Ханбалитский мазхаб

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ханбалиты»)
Перейти к: навигация, поиск
Ханбалитский мазхаб
араб. المذهب الحنبلي, الحنابلة‎
Религия:

ислам

Течение:

сунниты

Основание:

IX век

Основатель:

Ахмад ибн Ханбаль

Основоположники

Ахмад ибн Ханбаль,
Салих ибн Ахмад, Абдуллах ибн Ахмад, Абу Бакр аль-Маррузи, Абу Бакр аль-Халлал.

Современные представители

Абдуль-Азиз Аль аш-Шейх, Салих аль-Фаузан и др.

Страны:

Саудовская Аравия, Катар, ОАЭ, Кувейт, Бахрейн, Оман и др.

Высшие учебные заведения:

Мединский университет, Умм аль-Кура, Университет Мухаммада ибн Сауда

Вероубеждение:

сунниты-салафиты

Источники права:

Коран, сунна, иджма, мнения сподвижников, кияс, истислах, истисхаб

Союзники:

суннитские мазхабы

Противники:

мутазилиты[⇨], ашариты[⇨], суфии[⇨], шииты[⇨], джаририты[⇨]

Ханбали́тский мазха́б (араб. المذهب الحنبلي‎; приверженцы мазхаба называются ханбали́тами, араб. الحنابلة‎) — одна из четырёх каноничных правовых школ (мазхабов) в ортодоксальном суннитском исламе. Основателем-эпонимом мазхаба является Ахмад ибн Ханбаль — один из самых известных специалистов по хадисам [⇨].

Зародившись в Ираке, ханбалитский мазхаб в XI—XII веках получил распространение на территории Леванта, который стал «второй родиной» данной школы. Из Леванта ханбализм проник в Египет, где у власти стояли шииты-исмаилиты, а господствующей правовой школой был шафиитский мазхаб. Из-за неприятия монгольских завоевателей, к XIII веку ханбалиты в значительной мере растеряли своё влияние в мусульманском мире [⇨].

При жизни Ахмад ибн Ханбаль написал только один труд по мусульманскому праву и развитием его учения занимались его сыновья и ближайшие ученики. Среди приверженцев ханбалитского мазхаба было множество выдающихся знатоков ислама, таких как Абу Бакр аль-Халлал, Ибн Акиль, Ибн аль-Джаузи, Ибн Таймия и др. [⇨]

Ханбалитский мазхаб является самым малочисленным мазхабом по числу приверженцев [⇨]. Догматическо-правовая школа ханбализма является официальной в Саудовской Аравии и Катаре, значительное число ханбалитов проживает на территории Объёдинённых Арабских Эмиратов, султаната Оман и других государств Персидского залива. Общины ханбалитов имеются в Ираке, Сирии, Египте, Палестине и Афганистане [⇨].





Классификация

Мазхабом называются школы шариатского права в исламе. Исторически сложилась классификация правовых школ на «приверженцев хадисов» (асхаб аль-хадис) и «сторонников независимого суждения» (асхаб ар-рай). Аль-Мукаддаси, аш-Шахрастани, Ибн Хальдун и Ибн ан-Надим были едины в том, что ханбалитский мазхаб принадлежит к первой группе[1]. Несмотря на это, историк и богослов Ибн Джарир ат-Табари (839—923) отказывался признавать ханбалитскую школу мазхабом, а Ахмада ибн Ханбаля — правоведом (факих)[2].

История

Период формирования (855—944)

См. также: Ахмад ибн Ханбаль

Первый этап формирования ханбалитского толка в мусульманском праве связан с Ахмадом ибн Ханбалем (780—855), заложившим основы этого мазхаба[3], и его непосредственными учениками (см. соотв. раздел), которые занимались собиранием его хадисов и юридических заключений (фетва)[4]. Ахмад ибн Ханбаль был рождён в Багдаде, но все источники указывают его родиной город Мерв (совр. Туркмения), откуда его мать приехала будучи уже беременной. Его отец, скончавшийся вскоре после переезда в Багдад, был одним из вождей хорасанского войска Аббасидов и происходил из арабского племени шайбан[5].

Ахмад ибн Ханбаль является одним из самых известных специалистов по мусульманским преданиям — хадисам. Ещё при жизни он был признан одним из наиболее авторитетных систематизаторов суннитского ислама, за ним закрепилось прозвище «спасителя» религии от нововведений (бида)[6]. Некоторые исследователи (Йозеф Шахт[7], Н. Дж. Коулсон[8]) считали отправной точкой ханбалитского мазхаба составление Ахмадом ибн Ханбалем сборника хадисов «Муснад», хотя, возможно, что он отбирал хадисы согласно уже сформировавшимся взглядам на фикх[4].

В ходе странствий, которые длились до 816 года, Ахмад ибн Ханбаль обучался у большого количества улемов того времени. Его первым наставником в 795 году стал багдадский мухаддис Хушайм ибн Башир ас-Сулами (ум. 799)[9]. Во время обучения у ас-Сулами Ибн Ханбаль написал несколько трудов: «Китаб аль-хаджж» («Книга паломничества»), часть «Тафсира», «Китаб аль-када» («Книга предопределения»). Затем он посетил Куфу, Басру, Мекку, Медину и Дамаск. Последним и самым дальним его путешествием стала поездка в Сану к известному хадисоведу Абд ар-Раззаку[10].

Ядром учителей Ибн Ханбаля являются 25 человек, которые также были наставниками ближайших сподвижников основателя мазхаба. В «Табакате» Ибн Абу Йалы 7 людей из этого ядра даже были причислены к ханбалитам. Все они были представителями поколения мухаддисов Ирака и Хиджаза VIII — начала IX веков. Это ещё раз доказывает близость и взаимовлияние традиционалистских школ этих регионов, которую отмечал Игнац Гольдциер[11]. Учителя Ахмада ибн Ханбаля были широко известны и даже имели влияние при дворе халифа. Среди них: Исмаил ибн Улайя, Суфьян ибн Уяйна, Али ибн аль-Мадини, Яхья ибн Маин, Ваки ибн аль-Джаррах, Исхак ибн Рахавейх, Язид ибн Харун[12].

В конце VIII — начала IX веков обостряются споры между мусульманскими богословами-традиционалистами и мутазилитами. В этот конфликт вмешивается Аббасидский халиф аль-Мамун, который в 822—833 годах тайно пытается навязать мутазилитское учение традиционалистам. Ключевым вопросом дискуссий между мутазилитами и традиционалистами становится вопрос о сотворённости Корана. В 827 году аль-Мамун публично признаёт Коран сотворённым, а в 833 году инициирует беспрецедентное испытание (михна) богословов с целью навязать им мутазилитскую концепцию. После первой провальной попытки устроить михну, аль-Мамун приказывает наместнику Ирака отправить к нему в Тарсус семь видных богословов Багдада, среди которых трое близких к Ибн Ханбалю богословов: Яхья ибн Маин, Исмаил ибн Масуд и Ахмад ад-Даураки. Все они под угрозой пыток признают тезис о сотворённости Корана.

После первого успеха халиф приказывает наместнику Ирака самостоятельно провести михну в Багдаде. После трёх недель испытаний группы из 20 человек самыми стойкими из них оказываются Мухаммад ибн Нух аль-Мадруб (ум. 933) и Ахмад ибн Ханбаль. Их заковывают в кандалы и отправляют в Тарсус к халифу. По пути приходит весть о смерти аль-Мамуна и Ибн Ханбаля возвращают в Багдад, где год держат в тюрьме. Разными уловками его пытаются заставить отказаться от своих убеждений. Во дворце халифа в течение 2 дней новый халиф аль-Мутасим и верховный судья Ибн Абу Дуад пытаются сломить Ибн Ханбаля. На третий день его бичуют. Из-за боязни огромной толпы, которая собралась возле дворца, бесчувственного Ибн Ханбаля отправляют домой[13].

До михны Ахмад ибн Ханбаль являлся не более чем одним из известных богословов. Поворотным моментом становится его решение противостоять самому халифу. Пройдя все испытания, он создаёт прецедент успешного сопротивления верховной власти. Появляются множество легенд, в которых очевидна поддержка Ибн Ханбаля самим Аллахом. После прихода к власти халифа аль-Мутаваккиля, покончившего с михной, Ахмада ибн Ханбаля начинают сравнивать с праведным халифом Абу Бакром. Он становится одной из центральных фигур традиционалистского богословия и лидером консервативных суннитов Багдада[14].

Ибн Ханбаль отличается от других правоведов тем, что не изложил своё правовое учение в письменном виде и при жизни запрещал делать это другим. Единственной его работой по фикху является книга о ритуальной молитве[15]. Записью, редактированием и передачей практически всех сочинений Ибн Ханбаля занимались его ученики и последователи, что позволяет считать сочинения периода раннего ханбализма плодом коллективного труда[16].

Второй этап формирования связан с Абу Бакром аль-Халлалом (ум. 923), который занялся дальнейшей систематизацией ханбалитского мазхаба[17]. Также свой вклад в систематизацию мазхаба внесли Абу Хатим ар-Рази (ум. 890) и Абу Бакр ас-Сиджистани (ум. 928)[18]. Аль-Халлала можно справедливо назвать основателем ханбализма, ибо именно он сделал решительные шаги по сбору юриспруденции эпонима школы, написал биографический словарь ханбалитов и обучил новой доктрине своих учеников. Обновлённый мазхаб постепенно сменил «старый» ханбализм, который не смог стать серьёзным соперником в долгосрочной перспективе[19].

Абуль-Касимом аль-Хараки (ум. 945) был написан «Мухтасар» — одно из самых ранних руководств по ханбалитскому праву, остававшееся стандартным текстом среди последователей школы вплоть до XIII века. Многие ведущие ханбалитские правоведы написали комментарии к этому труду[18].

Буидский период (945—1061)

Буиды, захватившие Багдад в 945 году и сделавшие аббасидского халифа своим вассалом, были сторонниками шиитов и мутазилитов, с которыми враждовали ханбалиты. Посредством преподавания и публичных выступлений ханбалиты активно пропагандировали традиционалисткое учение[18]. Халиф аль-Кадир, опираясь на ханбалитских богословов и их отряды милиции (’аййарун), сумел организовать независимую от Буидов религиозную полицию в Багдаде[20].

В 1018 году халиф опубликовал «Кадиритский символ веры», вдохновлённый ханбалитским учением, который пытался сделать стандартным для ортодоксальных мусульман. Этот документ является первым в своём роде и неоднократно читался публично на протяжении XI века. Альянс халифа аль-Кадира и его преемника аль-Каима с консервативными ханбалитами привёл к насилию между суннитскими и шиитскими милициями Багдада[20].

Несмотря на то, что Багдад был родиной ханбалитского мазхаба, этой школе не удалось стать главенствующей в этом городе, ибо до этого там закрепился ханафитский мазхаб, который был официальной правовой школой в Аббасидском халифате. Один из периодов расцвета ханбалитского мазхаба в Ираке связан с Абу Йала аль-Фарра (ум. 1066), который занимал пост верховного шариатского судьи (кади) Багдада и Харрана во время правления халифа аль-Каима (1001—1075)[21]. Также в этот период существенный вклад в развитие мазхаба сделали Ибн Батта (ум. 997) и Ибн Хамид (ум. 1012 или 1013). Труд «аль-Ибана», написанный Ибн Баттой, в течение многих веков оставался источником для вдохновения и руководством для ханбалитов[18].

В течение всего Средневековья ханбалиты, как приверженцы суннитского «правоверия», не раз становились во главе массовых городских движений[22]. По сообщениям Ибн аль-Асира, ханбалиты Багдада нападали на чиновников и простолюдинов, выливали найденное вино, избивали певиц и разбивали музыкальные инструменты, препятствовали купле-продаже запретного (харам), запрещали мужчинам и женщинам ходить вместе. Если они видели что-то подобное, то избивали провинившегося и везли к блюстителям порядка, где свидетельствовали против обвиняемого[23].

Поздний аббасидский период (1061—1258)

В XI веке началась междоусобица между ханбалитами и ашаритами, которая стала наиболее ранним эпизодом противостояния между мазхабами[24]. Также имели место распри ханбалитов багдадского квартала Баб аль-Басра с шиитами квартала Карх, которые начались ещё в первые годы правления Буидов. Кульминацией этого противостояния стал разгром фанатичными ханбалитами кладбища курайшитов в 1051 году[25].

Хотя до прихода к власти сельджуков ханбалиты сделали многое для расширения своего влияния, именно после падения Буидов они добились наибольших успехов в Багдаде. Это было время первых трёх сельджукидских султанов: Тогрул-бека, Алп-Арслана и Мелик-шаха. Такие влиятельные визири того периода, как Ибн Хубайра (ум. 1165) и Ибн Юнус (ум. 1197) были ханбалитами[18].

К концу правления Мелик-шаха в 1085 году возобновились стычки между ханбалитами Баб аль-Басры и шиитами Карха. В 1089 ханбалиты подняли восставние против администрации Багдада и кархских шиитов. Испугавшийся халиф был вынужден призвать в город войска мазйадита Сайф ад-Даулы, который нанёс ханбалитам поражение, от которого они не смогли оправиться[25].

В период правления халифа аль-Мустади (1142—1180) ханбалитский мазхаб стал господствующим в столице халифата. Ханбалит Ибн аль-Джаузи, пользовавшийся авторитетом при дворе, в это время стал самым влиятельным человеком Багдада и возглавлял пять медресе. Это вызвало недовольство со стороны представителей других мазхабов. После смерти аль-Мустади начался закат карьеры Ибн аль-Джаузи и вскоре он был заключен под стражу. Ханбалитский визирь Ибн Юнус был арестован, а его место занял шиит Ибн аль-Кассаб[26].

В период расцвета ханбализма в Багдаде жили и трудились такие выдающиеся представители этой школы, как аль-Калвазани (ум. 1116) — автор высоко почитаемого руководства по ханбалитскому фикху «аль-Хидая»; Ибн Акиль (ум. 1119) — плодотворный мыслитель, чьи труды охватили и правоведение, и богословие; Абдуллах аль-Ансари (ум. 1088) — мистик из Герата, чьи произведения стали классикой суфизма; Абдул-Кадир аль-Джилани (ум. 1165) — мистик и правовед персидского происхождения, чьё влияние среди суфиев ощущается в течение многих столетий после его смерти; Ибн Кудама (ум. 1223) — автор важнейшего сборника ханбалитского права «аль-Мугни», который был предметом тщательного изучения и в Османский период[18].

Из Ирака ханбализм распространился в города Леванта (XI—XII век), который считается «второй родиной» ханбалитов. Распространение мазхаба в Леванте связано с деятельностью Абуль-Фараджа Абд аль-Вахида аш-Ширази и представителей семей Аль Кудама и Аль Муфлих[21]. В результате внутренних разногласий и стремительных изменений в политике, в конце XII — начале XIII веков начался процесс медленной и постепенной маргинализации ханбалитов. После падения Багдада в 1258 году ханбализм сильно ослаб, а задолго до прихода монголов центром ханбалитов начал становиться Дамаск[18]. Из-за неприятия монгольских завоевателей, ханбалиты к XIII веку в значительной мере потеряли влияние в мусульманском мире[27].

Примерно в XII веке ханбалитский мазхаб начал распространяться в Египте, где уже господствовали другие суннитские школы. По словам ас-Суюти, столь поздний приход ханбализма на земли Египта объясняется тем, что этому мешали шииты-исмаилиты, которые до этого правили Египтом.

Постаббасидский период (XIII—XX века)

Во времена суннитов Айюбидов ханбалитский мазхаб, ровно как и ханафитский мазхаб, не получили особого распространения в Египте[23]. Сирия и Палестина под властью мамлюков, сменивших Айюбидов, стали центром активной деятельности ханбалитов. Возвышение ханбалитского мазхаба в период ранних мамлюков связано с именем Ибн Таймии, его ученика Ибн Каййима и ученика Ибн Каййима Ибн Раджаба. Критика Ибн Таймии Аристотелевской логики, возможно, является самым значительным произведением Средневековья, которое в последнее время стало объектом тщательного исследования[18].

Ситуация в Египте изменилась, когда мамлюкский султан Бейбарс I назначил четырёх верховных шариатских судей (кади) от каждого суннитского мазхаба (1266 год), однако ведущую роль в Мамлюкском государстве всё равно играл шафиитский мазхаб, а затем уже маликитский, ханафитский и ханбалитский мазхабы. Первым ханбалитским кадием Египта стал Мухаммад ибн Ибрахим аль-Джаммаили аль-Макдиси (ум. 1277), а период расцвета ханбализма пришёлся на время судейства Абдуллаха ибн Мухаммада аль-Хаджжави (ум. 1367)[21].

С XIV века начался упадок ханбалитского мазхаба в Леванте. По словам Ибн Бадрана ад-Димашки (ум. 1927 году), многие приверженцы ханбалитского мазхаба стали следовать официально признанным школам, чтобы получить возможность занимать государственные должности[21].

После завоевания Египта Османской империей государственным мазхабом стала ханафитская школа. К XX веку количество ханбалитов в Египте сильно уменьшилось: 1906 году из 312 шейхов университета аль-Азхар и 9069 студентов только трое шейхов преподавали по ханбалитскому мазхабу и лишь 28 студентов обучалось у них[21].

В новое время идеи ханбалитов об «обновлении» ислама посредством обращения к сунне Мухаммеда были возрождены представителями религиозного реформаторства в лице ваххабитов[22]. Распространение ханбализма в оазисах Неджда — явление феноменальное. Оторванная от Ближнего Востока Центральная Аравия по уровню общественного устройства недалеко ушла от Хиджаза во времена зарождения ислама, и ханбализм, признававший в принципе только ранний ислам, в целом удовлетворял потребности центральноаравийского общества XVIII века[28].

Благодаря хаджу, на который ежегодно собираются мусульмане всего мира, ханбализм значительно повлиял на исламские возрожденческие и реформаторские движения в Египте, Сирии, Индонезии и некоторых частях Южной Азии. Модифицированное ханбалитское учение было воспринято радикальными исламистами во многих частях мира[29].

На сегодняшний день ханбалитский мазхаб является официальной правовой школой Саудовской Аравии[30] и Катара[31].

География и численность

По словам Ибн Хальдуна (1332—1406) в его «Мукаддиме», ханбалиты получили наибольшее распространение на территории Леванта, в Багдаде и его окрестностях (совр. Ирак). Некоторое влияние ханбалиты имели в городах Мавераннахра[21] и в Египте, особенно во времена Ибн Таймии[32].

На сегодняшний день в мире насчитывается около 3 млн ханбалитов[33] (0,2 % от 1,5 млрд мусульман[34]). В основном они проживают в центральной и восточной[35] Саудовской Аравии и Катаре, где ханбализм является официальной доктриной. Также общины ханбалитов имеются в ОАЭ (в Шардже, Рас эль-Хайме, Эль-Фуджайре), Кувейте, Бахрейне и Омане (Джаалан, регион Эш-Шаркия). Незначительное число ханбалитов живёт в Ираке, Сирии, Египте, Палестине и Афганистане[21].

Причины малочисленности ханбалитов

Относительно малое число последователей ханбалитского мазхаба по сравнению с остальными суннитскими школами и даже отсутствие таковых в некоторых мусульманских регионах объясняется несколькими причинами:

  • ханбализм сформировался позднее других мазхабов и ко времени его появления большая часть мусульман причисляла себя к определённому мазхабу[17][32];
  • до прихода Саудитов к власти в Аравии, на протяжении всей мусульманской истории ни одно государство на официальном уровне не поддерживало ханбалитский мазхаб[17] (в то время как правители Магриба и мусульманской Испании поддерживали маликитов, Аббасидский халифат, сельджукиды, зангиды и Османская империя поддерживали ханафитов, а Айюбиды и Мамлюки — шафиитов)[32];
  • подавляющее большинство ханбалитских богословов и правоведов не стремилось к государственной службе и всячески сторонилось политических интриг[32];
  • ханбалитский мазхаб отличается от других школ крайней степенью консерватизма, которое иногда принимало весьма радикальные формы[17].

Вероучение

В отличие от других суннитских мазхабов, ханбализм возник как религиозно-политическое движение, а затем уже оформился в догматико-правовую школу[3]. Он сформировался во время острого социально-политического кризиса в Аббасидском халифате в IX веке, когда признание принципа мутазилитов о «сотворённости Корана» стало тестом на лояльность к правящему халифу аль-Мамуну. Ахмад ибн Ханбаль отказался соглашаться с этим тезисом и стал жертвой т. н. михны.

Ханбалитская идеология изложена в акидах — «символах веры», которые были типичны для религиозно-правовых школ того времени. Самыми важными из них являются 6 акид, принадлежащих перу Ахмада ибн Ханбаля. «Акидой № 1» называется труд «Китаб ас-Сунна», «акидой № 2» — самая короткая акида, переданная аль-Хасаном ибн Исмаилом ар-Рабаи, «акидой № 4» — небольшой труд «Сифат аль-Мумин», «акидой № 6» — письмо басрийцу Мусаддаду ибн Мусархаду, написанное во времена михны. Помимо перечисленного, есть и другие сочинения Ибн Ханбаля, посвящённые различным аспектам идеологии ханбализма. В «Опровержении джахмитов и зиндиков» Ибн Ханбаль с многочисленными ссылками на Коран и сунну объясняет сущность проблемы божественного бытия и происхождения Корана, критикует мутазилитские взгляды[36].

Ханбалиты отрицали любые нововведения в области вероучения и права[37]. Ханбализм выразил взгляды наиболее консервативной части мусульманского общества (ахль аль-хадис), которые видели угрозу в распространении рационалистических идей калама[38]. Противниками ханбалитов оказались все доктрины и учения, основанные на разуме[39]. Ханбалит аль-Барбахари писал: «Знай, безбожия, неверий, сомнений, осуждаемых новшеств, заблуждений в вере не было бы, если бы не калам»[40].

Когда в VIII веке из-за влияния христианских учений среди мусульманских богословов возникли споры о природе и атрибутах Аллаха, ханбалиты вместе с захиритами стали настаивать на буквальном понимании «антропоморфистских» аятов Корана. Другие школы потребовали слепой веры в Коран, без каких-либо разъяснений. Сторонников буквального понимания стали называть «мушаббихитами» («уподобляющие»), признавших божественные атрибуты — «сифатитами», а отрицавших наличие атрибутов у Аллаха мутазилитов — «му’аттилитами» («лишающие», «отрицающие»)[41].

Идеологи ханбалитского мазхаба выдвинули идею очищения религии через обращение к сунне пророка Мухаммеда как к авторитетному источнику исламского вероучения. Ранние ханбалитские сочинения отразили важный этап развития концепции сунны, которую они объявили тафсиром Корана (ас-сунна туфассиру-ль-Кур’ан). Они подняли авторитет хадисов почти до уровня текста Корана, утверждая, что их необходимо принимать на веру, исходя из принципа би-ла кайфа (не задавая вопроса «как?»). Ханбалиты объявили сунну главным критерием определения истинности веры мусульманина[3].

В IX—X веках ханбалиты одними из первых систематизировали традиционалистское вероучение. Ими были созданы ряда разные по жанру работ по акиде, хадисоведению, а также специальные богословские сочинения и сборники суждений ханбалитских авторитетов. В них была представлена традиционалистская доксография, рассматривались ключевые вопросы социально-политической организации общества, излагались общие и частные положения традиционалистской интерпретации основ веры и права, истории мусульманской общины. В отличие от мутазилитских догматов, носивших элитарный характер и ориентированных на образованную часть общества, для ханбалитов были характерны простота и доступность догматических представлений. Xанбалиты выступили против как буквального (’аля захирихи), так и аллегорического толкования Корана и сунны[3].

В политическом плане учение Ахмада ибн Ханбаля, согласно ортодоксальным нормам ислама, проповедует терпимость к власть имущим, даже если правитель мусульман является явным нечестивцем и грешником. Он призывал к воздержанию от публичной критики халифов и от восстания против них, ибо обратное могло привести к неприемлемому расколу в мусульманском обществе и анархии в государстве[17]. Представители ханбалитского мазхаба осуждали участие в смутах (фитна), и считали, что для восстановления порядка лучше всего выступить с наставлением (насиха) перед её руководителями и рядовыми членами[3]. Ахмад ибн Ханбаль верил в то, что дистанцированность от правителей является путём для сохранения моральной и духовной чистоты. Из пяти сотен его учеников, только один Ахмад ибн Наср аль-Хузаи (ум. 845) был замечен в политической деятельности[42]. Впоследствии была разработана теория о качествах имама мусульман и об его функциях, но вопрос о природе его власти оставался предметов дискуссий. Государство не рассматривалось ханбалитами как отдельный институт, имеющий свои права и авторитет[43].

Ханбалиты были сторонниками безусловности божественного предопределения, тем не менее считали, что вера человека зависит от совершённых им благих деяний[37]. В отличие от суфийского «упования на Аллаха» (таваккуль), ханбалиты предписывали добывать «хлеб насущный» любыми дозволенными способами[3].

Отношения с другими школами и течениями

Отношения с мутазилитами

Противостояние Ахмада ибн Ханбаля и мутазилитов началось во времена правления аббасидского халифа аль-Мамуна (786—833). Михна («инквизиция») продолжалась вплоть до смерти халифа аль-Васика (811—847) и была поддержана не только рационалистами из числа мутазилитов, мурджиитов и зейдитов, но и квазирационалистическими кругами шафиитских и ханафитских правоведов[44]. Мутазилиты называли ханбалитских буквалистов «демагогами» и «отбросами общества», которые отказались от рациональных обоснований и сложных экстраполяций и впали в антропоморфизм. Мутазилит аль-Джахиз в своей сатирической «Книге о скупых» уподоблял поведение ревностных к религии ханбалитов, осуждающих мирские желания, с поведением скряг. Ханбалиты же в свою очередь называли мутазилитов еретиками и зиндиками из-за сходства их взглядов со спекулятивной теологией манихейских мыслителей V—VI веков[45].

После восшествия на престол аль-Мутаваккиля (821—861) гонения обернулись уже против самих мутазилитов и достигли пика при халифе аль-Кадире (947—1031), который запретил преподавание и даже разговоры о мутазилитском учении. Люди стали отказываться от мутазилитских воззрений не столько из-за потери статуса государственной доктрины, сколько из-за роли мутазилитов в гонениях на Ахмада ибн Ханбаля и недоступности их рационалистических идей для понимания широкого населения[46].

Отношения с ашаритами

Несмотря на то, что Абуль-Хасан аль-Ашари с уважением относился к Ахмаду ибн Ханбалю и даже называл себя ханбалитом (на самом дел он был шафиитом)[47], ханбалиты испытывали особую неприязнь к ашаритам, которые пытались скрестить мутазилитскую рационалистическую философию с исламскими догматами[48]. Всех буквалистов, в числе которых были ханбалиты, удивлял подход ашаритов, избежавших мутазилизма, но не нашедших в себе смелости вернуться к первоисточникам — буквальному тексту Корана и сунне[49].

Ибн аль-Джаузи и Ибн Касир сообщают, что в 1055 году ашариты Багдада не могли посещать пятничные и обычные коллективные молитвы в мечетях из-за боязни ханбалитов. Об этой же смуте упоминает Ибн Хальдун[50].

В XI веке имел место один из первых эпизодов противостояния ханбалитов и ашаритов, который был назван ханбалитами (Ибн Раджаб, Ибн аль-Джаузи) «фитной Ибн аль-Кушайри», а ашаритами (ас-Субки) — «фитной ханбалитов». Абу Наср ибн аль-Кушайри (сын Абдул-Карима аль-Кушайри) был выдающимся ашаритским богословом, в 1076 году он обосновался в багдадской Низамии, где стал ругать ханбалитов и обвинять их в антропоморфизме (таджсим). Его поддержали Абу Саад ас-Суфи и Абу Исхак аш-Ширази. Было написано письмо визирю Низам аль-Мульку, где они просили о помощи против ханбалитов. Группа последователей аль-Кушайри решила напасть на шейха ханбалитов Абу Джафара аль-Аббаси (ум. 1077) и наказать его. Сторонники Абу Джафара встретили нападавших и между ними началась потасовка, в ходе которой погиб один человек из толпы, некоторые получили ранения. Ашариты-шафииты воззвали к фатимидскому халифу аль-Мустансиру, желая этим опорочить аббасидского халифа, оказывавшего поддержку Абу Джафару, который тоже был из числа аббасидов. Опасаясь жалобы ашаритов к Низам аль-Мульку, халиф призвал стороны к примирению. Абу Джафар ответил, что никакого примирения с теми, кто считает их «неверными», быть не может. Ибн Касир и Ибн аль-Джаузи писали о том, что эта смута привела к заключению под стражу Абу Джафара и выдворению Ибн аль-Кушайри из Багдада[51][52]. Ибн аль-Асир упомянул[53], что в результате фитны погибло около двадцати человек[50].

Ашаритами из числа шафиитов и ханафитов были устроены похожие гонения на известного ханбалита-суфия из Герата Абдуллаха аль-Ансари (1006—1089). Его обвиняли в том, что он муджассим (антропоморфист) и говорит о подобии Аллаха человеку, а в его михрабе водружён идол. Однажды аль-Ансари выдвинулся навстречу Низам аль-Мульку, среди войска которого были ашариты. И это было в то время, когда он вернулся из изгнания в Балхе. Ашариты решили подвергнуть допросу аль-Ансари на глазах у визиря, и, если бы он ответил так же, как отвечал у себя в Герате, то потерял бы уважение визиря, а если бы он ответил согласно убеждениям ашаритов, то опозорился бы в глазах своих последователей-ханбалитов. Один из ашаритов спросил у него: «Зачем ты проклинаешь Абуль-Хасана аль-Ашари?». После часа, проведённого аль-Ансари в раздумье, визирь приказал ему ответить наконец-то на вопрос. Тогда аль-Ансари ответил: «Я не знаком с аль-Ашари. Воистину, я проклинаю лишь того, кто не убеждён в том, что Аллах на небе и в том, что Коран — в мусхафе…» и т. д.[54]

Нападки ханбалита Ибн Таймии (1263—1328) на калам и ашаритов в труде аль-Хамавийа аль-Кубра, показывают, что даже спустя продолжительное время противоречия между ханбалитами и ашаритами не исчезли[55].

Отношения с суфиями

Ханбалиты критиковали суфизм за концепцию мистического познания (ма’рифа), которая расходилась с традиционалистскими представлениями о взаимоотношениях Бога и мира[56]. Также объектом серьёзной критики ханбалитов, которые считали, что Коран и сунна доступны для изучения любого желающего, стали претензии многих суфиев на обладание «сокровенным знанием» (’илм аль-батин)[57].

Ахмад ибн Ханбаль положил начало травле суфия аль-Мухасиби, который был обвинён в приверженности каламу. Аль-Мухасиби был вынужден бежать в Куфу и пробыл там до самой смерти Ибн Ханбаля[58]. Около половины книги Ибн аль-Джаузи «Тальбис Иблис» посвящено суфиям, которых он обвинял в отступлении от шариата. Особенно прославился своей критикой суфизма Ибн Таймия, осуждавший суфийскую практику достижения экстаза с помощью музыки и танцев, народные верования, посещения гробниц с подношениями, клятвы и обращения к святым[59]. Представление западных исламоведов о суфизме как о явлении, чуждом для религии ислам, появилось благодаря знакомству с трудами Ибн аль-Джаузи и Ибн Таймии[60].

Некоторые исследователи отмечают, что принципиальных противоречий в области догматики между ранними суфиями и ханбалитами не было. Суфии высоко почитали основателя мазхаба Ахмада ибн Ханбаля[61]. Так же как и суфии-эзотерики, ханбалиты придают большое значение «отрешению от мирского» (зухд)[62].

Хоть ханбалиты-ваххабиты осуждали суфизм в том виде, который был распространён в Османской империи XVIII века, их учение не содержало открытых нападок на суфиев. Но для истинных ваххабитов, опирающихся на Коран, сунну и богословов первых трёх веков ислама, суфизм всё-таки был «новшеством» и самым смертным грехом[63].

Отношения с шиитами

Как и остальные сунниты[64], ханбалиты были враждебны к шиитами. После прихода к власти Буидов, поддерживавших распространение шиизма, в Багдаде имели место многочисленные стычки между жителями ханбалитского квартала Баб аль-Басра и шиитского района Карх[25]. Шиитским шейхом аль-Муфидом (ум. 1022) было написано несколько сочинений с критикой ханбалитов. Его пропаганда имамитства привела к столкновениям имамитов и ханбалитов, и власти были вынуждены выслать его из Багдада[65]. Появившиеся в XVIII веке ханбалиты-ваххабиты громили шиитские святилища, а шиитов — жителей Восточной провинции и вовсе причисляли к немусульманам-зимми[66].

Отношения с джариритами

Противоречия между ханбалитами и Ибн Джариром ат-Табари и его последователями[en] возникли по двум причинам. Во-первых, ат-Табари не включил Ибн Ханбаля в свой труд «Ихтилаф аль-фукаха» («Разногласия факихов»), ибо считал его мухаддисом, но никак не факихом. Во-вторых, ханбалиты интерпретировали «достохвальное место» (макам махмуд) в тексте Корана (17:79) как указание на то, что пророк Мухаммед будет сидеть на троне Аллаха, с чем не согласился ат-Табари[67]. Однажды в мечети ханбалиты спросили его об Ибн Ханбале, на что он упомянул об его «неисчислимых противоречиях», отказался признать хадис о сидении на троне и в стихотворной форме выразил свою позицию по этому поводу. Разъярённые ханбалиты стали бросать в него свои чернильницы, а когда ат-Табари укрылся в своём доме, стали бросать в него камни. В конфликт был вынужден вмешаться глава полиции Багдада Назук Абу Мансур (уб. 929)[68]. Некоторые источники сообщают, что когда в 923 году скончался ат-Табари, он был похоронен тайно ночью из-за боязни ханбалитов[67].

Ханбалитское право

Хотя ханбалитский мазхаб оформился к началу XI века, обобщающие труды по ханбалитскому праву появились гораздо позднее. Главными источниками ханбалитского права являются Коран и сунна пророка Мухаммеда[22]. Xанбалиты признали согласие общины (иджма), но ограничили его сподвижниками Мухаммада или первыми поколениями мусульман (саляф). Формально отрицая любые рациональные методы, они фактически узаконили применение суждения по аналогии (кияс)[69]. В отличие от ханафитов и шафиитов, которые больше придавали значение «духу» закона, ханбалиты, как и маликиты, старались следовать «букве» закона[70].

Источники ханбалитского права

См. также: Источники исламского права
  • Священные тексты (насс), то есть Коран и сунна пророка Мухаммеда. При наличии недвусмысленных нассов ханбалитский мазхаб запрещает обращаться к другим источникам[71][17].
  • Правовые решения (фетвы) сподвижников пророка Мухаммеда[71][17].
  • Мнения сподвижников по различным вопросам. При наличии противоречащих друг другу мнений, следовало обратиться к тому из них, кто наиболее близок к Корану и сунне[71][17].
  • Хадисы-мурсал и хадисы-даиф. Ахмад ибн Ханбал считал правомочным использование тех хадисов, в иснаде которых присутствует отсутствующее звено в виде одного из сподвижников, т. н. хадисов мурсал. Он также дозволял ссылаться на слабые (даиф) хадисы, подложность которых не доказана[71][17].
  • Кияс и истислах. Если проблему не удавалось решить предыдущими четырьмя способами, Ахмад ибн Ханбаль прибегал к методу аналогии (кияс) текущего вопроса с уже имеющими решение проблемами. Он также применял метод истислаха[71][17].
  • Иджма — единогласный вывод разных поколений правоведов по поводу какого-либо вопроса. Ахмад ибн Ханбаль признавал два типа иджмы[71][17]:
  1. Главная иджма — единственное мнение сподвижников пророка по поводу рассматриваемого вопроса. Эта мысль является безусловным доказательством, ибо, согласно Ибн Ханбалю, сподвижники всегда действовали в полном соответствии с Кораном и сунной Мухаммеда.
  2. Второстепенная иджма — если вопрос всем ясен и нет противоречащего мнения по этой проблеме, то это считается доказательством.
  • Истисхаб — фетва считается действительной до тех пор, пока не будет найдено новое доказательство и не будет вынесено соответствующее решение[71][17].

Различия между ханбалитами и другими мазхабами

  1. REDIRECT Ш:Mainref

Ханбалиты отличаются строгостью в соблюдении правовых и обрядовых норм шариата[69]. Помимо отличий в источниках права, разные школы по разному трактуют некоторые положения связанные с ибадатами:

  • В отличие от маликитского мазхаба, тааввуз, то есть произношение слов «а’узу би-Ллахи мин-аш-Шайтани-р-раджим» во время совершения первого ракаата намаза у ханбалитов является суннатом.
  • В отличие от шафиитов и маликитов, произношение басмалы перед чтением суры аль-Фатиха в намазе у ханбалитов считается суннатом.
  • Ханбалиты, в отличие от маликитов и шафиитов, не считают мандуб и суннат разными понятиями.
  • Ханбалиты считают произношение молитв «Субхана Рабби-аль-А’ля» и «Субхана Рабби-аль-’Азим» во время поясного и земного поклона ваджибом, когда как маликиты считают это мандубом, а ханафиты и шафииты — суннатом.
  • Ханбалиты и ханафиты считают, что при совершении земного поклона сначала следует опустить колени, а затем уже другие части тела, а маликиты и шафииты утверждают, что колени следует опускать в последнюю очередь.
  • Шафииты считают, что кровотечение не нарушает омовение (вуду), ханафиты и ханбалиты считают, что нарушает. При этом ханбалиты добавляют, что кровотечение должно быть значительным и обильным, и определяется человеком самостоятельно[72].

Ханбалитские улемы

См. также: Категория:Ханбалиты

Ближайшие сподвижники Ахмада ибн Ханбаля, число которых составляет около 50 человек, называются сахибами (араб. صاحب‎). Сахибы находились при Ибн Ханбале, обучались у него, выполняли поручения и совершали хадж вместе с учителем. На основе «права сахиба» Ахмад ибн Ханбаль был обязан поддерживать их материально и оказывать иную помощь. Большинство сахибов были людьми малоизвестными. Наиболее выдающимися из них были кади Тикрита Ахмад ибн Мухаммад ан-Нурани, преемник Ибн Ханбаля Абу Бакр аль-Маррузи (ум. 888), известные мухаддисы аль-Варрак (ум. 865) и Мухаммад ас-Сагани (ум. 883), один из лидеров ханбалитов Багдада Абу Дауд аль-Масиси[58].

Сыновья Ибн Ханбаля также занимались распространением его учения. Салих (ум. 879) распространял ханбалитский мазхаб посредством ответов на правовые вопросы согласно взглядам отца, а благодаря Абдуллаху (ум. 903 году) Муснад имама Ахмада дошёл до последующих поколений[71].

Отдельной группой сподвижников Ибн Ханбаля были передатчики его сочинений: Ахмад ибн Джафар аль-Истахри передал «Китаб ас-Сунна», Залим ибн Хатит — «Китаб аль-Иман», Абуль-Касим аль-Багави — «Китаб аль-Ашриба», Абу Бакр аль-Асрам — «Китаб ас-Салат» и «Китаб аль-Илал» и Абу Бакр аль-Маррузи — «Китаб аль-Вара»[58].

Также особую группу последователей Ибн Ханбаля составляют собиратели его масаил, ответов на различные вопросы — первые активные пропагандисты ханбализма. От самого крупного сборника масаил «Китаб аль-Джами» сохранился лишь небольшой отрывок, хранящийся в Британском музее. Наиболее известными были масаил Исхака ибн Мансура аль-Каусаджа (ум. 865). Большие сборники масаил были также у Мухаммада аль-Хамадани, Мухаммада аль-Масиси и Суфьяна ибн Ваки аль-Джарраха[73].

Абу Бакр аль-Халлал, обучавшийся у учеников Ахмада ибн Ханбаля, сыграл ведущую роль в становлении мазхаба. Другими видными представителями ханбализма являются Ибн Акиль (ум. 1119) и Абуль-Фарадж ибн аль-Джаузи (ум. 1201). Самым же известным ханбалитским улемом является Ибн Таймия, охвативший в своих трудах все значимые области средневековой мусульманской мысли и призывавший к возрождению ислама путём восстановления изначальной религии Мухаммеда и его сподвижников[29].

Также к числу наиболее выдающихся ханбалитов, внёсших значительный вклад в развитие мазхаба, относятся Умар аль-Хараки[ar] (ум. 945), Абу Йала аль-Фарра, Абуль-Хаттаб аль-Калвазани (ум. 1116), Ибн Абу Йала аль-Фарра (ум. 1132), Ибн Сунайна (ум. 1219), Ибн Кудама аль-Макдиси, Мухаммад ибн Муфлих[ar] (ум. 1360), Ала ад-Дин аль-Мардави (ум. 1480), Шараф ад-Дин аль-Хаджжави, Ибн ан-Наджжар (ум. 1574) и Мансур аль-Бухути (ум. 1641)[74].

Напишите отзыв о статье "Ханбалитский мазхаб"

Литература ханбалитов

  1. REDIRECT Ш:Mainref
Усуль аль-фикх
  • аль-Мухтасар фи усуль аль-фикх ’аля мазхаб аль-Имам Ахмад ибн Ханбаль (араб. المختصر في أصول الفقه على مذهب الإمام أحمد بن حنبل‎) — Али ибн Мухаммад ибн Аббас аль-Ба’ли ад-Димашки, более известный как Ибн аль-Лаххам (ум. 1400).
  • Кава’ид аль-усуль ва ма’акид аль-фусуль (араб. قواعد الأصول و معاقد الفصول‎) — Абд аль-Мумин аль-Багдади (ум. 1338).
  • Мухтасар равдат ан-назир (араб. مختصر روضة الناظر‎) или аль-Булбул фи усуль аль-фикх (араб. البلبل في أصول الفقه‎) — Сулейман ибн Абд аль-Кави ат-Туфи (ум. 1316).
  • Равдат ан-назир ва джаннат аль-муназир фи усуль аль-фикх ’аля мазхаб аль-Имам Ахмад ибн Ханбаль (араб. روضة الناظر و جنّة المناظر في أصول الفقه على مذهب الإمام أحمد بن حنبل‎) — Муваффак ад-Дин Ибн Кудама (ум. 1223).
  • Тахрир аль-манкуль фи тахзиб ’ильм аль-усуль (араб. تحرير المنقول في تهذيب علم الأصول‎) — Ала ад-Дин Абуль-Хасан Али ибн Сулейман аль-Мардави (ум. 1480).
Фикх
Наследственное право
  • аль-Манзума аль-фаридийя фи-ль-фараид аль-ханбалийя (араб. المنظومة الفارضية في الفرائض الحنبلية‎) — Шамс ад-Дин Мухаммад аль-Кахири, известный как аль-Фариди (ум. 1573).

Ханбалитские термины

Термины Ахмада ибн Ханбаля

Для указания на запретность (харам) Ибн Ханбаль использовал выражения «не следует» (араб. لا ينبغي‎) или «не будет правильным» (لا يصلح‎). Также в подобном смысле он использовал выражения «считаю это отвратительным» (أستقبحه‎) и «это отвратительно» (قبيح‎). Если после утвердительного запрета чего-либо Ибн Ханбаль использовал слова «я чувствую отвращение к этому» (أكرهه‎) или «я не в восторге от этого» (لا يعجبني‎), то это указывает на запретность. Есть мнения о том, что это указывает на нежелательность (макрух). Выражения в основном используемые для указания на нежелательность иногда употреблялись им для обозначения запретности. В таком ключе его слова интерпретировали Абу Бакр аль-Халлал, Ибн Хамид и др.[75]

Для указания на желательность (мандуб) или обязательность (ваджиб) в зависимости от ситуации Ибн Ханбаль использовал выражение «я люблю вот такое» (أحب كذا‎). Слова «я одобряю такое» (أستحسن كذا‎) и «это хорошо» (حسن‎) в его устах указывают на желательность, а выражение «я в восторге» (يعجبني‎) указывает на обязательность. Для указания же на дозволенное, но не предписанное шариатом (мубах), использовались выражения «в этом нет ничего плохого» (لا بأس بكذا‎) или «я надеюсь, что в этом нет ничего плохого» (أرجو أن لا بأس به‎)[76].

Другие

  1. REDIRECT Ш:Mainref

Примечания

  1. ↑ George Makdisi, 1979, p. 3—4.
  2. ↑ George Makdisi, 1979, p. 7.
  3. ↑ 1 2 3 4 5 6 Ислам: ЭС, 1991, с. 271.
  4. ↑ 1 2 Christopher Melchert, 1997, p. 137—138.
  5. ↑ Ермаков Д. В., 1984, с. 176.
  6. ↑ Л. А. Баширов, 2000, с. 23.
  7. ↑ Joseph Schacht The Schools of Law and Later Developments of Jurisprudence // ed. Majid Khadduri & Herbert J. Liebesny Law in the Middle East. — Washington, D.C.: Middle East Institute, 1955. — P. 67.
  8. ↑ N. J. Coulson A History of Islamic Law // The Cambridge Law Journal. — Cambridge University Press, 1978. — Vol. 38.
  9. ↑ Walter M. Patton. [books.google.kz/books?id=jNAUAAAAIAAJ&pg=PA11 Ahmed Ibn Hanbal and the Mihna]. — Brill, 1897. — P. 12.
  10. ↑ Религии мира. История и современность, 1984, с. 176.
  11. ↑ Goldziher I. Muhammedanische Studien. — Bd 2. — Halle, 1890. — С. 176.
  12. ↑ Ермаков Д. В., 1984, с. 177.
  13. ↑ Религии мира. История и современность, 1984, с. 179—180.
  14. ↑ Ермаков Д. В., 1984, с. 180.
  15. ↑ Christopher Melchert, 1997, p. 138.
  16. ↑ Ермаков Д. В., 1984, с. 181.
  17. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 Али-заде, А. А., 2007.
  18. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Merlin Swartz. [www.iranicaonline.org/articles/hanbalite-madhab Hanbalite maḏhab] // Encyclopædia Iranica. — 6. — 2003. — Т. XI. — P. 653-655.
  19. ↑ Christopher Melchert, 1997, p. 137.
  20. ↑ 1 2 Josef W. Meri, 2005, p. 782.
  21. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Хишам Юсри, 2005, с. 41—61.
  22. ↑ 1 2 3 Ислам: ЭС, 1991, с. 272.
  23. ↑ 1 2 Теймур-паша, 1990, с. 81—84.
  24. ↑ Луай Баваане. [books.google.kz/books?id=KcstAQAAIAAJ&q=الصراع+بين+الحنابلة+والأشاعرة Роль мусульманских учёных во время Крестовых походов на исламский Восток (1097—1250)]. — Аль-Йазури, 2007. — 431 с.
  25. ↑ 1 2 3 Грязневич П. А., Прозоров С. М., 1984, с. 226.
  26. ↑ Петросян А. Р. Ибн ал-Джаузи // [www.academia.edu/800250/_._M._1991 Ислам: энциклопедический словарь] / отв. ред. С. М. Прозоров. — М: Наука, 1991. — С. 84.
  27. ↑ Керимов, 2009, с. 20.
  28. ↑ Васильев А. М., 1967, с. 95.
  29. ↑ 1 2 Juan E. Campo, 2009, p. 288.
  30. ↑ Сюкияйнен Л.Р. [www.gumer.info/bogoslov_Buks/Islam/Syk_Pravo/03.php Мусульманское право. Вопросы теории и практики.]. — Библиотека Гумер.
  31. ↑ [portal.www.gov.qa/wps/portal/topics/family%2C%20community%20and%20religion/religion/islam%20in%20qatar/!ut/p/a1/jZDLTsMwEEV_xV1kB_bEbtq0u8CiPBoWPESaDXKLk1j4ERy3Vvh6XDYIidesZqR7dY6G1KQiteEH2XIvreHqeNezpxksaFHm04fb9VkOl9cXWXazogxWEAObGIAfpoC_-nfckat_QKgrz8uW1D333ak0jSVVw7VU4wnaWa33RvoRcfOMnFCyjfKk-tzkoLhG0qBX7iPvkdQfxF-so5Lcahx2GgNm6TSHBaRzOqeMsfToU5gty6OPE41wwuG9i8_qvO-HZQIJhBBwa22rBH55S-C7RmcHT6ovQdLrKoyhuc_UYV0Uk8k7dRNwtA!!/dl5/d5/L0lHSkovd0RNQUprQUVnQSEhLzRKU0UvZW4!/?changeLanguage=en Islam in Qatar] (англ.). Government of Qatar. Проверено 13 октября 2014.
  32. ↑ 1 2 3 4 Аллал Х. К..
  33. ↑ [books.google.kz/books?id=gyD9AgAAQBAJ&pg=PT168 Философия права. Курс лекций] / отв. ред. Марченко М. Н. — Проспект, 2014. — Т. 2. — С. 168. — 555 с. — ISBN 9785392017744.
  34. ↑ Annemarie Schimmel. [www.britannica.com/topic/Islam Islam] // Encyclopædia Britannica. Encyclopædia Britannica Online. — Encyclopædia Britannica Inc., 2015.
  35. ↑ Пучков П. И. [books.google.kz/books?id=jvsnAAAAYAAJ Современная география религий]. — Наука, 1975. — С. 109. — 182 с. — (Научно-атеистическая серия).
  36. ↑ Ермаков Д. В., 1984, с. 185—186.
  37. ↑ 1 2 Ислам: Словарь атеиста, 1988, с. 234—235.
  38. ↑ Вольф М. Н. Средневековая арабская философия. Ашаритский калам. — Новосибирск: Новосибирский государственный университет, 2008. — 153 с.
  39. ↑ Н. С. Кирабаев, 1987, с. 64.
  40. ↑ Прозоров С. М. [books.google.kz/books?hl=ru&id=lPzXAAAAMAAJ Хрестоматия по исламу]. — Наука, 1994. — Т. 1. — С. 107. — 234 с.
  41. ↑ Ислам: ЭС, 1991, с. 106.
  42. ↑ Nimrod Hurvitz, 2012, p. 13.
  43. ↑ Н. С. Кирабаев, 1987, с. 63.
  44. ↑ Ira M. Lapidus. [books.google.kz/books?id=kFJNBAAAQBAJ A History of Islamic Societies]. — Cambridge University Press, 2014. — P. 104. — 1020 p. — ISBN 9780521514309.
  45. ↑ Touraj Daryaee. [books.google.kz/books?id=KjQ_AwAAQBAJ&pg=PA235 The Oxford Handbook of Iranian History]. — Oxford University Press, 2012. — P. 235. — 432 p. — (Oxford Handbooks). — ISBN 9780190208820.
  46. ↑ Smarandache F., Osman S. [books.google.kz/books?id=Eq-iyQ3v2XsC Neutrosophy in Arabic Philosophy]. — Infinite Study, 2007. — P. 133—134. — 278 p. — ISBN 9781931233132.
  47. ↑ Roy Jackson. [books.google.kz/books?id=3EcqBgAAQBAJ&pg=PA58 Fifty Key Figures in Islam]. — Routledge, 2006. — P. 58. — 280 p. — (Routledge Key Guides). — ISBN 9781134257225.
  48. ↑ Г. М. Керимов. [books.google.kz/books?id=lV49AAAAIAAJ Шариат и его социальная сущность]. — Наука, 1978. — С. 19. — 222 с.
  49. ↑ А. Корбен. [books.google.kz/books?id=YNHRAgAAQBAJ&pg=PA125 История исламской философии] / пер.: А. Кузнецова. — С. 125. — 368 с. — ISBN 9785906016195.
  50. ↑ 1 2 Хусейн Матук, с. 208—212.
  51. ↑ Ибн Касир. Происшествия 469 г. х. // Аль-Бидая ва-н-Нихая. — Т. 12. — С. 123.
  52. ↑ Ибн аль-Джаузи. Происшествия 469 г. х. // Аль-Мунтазим фи тарикх аль-мулюк ва-ль-умам. — Т. 16. — С. 181.
  53. ↑ Ибн аль-Асир. Аль-Камиль фи-т-тарих. — Бейрут: Дар аль-кутуб аль-илмия, 1986. — Т. 8. — С. 413.
  54. ↑ Хусейн Матук, с. 216—219.
  55. ↑ Peri J. Bearman, Rudolph Peters, Frank E. Vogel. [books.google.kz/books?hl=ru&id=jrCPAAAAMAAJ The Islamic School of Law. Evolution, Devolution, and Progress]. — Islamic Legal Studies Program, Harvard Law School, 2005. — P. 109. — 300 p. — (Harvard series in Islamic law). — ISBN 9780674017849.
  56. ↑ Насыров И. Р., 2009, с. 115—116.
  57. ↑ B. Radtke. [www.iranicaonline.org/articles/baten-inner-hidden-the-opposite-of-zaher-outer-visible Bāṭen] // Encyclopædia Iranica. — 8. — 1988. — Т. III. — P. 859—861.
  58. ↑ 1 2 3 Ермаков Д. В., 1984, с. 187.
  59. ↑ Дж. С. Тримингэм. [books.google.kz/books?hl=ru&id=qM35AgAAQBAJ&q=ханбалит Суфийские ордены в исламе]. — ISBN 9785458258555.
  60. ↑ Насыров И. Р., 2009, с. 16.
  61. ↑ Л. А. Баширов. [books.google.kz/books?id=uLuPAAAAMAAJ Ислам и этнополитические процессы в современной России]. — РАГС, 2000. — С. 37. — 100 с.
  62. ↑ Насыров И. Р., 2009, с. 114.
  63. ↑ Васильев А. М., 1967, с. 112—113.
  64. ↑ Всесоюзное общество по распространению политических и научных знаний. [books.google.kz/books?hl=ru&id=NQcOAQAAIAAJ Наука и религия]. — Знание, 1975. — С. 42.
  65. ↑ Прозоров С. М. [books.google.kz/books?id=AEgbAQAAMAAJ Ислам как идеологическая система]. — Восточная литература РАН, 2004. — С. 26. — 470 с.
  66. ↑ Васильев А. М. [books.google.kz/books?hl=ru&id=-XugAAAAMAAJ История Саудовской Аравии (1745 г. — конец XX в.)]. — Классика плюс, 1999. — С. 345. — 672 с.
  67. ↑ 1 2 Josef W. Meri, 2005, p. 791.
  68. ↑ Йакут аль-Хамави. [shamela.ws/browse.php/book-9788/page-2447 Муджам аль-адибба] = المؤرخون والتاريخ عند العرب / Ихсан Аббас. — Бейрут: Дар аль-гарб аль-Ислами, 1993. — С. 2450.
  69. ↑ 1 2 Исламист.
  70. ↑ Л. А. Баширов, 2000, с. 22.
  71. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Абу Захра, с. 401—504.
  72. ↑ Аз-Зухайли В. Аль-фикх аль-ислами ва адиллятух. В 8 т. — Т. 1. — С. 268.
  73. ↑ Ермаков Д. В., 1984, с. 188.
  74. ↑ Дихайш А.-М. А., 2000, с. 87—103.
  75. ↑ Дихайш А.-М. А., 2000, с. 111—112.
  76. ↑ Дихайш А.-М. А., 2000, с. 112—113.

Напишите отзыв о статье "Ханбалитский мазхаб"

Литература

на русском языке
  • [www.academia.edu/800250/_._M._1991 Ислам: энциклопедический словарь] / отв. ред. С. М. Прозоров. — М: Наука, 1991.
  • Али-заде, А. А. Ханбалитский мазхаб : [[web.archive.org/web/20111001002836/slovar-islam.ru/books/h.html арх.] 1 октября 2011] // Исламский энциклопедический словарь. — М. : Ансар, 2007.</span>
  • Ханбалиты // Ислам: Словарь атеиста / Под общ. ред. М. Б. Пиотровского , С. М. Прозорова . — М.: Политиздат, 1988.— С.234—235
  • Баширов Л. А. [books.google.kz/books?id=uLuPAAAAMAAJ Ислам и этнополитические процессы в современной России. Точка зрения]. — М.: РАГС, 2000. — С. 23. — 100 с.
  • Васильев А. М. [books.google.kz/books?id=8w0HAwAAQBAJ Пуритане ислама? Ваххабизм и первое государство Саудидов в Аравии (1744∕1745-1818)]. — Наука, 1967.
  • Гогиберидзе Г. М. Исламский толковый словарь. — Ростов н/Д: Феникс, 2009. — 266 с. — (Словари). — 3000 экз. — ISBN 978-5-222-15934-7.
  • Грязневич П. А., Прозоров С. М. [books.google.kz/books?hl=ru&id=ItsXAAAAIAAJ Ислам. Религия, общество, государство]. — Наука, 1984. — 230 с.
  • Ермаков Д. В. Ибн Ханбал и начало ханбалитства // [books.google.kz/books?id=4k06AQAAIAAJ Религии мира. История и современность]. — М., 1984.
  • Керимов Г. М. Шариат. Закон жизни мусульман. — СПб: Диля, 2009. — 512 с. — ISBN 9785885035798.
  • Кирабаев Н. С. [books.google.kz/books?id=szUNAAAAIAAJ Социальная философия мусульманского Востока: Эпоха средневековья]. — Изд-во Университета дружбы народов, 1987. — 173 с.
  • Насыров И. Р. [books.google.kz/books?id=Ya7SAAAAQBAJ Основания исламского мистицизма. Генезис и эволюция] / отв. ред. Смирнов А. В.. — М: Языки славянских культур, 2009. — 552 с.
  • аль-Араби Х. Ю. География правовых школ = جغرافية المذاهب الفقهية. — 1. — Каир: Дар аль-Басаир, 2005. — 93 с. (ар.)
  • Абу Захра М. [ia601803.us.archive.org/27/items/abouzohra История исламских мазхабов] = تاريخ المذاهب الإسلامية. — Каир: Дар аль-фикр аль-Араби. (ар.)
  • Ахмед Теймур-паша. [ia601508.us.archive.org/12/items/WAQnftma/nftma.pdf Краткий исторический обзор возникновения четырёх правовых мазхабов] = نظرة تاريخية في حدوث المذاهب الفقهية الأربعة. — 1. — Бейрут: Дар аль-Кадири, 1990. — 97 с. (ар.)
  • Аллал Х. К. [www.saaid.net/bahoth/82.htm Ханбалиты в «Мукаддиме» Ибн Хальдуна] (ар.) = الحنابلة في مقدمة عبد الرحمن بن خلدون. — Saaid.net. [web.archive.org/web/20150421011256/saaid.net/bahoth/82.htm Архивировано] из первоисточника 21 апреля 2015.
  • Матук Х. [shiaweb.org/books/alensaf_1/pa34.html Глава V] // Аль-Инсаф фи масаил аль-хилаф = الإنصاف في مسائل الخلاف.
  • Дихайш А.-М. А. Общий правовой метод ханбалитских улемов и термины в их сочинениях = المنهج الفقهي العام لعلماء الحنابلة ومصطلحاتهم في مؤلفاتهم. — 1. — Бейрут: Дар Хидр, 2000.
на других языках
  • Christopher Melchert. [books.google.kz/books?id=jLFHch63Zq8C The Formation of the Sunni Schools of Law: 9th-10th Centuries C.E.]. — BRILL, 1997. — 244 p. — (Studies in Islamic Law and Society, V. 4). — ISBN 9789004109520.
  • George Makdisi The Significance of the Sunni Schools of Law in Islamic Religious History // International Journal of Middle East Studies. — Cambridge University Press, 1979. — Т. 10, № 1.
  • Nimrod Hurvitz. [books.google.kz/books?id=W5LxLkUYMTUC The Formation of Hanbalism. Piety into Power]. — Routledge, 2012. — 224 p. — ISBN 9781136753138.
  • Juan E. Campo. [books.google.kz/books?id=OZbyz_Hr-eIC&pg=PA288 Encyclopedia of Islam]. — Infobase Publishing, 2009. — 750 p. — ISBN 9781438126968.
  • Josef W. Meri. [books.google.kz/books?id=BFZsBgAAQBAJ&pg=PA791 Medieval Islamic Civilization. An Encyclopedia]. — Routledge, 2005. — 1088 p. — (Routledge Encyclopedias of the Middle Ages). — ISBN 9781135456030.

Дополнительная литература

  • Хайдарова М. С. Основные направления и школы мусульманского права // Мусульманское право (структура и основные институты). — М., 1984.
  • Васильев Л. Ислам: направления, течения, секты. Ортодоксальный ислам. Сунниты.. — 1980. — (Азия и Африка сегодня).
  • Irfan Jameel Dar. [www.academia.edu/6790702/Introduction_to_Hanbali_School_of_Jurisprudence Imam Ahmad Ibn Hanbal and his Madhhab]. — 14 p.
  • D. Gimaret Théories de l’acte humain dans l’école hanbalite // Bulletin d’Études Orientales XXIX. — 1977.
  • Abdul Hakim I Al-Matroudi. [books.google.kz/books?id=DDwSw0I-rBwC The Hanbali School of Law and Ibn Taymiyyah: Conflict Or Conciliation]. — Routledge, 2006. — 304 p. — (Culture and Civilization in the Middle East). — ISBN 9781134295029.
  • Syafiq A. Mughni. [books.google.kz/books?id=hgSlnQEACAAJ Hanbali Movements in Baghdad from Abu Muhammad Al-Barbahari]. — UMI Dissertation Information Service, 1990. — 279 p.
  • Muḥammad Ǧawād Muġnīya. [books.google.kz/books?id=ZMYyuAAACAAJ The Five Schools of Islamic Law: Al-Hanafi, Al-Hanbali, Al-Ja'fari, Al-Maliki, Al-Shafi'i]. — Ansariyan Publ., 2003. — 607 p. — ISBN 9789644384592.
  • George Makdisi. [books.google.kz/books?id=WS96nQEACAAJ The Hanbali School and Sufism]. — Mouton, 1974. — 72 p.
  • Abd al-Wahhab Ibrahim Abu Sulaiman. [books.google.kz/books?id=hjJrGwAACAAJ The Role of 'Ibn Qudama in Hanbali Jurisprudence]. — University of London, 1970. — 636 p.
  • Ibrāhīm ibn Muḥammad Ibn Ḍūyān. [books.google.kz/books?id=h5hfngEACAAJ Crime and Punishment Under Hanbali Law: Being a Translation of Manār Al-sabīl, in Accordance with the Shool of the Imām Ahmad Ibn Hanbal] / пер. George M. Baroody. — 1961. — 140 p.
  • Sir Abdur Rahim. [books.google.kz/books?id=egxXQAAACAAJ The Principles of Islamic Jurisprudence According to the Hanafi, Maliki, Shafiʻi and Hanbali Schools]. — 2-е, перепечатанное. — Kitab Bhavan, 1994. — 391 p. — ISBN 9788171511631.
  • Игнац Гольдциер [menadoc.bibliothek.uni-halle.de/dmg/periodical/titleinfo/63835 История ханбалитского движения] = Zur Geschichte der hanbalitischen Bewegungen // Zeitschrift der Deutschen Morgenländischen Gesellschaft. — 1908. — № 62.

Ссылки

Ханбалитский мазхаб в Викицитатнике?
  • Колодин А. [religiocivilis.ru/islam/islamh/659-hanbality.html Ханбалиты]. — Культура веры. Путеводитель сомневающихся.
  • Умар Бутаев [islamcivil.ru/xanbalitskij-mazxab-kratkie-svedeniya/ Ханбалитский мазхаб. Краткие сведения]. — IslamCivil.ru, 3 октября 2012.
  • Саид Исмагилов [islam.com.ua/smisl-islama/1199-hanbalitskiy-mazhab-iz-serii-mazhaby-pravda-i-vymysel Ханбалитский мазхаб (из серии «Мазхабы: правда и вымысел»)]. — Ислам для всех!, 25 декабря 2013.
Мазхабы
Тарикаты
Идейные
течения
Организации
Источники
права
Коран (Писание) • сунна (предание) • иджма (догмат) • кияс (аналогия) • акль (разум) • адат и урф (обычай) • таклид (подражание) • иджтихад (интерпретация) ар-рай (мнение) • истихсан (предпочтение)
Наказания
дия (компенсация) • кисас (месть) • раджм (побивание камнями) • тазир (осуждение) • хадд (наказание) • каффара (искупление)
Мазхабы
Предписания
фард • ваджиб (обязательное) • суннат • мустахабб (желательное) • халяль • мубах (разрешённое) • макрух (порицаемое) • харам (запретное)
бида (новшество) • грехи • далиль (довод) • манхадж (методология) • фетва • авторитеты в области шариата
Правовые школы
Суфийские тарикаты
Шиитские течения
Хариджиты
Идейные течения
Организации
См. также


 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Исламист, Религии мира. История и современность, 1984
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Ханбалитский мазхаб

Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
Подбитый зверь под Бородиным лежал там где то, где его оставил отбежавший охотник; но жив ли, силен ли он был, или он только притаился, охотник не знал этого. Вдруг послышался стон этого зверя.
Стон этого раненого зверя, французской армии, обличивший ее погибель, была присылка Лористона в лагерь Кутузова с просьбой о мире.
Наполеон с своей уверенностью в том, что не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что ему пришло в голову, написал Кутузову слова, первые пришедшие ему в голову и не имеющие никакого смысла. Он писал:

«Monsieur le prince Koutouzov, – писал он, – j'envoie pres de vous un de mes aides de camps generaux pour vous entretenir de plusieurs objets interessants. Je desire que Votre Altesse ajoute foi a ce qu'il lui dira, surtout lorsqu'il exprimera les sentiments d'estime et de particuliere consideration que j'ai depuis longtemps pour sa personne… Cette lettre n'etant a autre fin, je prie Dieu, Monsieur le prince Koutouzov, qu'il vous ait en sa sainte et digne garde,
Moscou, le 3 Octobre, 1812. Signe:
Napoleon».
[Князь Кутузов, посылаю к вам одного из моих генерал адъютантов для переговоров с вами о многих важных предметах. Прошу Вашу Светлость верить всему, что он вам скажет, особенно когда, станет выражать вам чувствования уважения и особенного почтения, питаемые мною к вам с давнего времени. Засим молю бога о сохранении вас под своим священным кровом.
Москва, 3 октября, 1812.
Наполеон. ]

«Je serais maudit par la posterite si l'on me regardait comme le premier moteur d'un accommodement quelconque. Tel est l'esprit actuel de ma nation», [Я бы был проклят, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки; такова воля нашего народа. ] – отвечал Кутузов и продолжал употреблять все свои силы на то, чтобы удерживать войска от наступления.
В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских. Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым. И тотчас же, так же верно, как начинают бить и играть в часах куранты, когда стрелка совершила полный круг, в высших сферах, соответственно существенному изменению сил, отразилось усиленное движение, шипение и игра курантов.


Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.
– Ну помни же, – сказал граф Орлов Денисов унтер офицеру, отпуская его, – в случае ты соврал, я тебя велю повесить, как собаку, а правда – сто червонцев.
Унтер офицер с решительным видом не отвечал на эти слова, сел верхом и поехал с быстро собравшимся Грековым. Они скрылись в лесу. Граф Орлов, пожимаясь от свежести начинавшего брезжить утра, взволнованный тем, что им затеяно на свою ответственность, проводив Грекова, вышел из леса и стал оглядывать неприятельский лагерь, видневшийся теперь обманчиво в свете начинавшегося утра и догоравших костров. Справа от графа Орлова Денисова, по открытому склону, должны были показаться наши колонны. Граф Орлов глядел туда; но несмотря на то, что издалека они были бы заметны, колонн этих не было видно. Во французском лагере, как показалось графу Орлову Денисову, и в особенности по словам его очень зоркого адъютанта, начинали шевелиться.
– Ах, право, поздно, – сказал граф Орлов, поглядев на лагерь. Ему вдруг, как это часто бывает, после того как человека, которому мы поверим, нет больше перед глазами, ему вдруг совершенно ясно и очевидно стало, что унтер офицер этот обманщик, что он наврал и только испортит все дело атаки отсутствием этих двух полков, которых он заведет бог знает куда. Можно ли из такой массы войск выхватить главнокомандующего?
– Право, он врет, этот шельма, – сказал граф.
– Можно воротить, – сказал один из свиты, который почувствовал так же, как и граф Орлов Денисов, недоверие к предприятию, когда посмотрел на лагерь.
– А? Право?.. как вы думаете, или оставить? Или нет?
– Прикажете воротить?
– Воротить, воротить! – вдруг решительно сказал граф Орлов, глядя на часы, – поздно будет, совсем светло.
И адъютант поскакал лесом за Грековым. Когда Греков вернулся, граф Орлов Денисов, взволнованный и этой отмененной попыткой, и тщетным ожиданием пехотных колонн, которые все не показывались, и близостью неприятеля (все люди его отряда испытывали то же), решил наступать.
Шепотом прокомандовал он: «Садись!» Распределились, перекрестились…
– С богом!
«Урааааа!» – зашумело по лесу, и, одна сотня за другой, как из мешка высыпаясь, полетели весело казаки с своими дротиками наперевес, через ручей к лагерю.
Один отчаянный, испуганный крик первого увидавшего казаков француза – и все, что было в лагере, неодетое, спросонков бросило пушки, ружья, лошадей и побежало куда попало.
Ежели бы казаки преследовали французов, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, они взяли бы и Мюрата, и все, что тут было. Начальники и хотели этого. Но нельзя было сдвинуть с места казаков, когда они добрались до добычи и пленных. Команды никто не слушал. Взято было тут же тысяча пятьсот человек пленных, тридцать восемь орудий, знамена и, что важнее всего для казаков, лошади, седла, одеяла и различные предметы. Со всем этим надо было обойтись, прибрать к рукам пленных, пушки, поделить добычу, покричать, даже подраться между собой: всем этим занялись казаки.
Французы, не преследуемые более, стали понемногу опоминаться, собрались командами и принялись стрелять. Орлов Денисов ожидал все колонны и не наступал дальше.
Между тем по диспозиции: «die erste Colonne marschiert» [первая колонна идет (нем.) ] и т. д., пехотные войска опоздавших колонн, которыми командовал Бенигсен и управлял Толь, выступили как следует и, как всегда бывает, пришли куда то, но только не туда, куда им было назначено. Как и всегда бывает, люди, вышедшие весело, стали останавливаться; послышалось неудовольствие, сознание путаницы, двинулись куда то назад. Проскакавшие адъютанты и генералы кричали, сердились, ссорились, говорили, что совсем не туда и опоздали, кого то бранили и т. д., и наконец, все махнули рукой и пошли только с тем, чтобы идти куда нибудь. «Куда нибудь да придем!» И действительно, пришли, но не туда, а некоторые туда, но опоздали так, что пришли без всякой пользы, только для того, чтобы в них стреляли. Толь, который в этом сражении играл роль Вейротера в Аустерлицком, старательно скакал из места в место и везде находил все навыворот. Так он наскакал на корпус Багговута в лесу, когда уже было совсем светло, а корпус этот давно уже должен был быть там, с Орловым Денисовым. Взволнованный, огорченный неудачей и полагая, что кто нибудь виноват в этом, Толь подскакал к корпусному командиру и строго стал упрекать его, говоря, что за это расстрелять следует. Багговут, старый, боевой, спокойный генерал, тоже измученный всеми остановками, путаницами, противоречиями, к удивлению всех, совершенно противно своему характеру, пришел в бешенство и наговорил неприятных вещей Толю.
– Я уроков принимать ни от кого не хочу, а умирать с своими солдатами умею не хуже другого, – сказал он и с одной дивизией пошел вперед.
Выйдя на поле под французские выстрелы, взволнованный и храбрый Багговут, не соображая того, полезно или бесполезно его вступление в дело теперь, и с одной дивизией, пошел прямо и повел свои войска под выстрелы. Опасность, ядра, пули были то самое, что нужно ему было в его гневном настроении. Одна из первых пуль убила его, следующие пули убили многих солдат. И дивизия его постояла несколько времени без пользы под огнем.


Между тем с фронта другая колонна должна была напасть на французов, но при этой колонне был Кутузов. Он знал хорошо, что ничего, кроме путаницы, не выйдет из этого против его воли начатого сражения, и, насколько то было в его власти, удерживал войска. Он не двигался.
Кутузов молча ехал на своей серенькой лошадке, лениво отвечая на предложения атаковать.
– У вас все на языке атаковать, а не видите, что мы не умеем делать сложных маневров, – сказал он Милорадовичу, просившемуся вперед.
– Не умели утром взять живьем Мюрата и прийти вовремя на место: теперь нечего делать! – отвечал он другому.
Когда Кутузову доложили, что в тылу французов, где, по донесениям казаков, прежде никого не было, теперь было два батальона поляков, он покосился назад на Ермолова (он с ним не говорил еще со вчерашнего дня).
– Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель берет свои меры.
Ермолов прищурил глаза и слегка улыбнулся, услыхав эти слова. Он понял, что для него гроза прошла и что Кутузов ограничится этим намеком.
– Это он на мой счет забавляется, – тихо сказал Ермолов, толкнув коленкой Раевского, стоявшего подле него.
Вскоре после этого Ермолов выдвинулся вперед к Кутузову и почтительно доложил:
– Время не упущено, ваша светлость, неприятель не ушел. Если прикажете наступать? А то гвардия и дыма не увидит.
Кутузов ничего не сказал, но когда ему донесли, что войска Мюрата отступают, он приказал наступленье; но через каждые сто шагов останавливался на три четверти часа.
Все сраженье состояло только в том, что сделали казаки Орлова Денисова; остальные войска лишь напрасно потеряли несколько сот людей.
Вследствие этого сражения Кутузов получил алмазный знак, Бенигсен тоже алмазы и сто тысяч рублей, другие, по чинам соответственно, получили тоже много приятного, и после этого сражения сделаны еще новые перемещения в штабе.
«Вот как у нас всегда делается, все навыворот!» – говорили после Тарутинского сражения русские офицеры и генералы, – точно так же, как и говорят теперь, давая чувствовать, что кто то там глупый делает так, навыворот, а мы бы не так сделали. Но люди, говорящие так, или не знают дела, про которое говорят, или умышленно обманывают себя. Всякое сражение – Тарутинское, Бородинское, Аустерлицкое – всякое совершается не так, как предполагали его распорядители. Это есть существенное условие.
Бесчисленное количество свободных сил (ибо нигде человек не бывает свободнее, как во время сражения, где дело идет о жизни и смерти) влияет на направление сражения, и это направление никогда не может быть известно вперед и никогда не совпадает с направлением какой нибудь одной силы.
Ежели многие, одновременно и разнообразно направленные силы действуют на какое нибудь тело, то направление движения этого тела не может совпадать ни с одной из сил; а будет всегда среднее, кратчайшее направление, то, что в механике выражается диагональю параллелограмма сил.
Ежели в описаниях историков, в особенности французских, мы находим, что у них войны и сражения исполняются по вперед определенному плану, то единственный вывод, который мы можем сделать из этого, состоит в том, что описания эти не верны.
Тарутинское сражение, очевидно, не достигло той цели, которую имел в виду Толь: по порядку ввести по диспозиции в дело войска, и той, которую мог иметь граф Орлов; взять в плен Мюрата, или цели истребления мгновенно всего корпуса, которую могли иметь Бенигсен и другие лица, или цели офицера, желавшего попасть в дело и отличиться, или казака, который хотел приобрести больше добычи, чем он приобрел, и т. д. Но, если целью было то, что действительно совершилось, и то, что для всех русских людей тогда было общим желанием (изгнание французов из России и истребление их армии), то будет совершенно ясно, что Тарутинское сражение, именно вследствие его несообразностей, было то самое, что было нужно в тот период кампании. Трудно и невозможно придумать какой нибудь исход этого сражения, более целесообразный, чем тот, который оно имело. При самом малом напряжении, при величайшей путанице и при самой ничтожной потере были приобретены самые большие результаты во всю кампанию, был сделан переход от отступления к наступлению, была обличена слабость французов и был дан тот толчок, которого только и ожидало наполеоновское войско для начатия бегства.


Наполеон вступает в Москву после блестящей победы de la Moskowa; сомнения в победе не может быть, так как поле сражения остается за французами. Русские отступают и отдают столицу. Москва, наполненная провиантом, оружием, снарядами и несметными богатствами, – в руках Наполеона. Русское войско, вдвое слабейшее французского, в продолжение месяца не делает ни одной попытки нападения. Положение Наполеона самое блестящее. Для того, чтобы двойными силами навалиться на остатки русской армии и истребить ее, для того, чтобы выговорить выгодный мир или, в случае отказа, сделать угрожающее движение на Петербург, для того, чтобы даже, в случае неудачи, вернуться в Смоленск или в Вильну, или остаться в Москве, – для того, одним словом, чтобы удержать то блестящее положение, в котором находилось в то время французское войско, казалось бы, не нужно особенной гениальности. Для этого нужно было сделать самое простое и легкое: не допустить войска до грабежа, заготовить зимние одежды, которых достало бы в Москве на всю армию, и правильно собрать находившийся в Москве более чем на полгода (по показанию французских историков) провиант всему войску. Наполеон, этот гениальнейший из гениев и имевший власть управлять армиею, как утверждают историки, ничего не сделал этого.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Ханбалитский_мазхаб&oldid=81130481»