и дабы.

В прошлом бытовали рубахи и штаны, сшитые из ровдуги. Этот вид одежды вышел из быта хакасов к концу XIX века. Ровдужная рубаха была без воротника с прорезом для надевания через голову и завязывалась двумя лямочками. Пояс штанов делался на вздёржке (пил пaғ). Между штанинами вставлялся клин, носивший название тагдай.

Верхняя демисезонная одежда

Представлена суконными изделиями. Сагайцы такое пальто называли по материалу сикпен кип (суконная одежда). Накидка или сикпен по покрою почти не отличалась от русского армяка. Она имела широкий и прямой покрой, шилась на подкладке c широким воротником шалью, застёгивалась на одну пуговицу, запахивалась слева направо и подпоясывалась. Эта одежда была преимущественно достоянием зажиточных хакасов. Женский сикпен шили из сукна или плиса с широким воротником шалью. Покрой его совпадал с покроем зимней шубы. У многих сикпен на спине украшался вышивками, а спереди перламутровыми пуговицами Запахивался сикпен левой полой на правую, Застёгивался на две пуговицы. Пожилые женщины в аалах сикпен носят по сей день.

Среди хакасов было распространено ношение однорядки (таар), изготовлявшейся из пряжи овечьей шерсти. Однорядка делалась прямого покроя с широким отложным или узким круглым воротником. Кызыльцы однорядку ткали сами. Сагайцы сами заготавливали только пряжу, ткать отдавали русским мастерам. Однорядка среди качинцев встречалась редко,

Поясная одежда

Подразделялась на нижнюю («ыстан») и верхнюю — штанов («чанмар»). Женские панталоны обычно шились из синей дабы. Мужские штаны шились из покупной материи, покрой их был более узкий, чем это было принято у русских крестьян. Застёгивались они на одну пуговицу. У подтаёжной части хакасов штаны часто шили из холста. Зажиточные, особенно байская верхушка, имели специальные праздничные плисовые штаны, у которых клапаны карманов украшались узором, вышитым шёлковыми нитками или полосками цветной материи.

Верхняя распашная одежда

Была представлена халатами. Мужской назывался «чимңе» и как и любая другая мужская верхняя одежда, обязательно подпоясывался кушаком (хур), концы которого завязывались и свисали спереди. С левой стороны кушака прикреплялся нож в деревянных орнаментированных оловом ножнах, а за спиной привешивалось на цепочке серебряное огниво. Курительную трубку («хаңза») вместе с кисетом мужчины носили в кармане, а женщины — за голенищем сапога. Хакасские трубки инкрустировались оловом или серебром.

Замужние женщины поверх праздничного костюма (халатов и шуб прямого покроя) обязательно надевали своеобразную безрукавку («сегедек»). Девушки и вдовы не имели права носить подобный наряд. По праздничным дням молодые женщины надевали распашной кафтан «секпен» или «хаптал» из тонкого чёрного сукна. Воротник покрывался красным шёлком или парчой. Обшлага рукавов шились из чёрного бархата или плиса и украшались шёлковыми узорами. Обшлага обычно делались со скошенным выступом в форме конского копыта («омах»).

Зимняя одежда

Зимняя одежда основной деталью имела шубу — «тон», которая кроилась в талию, с узкими клиньями, расширяющимися к подолу. Длина шубы сзади доходила до пят, а спереди чуть короче. Запахивалась шуба слева направо. Рукава — с глубокой проймой заканчивались полукруглым выступом, прикрывавшим руку. Ворот (мойдырых) делался из овчины же отложным и круглым. Левая пола, подол, обшлага были опушены узкой полосой меха (хуба), составленной из передних лапок белок и соболей, нашитых в два ряда. На одну опушку уходили до 300 лапок зверьков. У зажиточных хакасов на такой шубе рядом с опушкой, примерно такой же ширины, пришивалась полоса из плиса. Шуба застёгивалась у ворота и подпоясывалась. Богачи праздничные шубы шили из чернёной овчины или покрывали чёрным плисом. Ворот, обшлага, хуба такой шубы делались из меха выдры. Такая парадная шуба («купейке») украшалась вышивкой. Хакасская шуба с широким подолом была удобна для верховой езды в зимнее время.

Основная масса населения носила овчинные шубы, богатые носили дорогие шубы из меха пушных зверей. Многие бедняки ходили в шубах и летом. В жару руки вынимали из рукавов, и шуба спадала с плеч, полностью обнажая торс; при этом она прочно держалась на кушаке.

Женская шуба, как и платье, по покрою была похожа на мужскую. Запахивалась она также слева направо. Застёгивалась на пуговицы, но не подпоясывалась. В отличие от мужской женская шуба чаще шилась с воротником из мерлушки. Полы, подол и рукава оторачивались мехом шириной примерно, в 10—12 см. Для оторочки употреблялся мех с овечьих ног (хой пысхагы хуба), с беличьих (тиин пысхагы хуба) и мех с ног соболя (харсах хуба). Праздничные шубы сверху меховой оторочки украшались широкой полоской цветной материи (хаачы): сатина, шёлка, парчи. Спина же такой шубы вышивалась различными узорами, выполненными цветными шёлковыми нитками (чiбек).

Зимой хакасы носили меховые штаны из овчины, телячьих и жеребячьих шкур, шерстью вовнутрь. Под меховые штаны надевали нижние штаны из ткани. На время зимнего охотничьего сезона готовили особую одежду: куртки и штаны из войлока, покрытого холстом. Для одежды катали войлок из весенней шерсти. Парадная одежда для свах — шуба «идектiг тон» — украшалась на груди несколькими рядами радужной каймы — «чеек». Свадебная шуба отличалась своеобразным перехватом подола, отчего и получила название «идектiг» («с подолом»). Подол на уровне колен, с боков и сзади простегивался девятью, одиннадцатью или тринадцатью рядами ниток. Получались сборки. Нижняя часть шубы, покрытая складками, образовывала подобие юбки. Ходить в свадебной шубе было неудобно, так как шаг сдерживался перехватом подола, но она хорошо сохраняла тепло. Поверх неё обязательно надевали безрукавку («сегедек»).

Обувь

Мужчины и женщины носили так называемую «кӧм ӧдік» или «хара ӧдік» из кожи домашнего производства. Такая обувь шилась без каблуков. Голенище под коленами подвязывалось ремешками (поос). У подтаёжного населения голенище обуви часто делалось из холста. Кожаную обувь без каблуков хакасы носили зимой и летом, обернув ноги, вместо портянок, толстым слоем сухой мягкой травы (ӧлең от), которую для зимы заготавливали специально. Была у хакасов и специальная зимняя обувь. Мужская зимняя обувь шилась из конского в козьего (дикой козы) камуса. Она называлась пысхах ӧдік (по-сагайски), пысхах маймах (по-качински) Камусовая обувь была мягкой и тёплой, к тому же удобной для ходьбы. Женскую зимнюю обувь шили из овчины или козьей шкуры шерстью внутрь. Задники и подошва переда такой обуви обшивались кожей. Вместо стельки клали кусок войлока или овчины. Валяная обувь (катанки или пимы) среди хакасов стали появляться лишь в конце XIX века. Пимокатным делом сами хакасы почти не занимались, а валенки заказывали русским пимокатчикам. В процессе заимствования от русских, у хакасов появилась обувь на каблуках, напоминающая русские сапоги. Их хакасы шили сами из кожи своего производства. Подошвы и каблуки подбивались деревянными гвоздиками, ранты обуви подравнивались раскалённым в огне железом. Хакасские сапоги, в отличие от русских, шились на одну колодку. Чтобы обувь не стаптывалась, её ежедневно меняли с одной ноги на другую. Кожаную обувь окрашивали чёрной краской, получаемой от ржавого железа, время от времени смазывалась она конским салом или дёгтем.

Женская старинная обувь из быта вышла раньше, чем мужская. Так, кожаную обувь без каблуков с толстой подошвой к началу XX в. большинство женщин уже не носило. Она сохранилась лишь кое-где у подтаёжных кызыльцев, бельтыров и таштыпских шорцев.

Женские сапоги относились к русскому типу с острыми носками. Некоторые женщины шили себе летние праздничные сапоги на высоких каблуках. Иногда переда таких сапог украшались бисером. Зимние сапоги шили из овчин или козьей шкуры: переда и задники таких сапог, обычно сверху, обшивались фигурно вырезанной кожей. Переда иногда украшались вышивкой из цветных шёлковых ниток. Края голенища обшивались узкой полоской из цветной или чёрной ткани. Обувь, как и всю одежду, шили исключительно женщины. Праздничной обувью служили нарядные сапоги на низком каблуке и с толстой многослойной подошвой, толщиной в два-три пальца из пяти или семи слоев сафьяновой кожи разного цвета. Цветные слои подошвы носят название сал. Эти сапоги украшались на подъеме мишурой и бисером. Когда всадница сидела верхом на лошади, сапоги смотрелись особенно нарядно.

Головные уборы

Для названия головных уборов в хакасском языке используется термин пӧpiк. Он является общетюркским и представлен практически во всех современных тюркских языках.

В конце XIX — начале ХХ в. хакасы использовали около десяти видов головных уборов. Они подразделялись на мужские, женские и детские, отличались по назначению, сезону, соответствовали социальному положению человека. По назначению выделялись нарядные и повседневные. По сезону — зимние хысхы пӧpiк (зимняя круглая шапка с тульей из овчины и с верхом из плиса) и летние чайгы пӧpiк головные уборы. Разнообразен был покрой и материал их изготовления. Головные уборы как мужские, так и женские были почти одинаковой формы, сшитые из овчины или мерлушки с широким околышем и остроконечной тульей.

При низких температурах к подобным шапкам пришивали кусок овчины в виде ушанки. Головными мужскими уборами служили войлочные шляпы, овчинные круглые шапки, рысьи малахаи, а по праздникам — бобровые шапки. Замужние и пожилые женщины зимой красовались в праздничных шапках (чапых). Над круглым околышем из меха выдры или бобра возвышалась плисовая или бархатная тулья, сшитая из четырёх длинных клиньев. Четыре её стороны и квадратный верх украшались разноцветными узорами, а на маковке укреплялась красная кисточка. Девушкам запрещалось носить этот головной убор.

В костюм свахи входил особый головной убор (тÿлгÿ пӧрiк) из меха жёлтой или чернобурой лисы. Буквально тÿлгÿ — лиса. Высокие (до полуметра) поля шапки делались в виде кокошника с разрезом позади, а на их лицевой части нашивались полосы меха лисы или выдры. Шапка (тÿлгÿ пӧрiк) надевалась поверх платка. Основа сверху и круглая тулья покрывались сукном, шёлком или парчой. На макушке прикреплялась красная кисточка. У качинцев и сагайцев мужским зимним головным убором служили двойные меховые шапки с околышем. Верх шапок иногда делали из материи. Мужская шапка-ушанка шилась из различных мехов. Но чаще всего из мерлушки (хураган тepiзi пӧpiк). Зажиточные хакасы и баи по праздникам носили шапку из меха выдры (хамнос пӧpiк) и бобра. Последнюю шили, как правило, с широким околышем и с четырёхклиновой плисовой тульей. Следует упомянуть, что хакасы в XIX веке бобров не промышляли, так как они были хищнически истреблены промысловиками ранее. По-видимому, бобровый мех приобретался на рынках. Летний мужской головной убор у качинцев и сагайцев — небольшая круглая шапка из овчин. У кызыльцев мужчины носили покупные картузы или войлочные самодельные шляпы. Но в XIX в. было распространено ношение покупных войлочных и фетровых шляп (слепе) с широкими полями, а также покупных картузов (картус пӧpiк). Женщины носили меховые шапки, сшитые из четырёх треугольных клиньев мерлушки, покрытые сверху мехом или материей с меховой оторочкой. Своеобразной была старинная женская шапка с меховым околышем и длинной висящей тульей из материи, вышитой узорами. Такие шапки носили чаще всего замужние женщины. Наиболее распространённой, особенно в конце XIX в. и в нач. XX в. в была женская меховая шапка с полукруглым вырезом для лица и шеи. Самым распространённым же типом головного убора хакасской женщины был платок из ткани. Платки были покупные, в большинстве случаев с узорами и кистями. На зиму покупали шерстяные или суконные шали, называвшиеся саал плат (саал от шаль). В зажиточных семьях женщины имели по несколько цветных шёлковых и шерстяных платков. Платок складывался по диагонали пополам и завязывался на затылке. К началу XX в. повседневным головным убором женщин был платок. В прошлом летним головным убором были вязаные колпаки, по типу совпадающие с татарскими колпаками; кроме того, женщины и девушки носили одинаковые с мужскими покупные войлочные шляпы с высокой тульей. Зимние женские шапки были такие же, как и у мужчин. Шили их из овчины, мерлушки, меха выдры, лисицы, бобра, но чаще делали с плисовым верхом и меховым околышем, иногда всю шапку покрывали плисом.

Зимой женщины носили ещё шапку в виде глубокого капора; шили её обычно из четырёх пятиугольных клиньев, которые вершинами сходились вместе на макушке головы. Её шили из меха, покрывали плисом и оторачивали по краям мехом.

У качинцев бытовала ещё шапка покроя «конфедератка». Она имела высокую мягкую тулью, сшитую из четырёх пятиугольных клиньев, соединенных вместе на макушке и образующих четырёхугольный верх. Тулью делали из плиса и вышивали шелком, верх её свободно падал на плечо. У кызыльцев женщины меховых шапок почти не носили, они пользовались русскими платками и шалями.

Кызыльцы шили шапки из шкур косули, из шкурок, снятых с ушей косуль и маралов, и иногда употребляли суконные шапки остроконечной формы на ватной подкладке.

Рукавицы

Рукавицы (мелей) как мужские, так и женские имели одинаковую форму и отличались лишь размерами. При летних хозяйственных работах надевали кожаные рукавицы. Зимние рукавицы шили из белой и чёрной овчины с отделкой из материи. Отделка обычно делалась из двух узких полосок — тёмного и светлого плиса, парчи, шёлка, шерсти, сатина и ситца. Часто рукавицы оторачивались мехом. Рукавицы имели петельки-вешалки. Праздничные рукавицы покрывались материей (сукном, плисом и т. д.), тыльная сторона таких рукавиц украшалась вышивками из цветных шёлковых ниток.

С особенностями одежды было связано немало народных воззрений. Так, на шве рукава, под мышками и над обшлагами, оставляли полоски, называемые «хут сыынчан» — место притяжения души человека. Надо отметить также особое отношение хакасов к пуговицам («марха») и воротнику («мойдырых»), считавшимися хранителями души чел. При продаже одежды полагалось отпороть пуговицы, иначе вместе с ними «уйдет счастье».

Литература

• Историко-этнографический атлас Сибири / Потапов Л. П., Левин М. Г. (отв. ред.). М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1961.
• Патачаков К. М. Культура и быт хакасов в свете исторических связей с русским народом. Абакан, 1958.
• Шибаева Ю. А. Одежда хакасов. Сталинабад, 1959.

Отрывок, характеризующий Хакасская одежда

– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
– Да она и не любит меня, – сказала Наташа.
– Вздор, не говори, – крикнула Марья Дмитриевна.
– Никому не поверю; я знаю, что не любит, – смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и нахмуриться.
– Ты, матушка, так не отвечай, – сказала она. – Что я говорю, то правда. Напиши ответ.
Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо княжны Марьи.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chere princesse», [Дорогая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того, что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтоб не думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо княжны Марьи. – «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем, разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего свидания с Анатолем.
«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно. А с этим ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя Андрея, которым я жила так долго?»
– Барышня, – шопотом с таинственным видом сказала девушка, входя в комнату. – Мне один человек велел передать. Девушка подала письмо. – Только ради Христа, – говорила еще девушка, когда Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно – что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит, иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке любовное письмо от него?»
Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.


Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.