Халаджи

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Халаджи
Численность и ареал

Всего: 40000.чел
Иран Иран

Язык

халаджский язык, фарси

Религия

Ислам

Родственные народы

Тюркские народы

Халаджи — тюркский народ в Иране.

Впервые зафиксированы в письменных источниках начиная с VI века нашей эры. Первоначально проживали в Средней Азии и более восточных районах.

В пору существования Сельджукской державы название «калаш» прилагалось к деклассированным элементам. Средневековые толковые словари обычно объясняют значение термина «калаш» как ‘оставшийся без средств, беспомощный’. Вполне очевидно, что этот социальный термин прилагался и к низшим слоям обедневших общинников-скотоводов (С.Агаджанов). В уйгурском варианте "Сказания об Огуз-кагане" этноним "халадж" стоит в одном ряду с наименованиями таких племенных союзов, как "огуз", "кыпчак", "карлук", "канглы".Однако,халаджи никогда не упоминаются как самостоятельная политическая единица, а всегда как наемное войско или гвардия у чужих правителей; их предводителям, как и вообще многим предводителям тюркской гвардии, иногда удавалось основать самостоятельные династии, особенно в Индии, где преобладает произношение хилъджи вместо халаджи .Около тысячи лет тому назад часть племени халач жила в нынешнем Халачском районе (А.Росляков), остатки которого до сих пор живут там и в Бухарской области, а часть в XII веке ушла в Индию и в другие страны (А.Росляков). Махмуд Кашгари, Рашид-ад-дин и другие авторы приводят следующую этимологию этнонима: ‘останься, открой’ и ‘останься голодным’ .

Геродот и Страбон в своих трудах упоминают скифский этнос alazones ~ alizones, обитавший близ Чёрного моря к западу от реки Днепр, на землях Буго-Днестровского междуречья. Алазоны (ализоны), как это было и у более поздних кочевников, помимо животноводства занимались земледелием. Геродот писал, что они “ведут скифский образ жизни, однако сеют и питаются хлебом, луком, чесноком, чечевицей и просом”. Вероятно, упоминаемые Гомером в его бессмертном эпическом произведении “Илиада” halizōnes, принимавшие участие в троянской войне на стороне царя Приама, были частью ализонов, которые мигрировали в Анатолию (Малую Азию) и обосновались в стране Вифиния. Известно предположение о том, что по названию города Алиба их впоследствии именовали халибами (halibos ~ halibes). На карте, воспроизведенной по сведениям великого греческого поэта Гомера, показаны предполагаемые места обитания некоторых народов, в числе которых гализоны, амазоны и аримы.


Историк М. Тынышпаев в своё время обратил особое внимание на племя алазонов. Однако казахский историк ошибочно сближает указанный этноним с общим названием населения Малого джуза alçın (алчин) . По всей вероятности, этноним alçın имеет лексическое значение ‘передний’, обозначая роды, входящие в передовые части войска при построении перед битвой (см. балкарск. alçı ‘первый’). Здесь следует отметить, что обнаруживаются типологическое сходство – на основе обозначения по месту расположения племени в составе войска перед битвой или по месту обитания – в названиях этнографических групп монголов: hoyt, букв. ‘задние, т.е. северные’ – хойты, zahçın, букв. ‘окраинные’ – захчины, torğawıt, букв. ‘живущие на дальней стороне’ – торгауды. В этот ряд названий можно включить: историческое имя djunğar, букв. ‘левая рука’ (левый фланг) – джунгары, ставшее этнонимом слово ongğar, букв. ‘правая рука’ (правый фланг) – венгры (hungar) и название крупнейшего казахского племени arğın, букв. ‘задний’ – аргыны (arğın, букв. ‘задние’).

Лексема alazones состоит из двух морфем: основы alaz-, суффикса -on- и окончания -es. Суффикс -on- часто оформляет европейские этнонимы, встречающиеся в античных и средневековых письменных источниках: исседоны, амазонки, ингвеоны, герминоны, гуттоны, свионы, бургундионы и т.д.

Основа термина alazones представляет собой адаптированную эллинами форму тюркского названия и входит в закономерный ряд фонетических вариантов этнонима: alaz ~ aladj ~ alatş (alaç) ~ alaş. Звуковые вариации в виде замены шипящей аффрикаты [dj] либо фрикативного [j] свистящей аффрикатой [dz], которая опрощается до звука [z], известны в разных языках и диалектах. Например, самоназвание ираноязычного народа белуджей встречается в двух формах: balūç ~ balūdj. Татарское имя Ahmet-djan в прежние времена передавалось на русском языке в виде Ахметзян, узбекские глаголы bezä- ‘украшать, наряжать’ ~ bejä- ‘украшать, оформлять’ являются изначально одной и той же лексемой, в балкарских говорах слово djulduz ‘звезда’ звучит – zulduz, в диалектах карачаево-балкарского языка лексема со значением ‘земля’ имеет варианты djer ~ jer ~ dzer ~ zer, в тракайском говоре караимского языка – djan ‘душа’, в галицком говоре – dzan, тюркское слово kendjä ‘самый младший, последний по рождению ребёнок’ в диалектах башкирского языка звучит: kinzä и kinyä, литературная форма слова ojmah ‘рай’ имеет пару – фонетический диалектизм ozmah, ойратский феодальный титул zaysan по-казахски произносится как jäysang, персидское слово zändjir ‘цепь; оковы, кандалы’ употребляется в казахском языке в форме şınjır (z > j > ş).

Аналогичные фонетические изменения происходили, например, и в русском языке: слово джунгары (монголы-ойраты) в российских исторических документах имело варианты: дзюнгары, дзюнгоры, зюнгары, зенгорские калмыки ~ зюнгорские калмыки, ставшее архаичным, сохранившееся лишь в воровском арго лексема зепь ‘карман’ является старым заимствованием из тюркских языков (турецк. djep и персидск. djib ‘карман’): произошёл переход звука [dj] в звук [z], давно утраченное прилагательное зекрый, обозначающее серо-голубой цвет глаз, образовано от тюркского çegir ~ çağır ~ çaqır ‘серый (о цвете глаз); светлый’: наблюдается переход звука [tş ~ ç] в звук [z]. Отметим, что это слово лежит в основе тюркского астронима, обозначающего яркую планету. В древних рукописных памятниках встречается старое русское название Венеры – Чигирь или Чигирь-звезда, которое представляет собой форму передачи тюркского словосочетания Çīgir-yuldız, ср. казахск. Şağır juldız ‘Венера’, букв. ‘Светлая звезда’, и сингармонический вариант слова – şegir ‘серый’ (о глазах); ‘светлоглазый’ (о птице).

В средние века в число 24 племен огузского союза входили halatş ~ haladj. О связи названия древних халаджей (халач), живших в Средней Азии, с этнонимом алач (алаш) писал ещё известный казахский лингвист С. Аманжолов. В уйгурском варианте “Oğuz-name” (“Сказание об Огузе”) это племя стоит в одном ряду с огузами, уйгурами, карлуками, кыпчаками и канглы. Учитывая вышеуказанные доводы, есть основания предполагать, что слова alaz(ones) ~ haladj ~ halaç ~ alaç ~ alaş являются фонетическими формами одного и того же древнетюркского этнонима, зафиксированного в исторических источниках уже с V в. до н.э. Перевод этнонима alazones с греческого языка как ‘надменные, бахвалы, кичливые’, несомненно, ошибочен и основывается на случайном звуковом совпадении, так как рассматриваемое слово восходит, по всей видимости, к тюркскому этническому самоназванию.

Вероятно, большая часть халаджей переселились из Турана на территорию Афганистана и Иран. Воины племени участвовали в завоевательных походах в Индию в составе войск тюркской династии газневидов, а затем султанов Гура.

Наиболее многочисленные из кочевых племен Афганистана – дуррани и гильзаи. Ещё в XVIII – XIX веках путешественники нередко не без опасений приближались к населенной гильзаями территории, и особенно в районе между Кабулом и Калатом. “На границах Персидских и Индейских был народ военный, кочующий в кибитках наподобие татар, в делах бранных всегда управляющийся, к терпению голода и жажды и к понесению жара приобвыкший… почти в непрестанных набегах жизнь свою препровождавший и вообще наблюдавший у себя весьма великую строгость”, – сообщалось о них в трактате “Персидский Александр или страшный Надир, потрясший богатейшее в свете Индейское царство и нанесший трепет на весь Восток”, изданном в России в 1790 году. Воинственному характеру этого племени вполне соответствует семантика турецкой лексемы halaç ‘участник набега’ (синонимы: sürücü, akıncı, yağmakâr). В чагатайском языке термином halaç обозначали многочисленный народ, обитавший в Иране: в городах Раз и Тус, а также на территории Афганистана (турецк. Raz-u Tus şehirleri’nde ve Afganistan tarafları’nda Iran’da muteferrik ve perişan ve hüsni melahetle meşhur ve benam ve büyük ulus ismi dir).

Исследователи истории Афганистана считают, что в XI–XIII вв. пуштуны (афганцы) постепенно ассимилировались с рядом тюркских племен, кочевавших на Газнийском плато. Крупнейшим из них было племя халадж, к которому генетически восходит одно из самых больших пуштунских племен – гильзаи (по-пуштунски ğildjiy, в ед.ч. – ğildjäy). Несомненно то, что название ğildjiy восходит к этнониму hildjiy, обозначавшему народность, обитавшую в средневековом Афганистане. В истории сохранилось сообщение об овладении войском тюрок в 1290 году городом Дели, что привело к созданию в Северной Индии Делийского султаната. В результате борьбы за престол в новом государстве победила халаджская знать, и Джелал ад-дин Фируз-шах Халадж (Халджи) стал правителем. Когда в 1296 г. султан был убит в результате заговора, на престол сел его родственник Ала ад-дин Халадж. В феврале 1299 г. он направил войско на Гуджарат и присоединил его к султанату. Длительная борьба с раджпутскими княжествами привела к их покорению. Попытки монгольской династии Хулагуидов, правившей в Иране, разбить делийские войска были безуспешны. В 1297 г. правитель Мавераннахра Дева-хан во главе стотысячного войска вторгся в Северо-Западную Индию. Войска султана Ала ад-дина наголову разбил захватчиков. В 1299 г., перейдя реку Инд, войско монголов подошло к Леди — столице султаната. В кровопролитной битве халаджи разбили монголов и выгнали их из пределов султаната. Ала ад-дин предпринял несколько походов в Южную Индию и принудил южноиндийских князей принять протекторат Делийского султаната. Под контролем султана находилась почти вся Северная Индия (современные территория Пенджаба, Синда, Уттар, Прадеша, Гуджарата). Династия хильджи властвовала в Дели до 1321 года.

В 1709 г. афганские хильджи овладели городом Гандахаром, находившемся во власти иранцев, вторглись в Персию, где взяли Исфахан, и в течение нескольких лет правители хильджи удерживали свою власть в Иране. Впоследствии они потеряли господство над Персией, а в 1737 году занявший персидский престол Надир-шах после осады занял Гандахар и сокрушил могущество хильджиев. Чтобы ослабить самое многолюдное и воинственное афганское племя, он стал оказывать поддержку абдалам. Неоднократно хильджи поднимали восстание против дурранийской власти. Главные массы наиболее воинственных ополчений, успешно противостоящих попыткам англичан утвердиться в Афганистане, состояли из хильджи.

Рассматривая этногенез пуштунов, Н.А. Аристов в своем исследовании “Англо-индийский “Кавказ”. Столкновения Англии с авганскими пограничными племенами” (Этнико-исторический и политический этюд) указывал, что “к четвёртой группе афганских племен принадлежит, в числе других, самое многочисленное авганское племя хильджи, иначе хильзи, гильджи, гильзи, гильзай”. Оно состоит из двух отделов: туран и бурхан, которые в свою очередь подразделялись на роды отек, токи, тереки и эндери (западные хильджи) и восточный род сулейман-хель, состоящий из множества частей, которыми управляли независимые друг от друга мелики. В генеалогических преданиях афганцев чуждое происхождение племени хильджи отражено в представлении, что они предстают потомками изгнанного из Гура члена княжеской династии по имени Хусейн, вступившего в незаконную связь с дочерью родоначальника группы афганских племен Бетения, потомство сыновей которого составляют 25 хейлей, обитающих в западной и отчасти восточной части Сулеймановых гор. Зачатый от добрачной связи упомянутого Хусейна с девицей Мати родился сын, которого, по мнению афганцев, поэтому прозвали “Хильзай, т.е. сын греха, потому что хиль по авгански значит грех, а зай – сын, во множественном числе зи, так что племенное имя выходит хильзи или хильджи”. Автор цитируемого труда считает сомнительной не только приведенную им народную этимологию племенного названия хильджи, но и предположения мусульманского историка Рашид-эд-дина (от тюркск. qal aç ‘останься голодным’) и венгерского ученого А. Вамбери (от тюркск. qılıç ‘меч, сабля’).

Его утверждение о тюркском происхождении хильджи основано на свидетельствах исторических памятников средневековья. В своем труде ученый приводит следующую цитату из труда арабского путешественника X века Истахри: “Хильджи (читают и халаджи) есть тюркское племя, вторгшееся в древности в страны между Индом и Седжестаном, за Гуром (т.е. к востоку от Гура); это скотоводы, у которых наружность, обычаи и одежда (вариант “язык”) суть тюркские”. Предполагают, что другой арабский автор Ибн-Хаукал, видимо, пользовался его сочинением, так как написал то же самое: “Хильджи есть племя тюркское, водворившееся в древности между Индостаном и Седжестаном; они походят на тюрков по своей наружности, сохраняют одежду и обычаи тюрков и все говорят на тюркском языке”.

Русский исследователь ведет происхождение халаджей от среднеазиатских скифов-saqa: “Тюркское происхождение хильджиев, особенно западных, подтверждаемое между прочим приведенными именами их родов, признается всеми исследователями, но время и обстоятельства прибытия этих тюрков в бассейн Хильменда остаются невыясненными. По многим данным и соображениям, изложение которых заняло бы слишком много места, можно думать, что хильджии суть потомки тех саков, которые, по известиям классических писателей, вторглись в бассейн озера Заре во II веке до Р.Х. и утвердились в стране, получившей с того времени название Сакастана, которое уцелело до сих пор для её части в форме Сеистан. Что эти саки были тюрки, это между прочим удостоверятеся именами городов Сакастана, приводимые Исидором Харакским – Мин, Палакенти (т.е. Балакент), Барда, несомненно принадлежащими тюркскому языку. Китайские известия соответствующего времени дают возможность выяснить, что эти тюрки принадлежали племени канглы (у китайцев Кангюй), которое в то время кочевало по Сыр-Дарье и отняло у греков Согдиану” .

Qanglı – одно из древних узбекских племен. В числе кочевых узбеков было известно небольшое племя qanglı, букв. ‘обладающий двухколесной телегой’, живущее близ города Джизак. В связи с упоминанием этого этнонима рассмотрим название современной области Конавли на адриатическом побережье (от окрестностей Дубровника до входа в Боку Которскую), встречающееся в сочинении византийского императора Константина Багрянородного в виде Канали (Kanale): “[Знай], что в подчинении у этой страны Тервунии (совр. Требинье) находится другая страна, называемая Канали. На славянском же языке Канали значит ‘тележная’, так как из-за равнинности того места там всякое дело выполняют с помощью повозок”. Это, несомненно, аварское название региона, которое можно восстановить в форме qangğılı, букв. ‘имеющий повозку, тележный’ (ср. шорск. qanga 'телега; колесница', татарск. qangğı ‘большая арба, повозка, телега’ + аффикс обладания -lı). Вероятно, ушедшая с территории современной Венгрии на запад Балканского полуострова какая-то часть аварского этноса, среди которых, по всей видимости, был род канглы, смешалась с мигрировавшими сюда хорватами, что объясняет причину ошибочного утверждения о славянском происхождении топонима Канали. Далее в своем этнологическом труде Н.А. Аристов утверждает, что “каладжи-гильджiи были не единственными тюрками, вошедшими в состав авганского народа”, и упоминает другие этносы: среднеазиатских скифов, эфталитов, огузов .

Часть племени халадж ушла на запад в Центральный Иран. В настоящее время это небольшой тюркоязычный народ, проживающий в 46 населенных пунктах юго-западнее Тегерана.

Изменение формы слова alaç в haladj объясняется фонетическими процессами. Для языка халаджей характерно появление вторичного протетического звука [h] в начале слов, начинающихся на гласный. Например, халаджск. harra, казахск. ara являются заимствованием из персидского языка, где ärre ‘пила’. Это явление встречается и в других языках: тувинск. литерат. arı ~ тоджинск. диалектн. harı ‘пчела’, тюркск. eng ~ гагаузск. hen ‘самый, наи-’, уйгурск. häsäl ~ казахск. äsel происходят от персидск. äsäl ‘мед’; халаджск. Hirkäl ~ узбекск. Hülkär ~ турецк. Ülker ~ казахск. Ürker ‘созвездие Плеяды’, казахск. ögiz ~ узбекск. hükiz ‘вол’, тюркск. otar ~ utar ‘отдаленное пастбище; хутор’ > украинск. хутор и т.д . В арабском письме фонема [ç] передается буквой, обозначающей звук [dj]. Шипящие аффрикаты [tş/ç] и [dj] являются в плане артикуляции вариантами одного и того же звука и различаются лишь признаком глухости / звонкости.

Рассмотрим этноним alaş, являющийся, как нам представляется, весьма древним по происхождению. В казахском языке слово alaş употребляется как синоним самоназвания qazaq (казах). В Словаре казахского языка дано следующее толкование термина: алаш – название самого раннего объединения казахских племен. Слово “алаш” было общим ураном (боевым кличем) казахов и ногайцев. По мнению Шакарима Кудайбердина, так назывались шесть крупных политических объединений племен, входивших в состав казахских ханств середины XVI – начала XVIII веков. Мухамеджан Тынышпаев считал, что рассматриваемое выражение появилось при Тауке-хане, которому подчинялось население трех джузов, киргизы, каракалпаки и небольшая группа южных казахов. Составители Казахской Советской Энциклопедии предположили, что это название возникло в XIII веке, когда шесть степных племен объединились в борьбе с монгольскими завоевателями. Однако значение выражения altı alaş, указывающее на единство шести тюркоязычных народностей, склоняет к мысли о том, что этот термин восходит к более отдаленным временам и связан с западной частью тюркского мира – Тураном и Причерноморьем.

Трудно сказать, чем обусловлено числительное altı ‘шесть’ – реальным числом входящих в объединение племенных групп либо приемом, способствующим достижению выразительности устной речи – ассонансом и аллитерацией (повторением в разных словах одних и тех же гласных и согласных звуков). Семантико-грамматическая модель, по которой образовано словосочетание altı alaş, встречается в ряде сложных наименований тюркских и монгольских племенных групп: üç qurıqan ‘три рода курыкан’, üç qarluq ‘три рода карлуков’, toquz oğuz ‘девять огузских родов’, otuz tatar ‘тридцать татарских родов’, on uyğur ‘десять уйгурских родов’, on oq ‘десять родов’, jeti ruw ‘семь родов’, dörbön oyrat ‘четыре племени ойратов’, arban bayit ‘десять хошунов баитов’ и т.д.

Бытуют разные варианты состава народов, входящих в altı alaş, что является косвенным свидетельством очень древнего происхождения этого термина, т.к. его исконное значение утратилось в глубине времен:

1. туркмены, каракалпаки, казахи, узбеки, киргизы, башкиры;

2. туркмены, (кара)калпаки, казахи, узбеки, киргизы, естеки;

3. туркмены, узбеки, Старший джуз, Средний джуз, Младший джуз, кара- калпаки;

4. туркмены, группа северо-западных народов (естеки, татары, башкиры), узбеки, киргизы, каракалпаки, казахи (разделенные на три джуза);

5. казахи, моголы, каракалпаки, киргизы, кипчаки, хакасы;

6. Старший джуз, Средний джуз, Младший джуз, киргизы, каракалпаки, курама;

7. Старшая орда, Средняя орда, Младшая орда, кара-киргизы, каракалпаки и группа казахов, не входящая в джузы (роды катаган, джайма и др.);

8. казахи, ногайцы, каракалпаки, башкиры, киргизы, татары;

9. казахи, узбеки, ногаи (татары), киргизы, каракалпаки, башкиры;

10. кипчаки, найманы, каракесеки, алчины, конграты, джалаиры;

11. казахи, ногаи (ногайцы либо все татары), калмаки (тюркоязычные группы Ал- тая, которых называли aq qalmaq ‘белые калмыки’);

12. казахи, кыргызы (киргизы), каракалпаки, татары, туркмены, уйгуры;

13. уйсуни, канглы, кыргызы, хакасы, татары, хунны;

14. джалаиры, алчины, конграты, аргыны, найманы, кипчаки.

Слово alaş ~ halaç было известно казахам, киргизам, узбекам, каракалпакам, башкирам, ногайцам и туркменам. В языке фольклора и литературных произведениях это слово встречаются с разными числительными: üş alaş, altı san alaş, on san alaş. Историк Кадыргали Косым-улы в труде “Сборник летописей” писал о распределении племен в войске Орус-хана на правое (маймене) и левое (майсара) крылья: Mäymänä äqwam – qäwm qatağın erür (eki san näfär). Mäysärä äqwam – qäwm alaç mıngı erür (üç san näfär), букв. ‘Правый фланг занимают воины племени катаган в количестве 20 000 человек, левый фланг – множество алаш численностью в 30 000 человек’ . По его свидетельству, главным среди alaç mıngı и славным в стране Узбекия является племя джалаир, имеющее тамгу в виде гребня (Alaç mıngı arası’nda uluğı – taraq tamğalı jalayır bolğay... Özbekiyä arası’nda mä’lüm-mäşhür turur) .

В средние века в число 24 племен огузского союза входили halatş ~ haladj. О связи названия древних халаджей, живших в Средней Азии, с этнонимом алач (алаш) писал ещё известный казахский лингвист С. Аманжолов . Как уже было сказано, это племя упоминается в уйгурском варианте Oğuz-name (“Сказание об Огузе”). Часть племени халадж мигрировала на запад в Центральный Иран. В настоящее время это небольшой тюркоязычный народ, проживающий в 46 населенных пунктах юго-западнее Тегерана.

Предполагают, что название населенного пункта Халач в Туркмении получило название от имени проживавшей там части племени халадж, остатки которого до сих пор сохранились в Халачском районе и Бухарской области. У узбеков есть небольшой род халач. Группа халачей проживала в пяти небольших кишлаках на территории бывшего Кабадианского бекства. Родоначальник был уроженцем селения Халач, находившегося на средней Аму-дарье. Известны горы Кухи-Халач или Халач-таг к востоку от Шаартуза. Здесь, по прежним представлениям обитателей Кабадиана, находились кумирни огнепоклонников-халачей. На северо-востоке Белогорского района Крыма в прежние времена располагалось ныне исчезнувшее село Пестрое, до 1948 г. сохранявшее крымско-татарское название Alaç. Предполагают, что после присоединения Крыма к России в 1784 году, деревня опустела, видимо, вследствие эмиграции татар в Турцию. Следует от метить, что в 1916 г. левобережная часть Семипалатинска (Жана-Семей) носила название Алаш. В истории Казахстана известно патриотическое движение “Алаш-орда”, объединившее национальную интеллигенцию. Участники этого движения были репрессированы советской властью; их печатные труды, в том числе и научного характера, оказались под запретом.

В исторической литературе, посвященной описанию событий, связанных с периодом существования Монгольской империи, встречается название кыпчаков в виде Halaji. Оно имеет сходство с чагатайским словом alaçı, имеющим значение ‘убийца’ (в турецком переводе: katil, celad, öldürücü, can alıcı, казахск. öltirüwşi, jan aluwşı, букв. ‘убивающий, забирающий душу’). Хотя рассмотренная лексема, вероятно, имеет один и тот же корень al- ‘брать, взять’ и внешнее сходство с этнонимом alaç, однако морфологическая структура в этих словах не совпадает. В слове alaçı можно выделить аффикс имени деятеля -çı ~ -çi (например, balıq ‘рыба’ > balıqçı ‘рыбак’, dumbıra ‘домбра, домра’ > dumbıraçı ‘домрачей’, temir ‘железо’ > temirçi ‘кузнец’). Сокращение конечного гласного этого аффикса наблюдается в некоторых тюркских словах, заимствованных монголами и русскими: tömörç (полный вариант: tömörçin) ‘кузнец’, барымтач, басмач, домрач, зурнач . Однако в самих тюркских языках редукции гласного в аффиксе не происходит. Это объясняется тем, что в словах, имеющих форму именительного падежа, конечный слог, представленный служебной морфемой çı ~ -çi, стоит под ударением. Следует отметить, что в турецком словаре помимо слова alıcı, букв. ‘берущий’, есть лексема halaç ‘воин, участник набега’.

В Кандагарском вилайете проживают абдали, возвышение которых началось при государе Ирана Надир-шахе, старавшемся подорвать значение хильджиев, лишенных им владычества над Персией и Кандагаром. Чтобы достигнуть этой цели, он набирал в свою армию представителей племени абдали и ставил их старшин во главе своих авганских войск. После гибели Надир-шаха афганские войска отделились от персидских и ушли в Кандагар. Абдали были переименованы главой садозайской ветви этого племени Ахмед-ханом в durrani, букв. “жемчужные”, после того как он был провозглашен правителем и стал основателем правящей династии первого афганского государства. Данный этноним встречается в тюркской этнологической номенклатуре: абдалы представляют собой одну из субэтнических групп турецкого народа, являясь скотоводами-кочевниками; у туркмен есть род абдалы; в Младшем джузе в составе племени байулы известен род с этим же названием. Н.А. Аристов высказал предположение об их смешанном происхождении: “Перейдя из Сулеймановых гор в долину Хильменда, племя абдалли должно было принять здесь многие иноплеменныя примеси. Кажущееся сходство имени Абдал с Ефтал, именем, принятым кушанами, владевшими после Р.Х. землями на севере и юге Хиндукуша, побудило некоторых исследователей предполагать в абдаллиях обавганенное потомство ефталов”. Эфталиты, создавшие мощное государство в Азии, представляли собой часть тюркских племен и были известны как “белые гунны”.

По мнению исследователей, родственные связи с тюрками имеет и племя тарклани, населяющее район Баджаура. Н.А. Аристов, касаясь вопроса происхождения афганских племен, писал о процессах метисации пуштун с тюрками следующее: “Несомненно, вместе с тем, что по выходе из Сулейменовых гор, как в бассейне Хильменда, так и в бассейне Кабул-дарьи, переселявшиеся авганские племена находили иноплеменников и должны были получать в свой состав различные посторонние примеси. Бросающимся в глаза примером чуждых примесей может служить в ветви хаши племя теркаларни: и имя его, употребляемое и в форме торкани, и слово базъ, служащее для означения главы племени, видимо, тюркское бас, баш, глава, старшина, показывают, что это племя тюркское”.

Н.А. Аристов указывал, что слово авганъ неизвестного происхождения. По его сообщению, в историческом памятнике, рассказывающем о первых правителях тюркской династии газневидов, сохранилась информация о том, что в последней четверти X века Себук-тегин набирал в свою армию большое число авганов и хильджиев. В примечении к слову Авганистанъ он пишет, что впервые это географическое название встречается в труде “Тарих-и Фируз-шахи”, написанном Зия-эд-дином Берни. Средневековый автор упоминает исторические события второй четверти XIV века – возмущении некого Шаху-Авгана и его бегстве “с его авганами в Авганистан”. Вероятно, этноним авган ведет своё происхождение от тюркского причастия прошедшего времени awğan, букв. ‘переселившиеся’ и использовалось в значении ‘пуштунские племена, переселившиеся из Сулеймановых гор в долины рек Гильменд и Кабул’ (ср. казахск. awğan ‘афганец’). Макротопоним Awğanistan (Афганистан), первоначально обозначавший страну, расположенную на юго-восток от кабульского государства Бабура и включавшую в себя Сулеймановскую горную систему от бассейна Гильменда до Инда и от Сафед-куха и Пешавара до Белуджистана, образован от тюркск. ağ- ~ aw- ‘переходить, перевалить (за какой-либо предел); перекочевывать, переселяться, мигрировать’ + аффикс изафета -i + иранск. -stan ‘страна’.

Скифское племя agar (греч. форма мн.ч. – agaroi), видимо, имеет связь через общее имя со средневековым тюркским племенем aqar ~ ağar и аварами (abar ~ awar, букв. ‘переселенцы’ – причастие от глагола ağ- ~ aw- ‘переходить, переваливать за какой-либо предел; перекочевывать, мигрировать’), ушедшими в раннем средневековье на запад и создавшими в Европе крупное раннесредневековое государство-каганат. Этот же корень, по всей вероятности, лежит в основе имени тюркского народа афшаров, которое представляет собой субстантивированное причастие awışar ‘передвигающиеся, перемещающиеся’ < тюркск. aw- + аффикс совместного действия -ış- + аффикс причастия будущего времени -ar). На территории Далмации в средние века обитало племя gaçan, букв. ‘беглецы’ (ср. татарск. qaçqan ‘бежавший; укрывшийся’, qaçqın ‘беглец; убегающий; бродяга; дезертир’, qaçaq ‘беглец; вольница’), видимо, потомки части аваров, позже смешавшейся с хорватами. Нельзя исключить, что этот этноним входит в состав названия современного этноса – грекоязычных скотоводов Балкан, известных под именами qara-qaçan и sarı-qaçan (каракацаны, саракацаны, влахи ~ blakoi от тюркск. этнонима bulaq).

Попытки выяснить происхождение этнонима халадж (халач ~ калач) строились на принципах народной этимологии: случайное звуковое сходство названия с каким-либо, якобы, исходным словом или словосочетанием + легенда, объясняющая причины присвоения народу или племени конкретного имени. Так, рассматриваемый термин производили от выражений qal aç ‘останься, открой’, qol aç ‘открой руки, объятия’, qal aç ‘оставайся голодным’, от арабского слова hälladj ‘трепальщик, чесальщик хлопка’. В одном из диалектов афганского языка слово ğildjäy произносится как haldjay ~ ğaldjay . Вероятнее всего, эти формы образовалось следующим образом: haladj + ziy (мн.ч.), haladj + zäy (ед.ч.) < ziy ‘потомство’.

На основании изложенных фактов можно предположить, что рассмотренный этноним был известен в глубокой древности. Вероятно, в начале I тысячелетия до н.э. часть халаджей переселилась с территории Казахстана в степи Северного Причерноморья (алазоны). Эти халаджи впоследствии растворились среди других кочевых племен, пришедших с Востока. Прежнее селение крымских татар – Alaç сохранило их имя. Отдельный род халаджей оказался на территории Средней Азии, свидетельством чему предстает географическое название Halaç – название одного из районных центров Туркменистана. Следующая значительная миграция произошла в средние века и затронула основную массу племени, которая двинулись разными потоками на юг – в Иран, здесь халаджи сформировались в отдельный этнос, и часть родов – в Афганистан, где они со временем перешли на язык пушту, образовав крупное афганское племя гильзаев. В конце XIII в. представители халаджей вместе с другими племенами оказались в Северной Индии, что привело к созданию нового государства – Делийского султаната.

У казахов сохранился древний этноним алаш, объединявший разные племена Восточного Дешт-и Кипчака. Политические обстоятельства привели к уходу части населения Узбекского ханства в Могулистан. Более поздний по времени появления термин qazaq первоначально использовался в среде тюркских этносов как соционим для обозначения рядовых тюркских воинов. Откочевавшие на юго-восток племена получили название узбекские казаки (üzbek-qazaq). Со временем этот сложный политоним, сократившись до слова qazaq, перешёл в разряд этнонимов и стал использоваться как самоназвание казахского народа. Следует отметить, что была известна и более полная форма названия в виде синтагмы qır qazaq ~ qır qazağı, букв. ‘степной казак’, которая в свою очередь представляет собой аффиксальное образование от словосочетания qır qaz ‘степной (дикий) гусь’ – так метафорически называли себя простые воины-степняки: подобно диким гусям, стаями улетающим на юг, осенью они объединялись в боевые отряды и совершали походы в соседние страны. Слово qırqaz претерпело фонетические изменения, происходило расширение его семантики, что привело к появлению вариантов qırqız ‘кыргыз; киргиз’ и circass ‘черкас; черкес’. В литературном казахском языке этноним alaş иногда используется как синоним слову qazaq ‘казах’, а архаические композиты altı alaş или altı san alaş обозначают первоначальный союз казахских племен или весь казахский народ.

Исследование происхождения этнонимов находится на стыке двух наук истории и лингвистики. Обоснованные этимологические выводы, поддержанные историческими фактами, могут помочь в решении проблем, возникающих в таких науках, как этнология и археология, так как на основе интерпретации языковых данных могут пролить свет на сложные проблемы происхождения отдельных народов, в ряде случаев способствуют объективной этнической атрибуции археологических находок.

Ссылки на использованные источники и примечания

1. Мухамеджан Тынышпаев. Великие бедствия и великие победы казаков (Актабан-шубырынды). – Алма-Ата: Жалын, 1992. – С. 71 – 72.

2. М.А. Конаровский. Страна гор и легенд. Очерки об Афганистане. М., «Наука», 1979, с. 143. В языке пушту, т.е. афганском, есть слово kuçi, букв. ‘кочевник’, в персидском языке küç ‘кочевание; переселение; семья; племя; род’, ведущее происхождение от тюркской глагольно-именной основы köç- ~ küç- ‘переселяться, кочевать’ и köç ‘кочевка; аул, находящийся в пути’. Русский глагол кочевать ‘бродить’ также восходит к указанному тюркскому корню. Часть потомков древних хазар, принявшая в IX веке православие и обитавшая в долине реки Дон, именовалась бродниками, т.е. кочевниками. Они явились одним из компонентов казачьего населения низовьев реки.

3. Н.А. Аристов. Англо-индийский “Кавказ”. Столкновения Англии с авганскими пограничными племенами (Этнико-исторический и политический этюд) / “Живая старина”. Периодическое издание отделения этнографии ИРГО / Под ред. В.И. Ламанского. – Вып. IV. – СПб, 1899. – С. 463.

4. Н.А. Аристов. Англо-индийский “Кавказ”. Столкновения Англии с авганскими пограничными племенами (Этнико-исторический и политический этюд) / “Живая старина”. Периодическое издание отделения этнографии ИРГО / Под ред. В.И. Ламанского. – Вып. IV. – СПб, 1899. – С. 463.

5. Константин Багрянородный. Об управлении империей. – М.: Наука, 1989. – С. 151.

6. Н.А. Аристов. Англо-индийский “Кавказ”. Столкновения Англии с авганскими пограничными племенами (Этнико-исторический и политический этюд) / “Живая старина”. Периодическое издание отделения этнографии ИРГО / Под ред. В.И. Ламанского. – Вып. IV. – СПб, 1899. – С. 464.

7. Н.А. Баскаков. Историко-типологическая фонология тюркских языков. – М.: Наука, 1988. - С. 49.

8. Қазақ тілінің сөздігі. Алматы, «Дайк-Пресс», 1999, с. 32.

9. Қазақ тілінің сөздігі. Алматы, «Дайк-Пресс», 1999, с. 35.

10. Айтыс. Том 2. Алматы, «Жазушы», 1965, с.448 (Айтыс Кердери Абубекира и Кулымбета). Естеки (иштєк) – род тобольских татар; так казахи иногда называли некоторых башкир; см. татарск. uştäk “иноплеменец” > русск. остяк.

11. Құрбанғали Халид. Тауарих хамса (Бес тарих). Алматы, «Қазақстан», 1992, с. 235.

12. Тарақты Ақселеу. Балталы, Бағаналы ел аман бол (Шежіре). Алматы, «Қазақ университеті», 1993.

13. Шежіре. Қазақтың ру-тайпалық құрылысы (Генеалогическое древо казахов). Алма-Ата, «Рауан», 1991, с. 10. Сунак – субэтническая группа в составе южных казахов, родственная узбекскому племени дурмен-барлас.

14. Шакарим Кудайберды-улы. Родословная тюрков, киргиз-казахов и ханских династий. Алма-Ата, «Жазушы», 1990, с. 46. Qurama, букв. ‘сборный, составной, соединенный’ – полуоседлые кипчакские роды Средней Азии, вошедшие в состав узбекского народа (состоят из представителей разных племен).

15. М. Тынышпаев. Великие бедствия … (Ақтабан шұбырынды). Алма-Ата, «Жалын», 1992, с. 77.

16. М.К. Қозыбайтегі. Ата тарихы туралы сыр // Сб. “Дүние жүзі қазақтарының құрылтайы”. Алматы, «Ата-мұра», 1993, с. 33.

17. Н. Өсеров, Ж. Естаев. Ислам және қазақтардың әдет-ғұрпы. Алматы, «Қазақстан», 1992, с. 142.

18. Р. Сыздықова, М. Қойгелдиев. Қадырғали би Қосымұлы және оның Жылнамалар жинағы. Алматы, «Қазақ университеті», 1991, с. 71.

19. Құрбанғали Халид. Тауарих хамса (Бес тарих). Алматы, «Қазақстан», 1992, с. 55. Были известны также следующие этнонимы: aq qalmaq ‘белые калмыки’, qara qalmaq ‘черные калмыки’ и quba qalmaq ‘светлые калмыки’.

20. М. Каргабаев (Караганда). Путь казахов к подлинной истории // Свобода слова. 19 июля 2007 г. С. 20.

21. Ақселеу Сейдімбек. Күнгір-күнгір күмбездер. Алматы, «Жалын», 1981, с. 195.

22. Ст. «Найман хандығы» / Ана тілі (цитируется в газете «Ана тілі» за № 31 – 32 от 4 - 17 августа 2011 г., с. 14).

23. Племя катаган (hatagın, qatağon, qätäqīn) вошло в состав современного узбекского народа. Части племени проживают в Ташкентскй области и одной из северных провинций Афганистана. В южном Казахстане сохранились представители этого племени qatağan и родственные им şanışqılı, букв. ‘имеющие тамгу в виде трезубца, остроги’. В средние века, видимо, кто-то из этого племени поселился в Дагестане: в ауле Чиркёй живут представители древнего рода Каттаган. По преданиям южно-казахстанских катаганов, их предки не входили в состав казахов и даже воевали с ними.

24. Слово san имеет значения: количество; число; множество; 10 000. Слово mıng, букв. ‘тысяча’, иногда употребляется в смысле ‘множество’. Среди узбеков, имеющих родо-племенное деление, есть племя ming. В состав башкирского племени meng входят семь основных родов, названия которых по грамматической структуре близки к выражению alaç mıngı: ilekäy menge, qırıq üyle menge, merket menge, yayıq seben menge и т.д. В западно-монгольскую группу народностей входят мингаты (< тюркск. mıng ~ ming, букв. ‘тысяча’ + аффикс мн. числа -at); в центральной части Афганистана, главным образом в горном районе Хазараджат, а также в ряде других провинций страны, частично – в Северо-Восточном Иране (Восточный Хорасан) проживают потомки военных поселенцев, оставленных Чингиз-ханом и его преемниками, называющие себя hazara, что в переводе с персидского языка значит ‘тысяча’.

25. Р. Сыздықова, М. Қойгелдиев. Қадырғали би Қосымұлы және оның Жылнамалар жинағы.., с. 245. В этногенезе узбекского и башкирского народов принимали участие племена, имевшие название ming ~ meng, букв. ‘тысяча’.

26. С. Аманжолов. Вопросы диалектологии и истории казахского языка. Алматы, «Санат», 1997, с. 53.

27. А.М. Щербак. Рецензия на статью Г. Дёрфера. Халаджские материалы (G. Doerfer. Khalaj Materials) // “Советская тюркология”, № 2 – 1973, Баку, с. 111. Халач – название районного центра в Туркмении. Ср. топоним – Калач-на-Дону.

28. В других русских словах тюркский аффикс -çı ~ -çi был адаптирован в форме -чей: домрачей, казначей, аракчей. Помимо “белых гуннов” в научно-исследовательской литературе упоминаются “красные” и “черные”.

29. История Афганистана с древнейших времен до наших дней / Отв. ред. Ю.В. Ганковский. М., «Мысль», 1982, с. 79.

30. Н.А. Аристов. Англо-индийский “Кавказ”. Столкновения Англии с авганскими пограничными племенами (Этнико-исторический и политический этюд) / “Живая старина”. Периодическое издание отделения этнографии ИРГО / Под ред. В.И. Ламанского. – Вып. IV. – СПб, 1899. – С. 459.

31. Н.А. Аристов. Англо-индийский “Кавказ”. Столкновения Англии с авганскими пограничными племенами (Этнико-исторический и политический этюд) / “Живая старина”. Периодическое издание отделения этнографии ИРГО / Под ред. В.И. Ламанского. – Вып. IV. – СПб, 1899. – С. 451 - 452.

32. В чагатайском словаре к этнониму aqar (ağar) дано пояснение на турецком языке: taife-i etrakdan bir qabiyle ismi dir ‘имя одного из тюркских племен’.

33. Н.А. Баскаков. Микроэтнонимы огузских этнических групп Закавказья // Сб. Turcologica. 1986. Л., «Наука», 1986, с. 39. В.У. Махпиров. Древнетюркская ономастика (Имена собственные в “Дивану лугат-ит турк” Махмуда Кашгарского). Алма-Ата, «Гылым», 1990, с. 46 – 47.

34. И.М. Оранский. Таджикоязычные этнографические группы гиссарской долины (Средняя Азия). Этнолингвистическое исследование.- М.: Наука, 1983. – С.185.

35. Упоминаются в известном письменном труде греческого историка Геродота (V в. до н.э.).


К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Напишите отзыв о статье "Халаджи"

Отрывок, характеризующий Халаджи

В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.