Хамад ибн Иса Аль Халифа

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Хамад II ибн Иса Аль Халифа
араб. حمد بن عيسى آل خليفة<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Король Бахрейна
с 14 февраля 2002
Предшественник: Должность учреждена
Наследник: Салман бин Хамад Аль Халифа
Эмир Бахрейна
6 марта 1999 — 14 февраля 2002
Предшественник: Иса ибн Салман Аль Халифа
Преемник: Должность отменена
Министр обороны Бахрейна
1971 — 1988
Предшественник: Должность учреждена
Преемник: Халифа ибн Ахмад Аль Халифа
 
Вероисповедание: Ислам, суннитского толка
Отец: Иса ибн Салман Аль Халифа
Дети: сыновья: Салман, Абдалла, Халифа, Насер, Халид, Фейсал и Султан
дочь: Наджла, Шейха Нура, Шейха Мунира, Шейха Хесса и Шейха Римма
 
Награды:
Эта статья о нынешнем короле Бахрейна. О его тёзке и прадеде — см. Хамад ибн Иса Аль Халифа (хаким)

Хамад ибн Иса Аль Халифа (араб. حمد بن عيسى آل خليفة‎; род. 28 января 1950, Эр-Рифа, Бахрейн) — эмир Бахрейна под именем Хамад II (19992002), первый король Бахрейна (с 2002).





Биография

Наследный принц

Хамад ибн Иса Аль Халифа родился 28 января 1950 года в семье Исы ибн Салмана Аль Халифа, ставшего хакимом, а затем эмиром независимого Бахрейна. 27 июня 1964 года Хамад был объявлен наследником престола[1]. Обучался в Leys School в Кембридже, затем в 1968 году он окончил Mons Officer Cadet School в Олдершоте (графство Гэмпшир, Великобритания). По возвращению в том же году домой ему было поручено создание сил обороны Бахрейна в связи с предстоящим в 1971 году выводом британских войск из региона[2]. Прошёл курс военного обучения в Военно-командном училище армии США в Форт Ливенворте (штат Канзас) и в Королевской военной академии в Сандхёрсте (Великобритания)[2][3][нет в источнике]К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан). После обретения Бахрейном независимости в 1971 году он стал первым министром обороны страны[3], оставаясь в этой должности до 1988 года. В качестве министра обороны Хамад курировал расширение вооружённых сил Бахрейна и особенно участвовал в формировании военно-воздушных сил страны[4]. Вместе с этим Хамад с 1975 по 1999 год являлся председателем Верховного совета по делам молодёжи и спорта[1].

Во главе государства

6 марта 1999 года скончался эмир Иса ибн Салман Аль Халифа. В тот же день Хамад был провозглашён новым эмиром страны.

На референдуме, прошедшем 14 и 15 февраля 2001 года, была одобрена Хартия национальных действий, в котором 98,41 % избирателей проголосовали в пользу документа[5][6]. Хамад провёл ряд политических реформ, в том числе, объявил политическую амнистию, предоставил политические права женщинам и предоставил им право участвовать в выборах.

В феврале 2002 года изменил наименование главы государства с эмира на короля Бахрейна.

В 2002 году выступил против планов войны США в Ираке.

Арабская весна

Зимой 2010—2011 гг. в странах арабского мира началась волна демонстраций и протестов, вызванных различными причинами, но направленных главным образом против правящих властей. 14 февраля на улицы различных городов и поселений страны вышли тысячи протестующих, в основном мусульман-шиитов. В ходе столкновения с полицией в этот и следующий день погибли два человека[7]. Вскоре волнения с требованиями политических реформ охватили страну, демонстранты разбили палаточный городок на Жемчужной площади в Манаме.

19 февраля король поручил наследному принцу Салману провести переговоры «со всеми без исключения политическими силами страны», а спустя два дня приказал отпустить из тюрем заключенных-шиитов[8]. Для охраны стратегических объектов правительство Бахрейна пригласило в страну иностранные войска и уже вечером 13 марта около тысячи саудовских военнослужащих прибыли в Бахрейн[9], чуть позже к ним присоединились ещё около 500 полицейских из ОАЭ[10]. Через два дня Хамад II ввёл в стране чрезвычайное положение сроком на три месяца[11]. 21 марта король Хамад объявил о раскрытии заговора: «Внешний заговор разжигался на протяжении 20-30 лет, пока не созрела почва для подрывных планов… Сегодня я объявляю, что разжигавшийся заговор провалился»[12].

Личная жизнь

Семья

9 октября 1968 года шейх Хамад женился на своей двоюродной сестре — шейхе Сабике бинт Ибрагим Аль Халифа[en], от брака с которой у него родились три сына — шейхи Салман (1969 г.р.), Абдалла (1975 г.р.) и Халифа (1977 г.р.), а также дочь Наджла (1981 г.р.)[3]. От второй жены Шеиа бинт Хасан аль-Храййеш аль-Аджми у Хамада II родились сыновья Насер (1987 г.р.) и Халид[en] (1989 г.р.)[1].

Третьим браком Хамад сочетался с дочерью шейха Фейсала бин Мухаммада бин Шураима аль-Марри, которая родила королю сына Фейсала (1991 г.р.) и двух дочерей Шейху Нуру и Шейху Муниру[1]. Принц Фейсал погиб 12 января 2006 года в возрасте 15 лет[13].

Четвёртой женой Хамада стала дочь Джабора аль-Наими, родившая ему сына Султана и дочерей Шейху Хесса и Шейху Рима[1].

Увлечение

Среди его увлечений водные лыжи, плавание, изучение древней истории, шахматы, футбол, игра в гольф, теннис, верховая езда, соколиная охота[14].

Воинские звания

Награды

Награды иностранных государств</div>

Отрывок, характеризующий Хамад ибн Иса Аль Халифа

– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]