Хантавади

Хантавади
← 1287 — 1541 →
Мьянма в 1450 году
Столица	Татхоун (1287-1369) Пегу(1369-1539)

К:Появились в 1287 годуК:Исчезли в 1541 году

Хантавади (бирм. ဟံသာဝတီ ပဲခူး နေပြည်တော်, мон. ဟံသာဝတဳ), в европейских источниках часто называемое просто Пегу по названию столицы — средневековое монское государство на части территории современной Мьянмы. Так как моны ранее были также известны как раманна, то ещё одно историческое название этого государства — Раманнадеса (бирм. ရာမညဒေသ, мон. ရးမည, «страна раманнов»).

В XI веке монское государство Татон было завоёвано мьянманским царством Паган, в результате чего Паганское царство стало бинациональным. Однако со второй половины XII века это государство начало слабеть, постепенно терять свои территории, а в 1287 году окончательно пало под ударами монголов. Ещё до окончательного распада страны монские феодалы добились независимости. Монгольское нашествие не достигло побережья Индийского океана и, таким образом, практически не повлияло на монские земли.

Заслуга консолидации монских земель принадлежит Вареру, выходцу из народа шанов. После падения мьянманской власти он объединил монские княжества Татон, Мартабан и Пегу. Город Татхоун стал столицей нового государства. Власть Вареру в значительной степени опиралась на помощь от сюзерена — тайского царства Сукхотаи. Одновременно Вареру признал также сюзеренитет юаньского императора, сняв таким образом угрозу монголо-китайского вторжения. После смерти основателя в Хантавади начался период борьбы за власть, на протяжении которого трон часто менял хозяина.

В 1353 году на престол взошёл Бинья У. В это время на Тенассерим напало созданное в 1350 году тайское государство Аютия. Поскольку в 1363 году часть тенассеримского побережья, включая Моулмейн и сам Мартабан, попала под контроль Аютии, в 1369 году Бинья У вынужденно перенёс столицу государства в Пегу.

В это же время центральная Мьянма начала объединяться под властью мьянманского государства Ава. При преемнике Бинья У, Разадари, началась сорокалетняя война между Авой и Хантавади, между мьянманцами и монами, боровшимися за гегемонию. Война, которая велась только в сухой сезон, проходила без явного преимущества одной из сторон, и в 1407 году был заключён мирный договор, стороны обменялись пленными, заключили династический брак и обозначили границу. Однако уже в 1408 году мьянманцы снова напали на Хантавади из-за придворных интриг, а в 1415 году значительная часть Хантавади была захвачена армией под командованием авского наследного принца. Чтобы освободить дельту Иравади от авских оккупантов, потребовались два года. В дальнейшем, после смерти правителя Авы, война сошла на нет.

В XV веке в Хантавади стали появляться европейские купцы и путешественники, которых привлекали возможности морской торговли через монское государство. В 1435 году Пегу посетил венецианец Николо ди Конти; Афанасий Никитин сообщает о торговле в Пегу в 1470 году; в 1496 году гостями монов стали генуэзцы Иеронимо ди Сан Стефано и Иеронимо Адорио. Из Пегу в другие страны отправлялись не столько пряности, которых там было немного, сколько знаменитая керамика, рис, драгоценные камни и металлы, тиковое дерево, воск и используемая в богослужении и парфюмерии бензойная смола.

Во второй половине XV века престол в Пегу заняла царица Шинсобу; этот единственный эпизод в истории мьянманской государственности, когда престол принадлежал женщине, был связан с тем, что в династии Разадари не осталось наследников мужского пола. В дальнейшем сама Шинсобу выбрала преемником монаха Дхаммазеди, но выдала за него свою дочь, чтобы избежать гнева родичей.

При Дхаммазеди монское государство окончательно стало духовным и культурным центром Мьянмы, в том числе и способствуя распространению в регионе новых веяний в буддизме. Через Хантавади в Мьянму проникла и закрепилась хинаянская версия буддизма. Это произошло после того, как в 1475 году Дхаммазеди отправил миссию из 22 монахов на Ланку для ознакомления с деятельностью секты Махавихара. По возвращении монские монахи распустили сангху и развернули массовые церемонии посвящения по сингальскому образцу в монастыре Кальяни в Пегу. Даже монахи из вечно соперничающей с Хантавади Авы проходили это посвящение, что ещё более укрепило позиции монского государства в регионе.

Выгодное стратегическое положение и богатство Хантавади привлекали особое внимание первой колониальной державы региона — Португалии. Уже в 1512 (по другим источникам, даже в 1511) году португальский вице-король Индии Афонсу де Албукерки направил из Малакки в Пегу своего эмиссара Руя Нуньеса д'Акунью. В 1519 году было подписано соглашение между Антонио Корреа и правителем Хантавади Бинья Раном II об учреждении португальской фактории в Мартабане. В рамках того же договора Бинья Ран II первым в Мьянме начал использовать португальских наёмников, владевших огнестрельным оружием (в том числе и артиллерией), что давало ему перевес в борьбе с Авой.

Однако уже в 1527 году Авское государство пало под ударами шанских князей. Новым центром консолидации мьянманцев стал город Таунгу. В 1535 году его правитель Табиншветхи во главе большой армии, включавшей личные дружины многих мьянманских феодалов, захватил западную часть дельты Иравади и город Мьяунмья, после чего осадил Пегу — столицу Хантавади. Осада продолжалась четыре года, и в итоге город пал только в 1539 году в результате предательства. В 1541 году Табиншветхи взял Мартабан (в сражении за который португальцы уже сражались за обе воюющие стороны) и Моулмейн и захватил всю территорию монского государства вплоть до границы с Аютией.

Пытаясь легитимизировать свою власть над завоёванными территориями, Табиншветхи проводил ритуал своей коронации три раза. В первый раз, в 1541 году после установления контроля над южной Мьянмой, он короновался в Пегу. Во второй раз коронация проводилась в соответствии с мьянманскими традициями в 1542 году, в Пагане, в преддверии похода на север, закончившегося захватом Прома. В 1546 году, желая продемонстрировать единство своего государства, Табиншветхи снова короновался в Пегу, ставшем новой столицей его империи; эта коронация проходила одновременно по мьянманскому и монскому ритуалам.

Источники

• «История Востока» (в 6 т.). Т.II «Восток в средние века» — Москва: издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2002. ISBN 5-02-018102-1
• «История Востока» (в 6 т.). Т.III «Восток на рубеже средневековья и нового времени. XVI—XVIII вв.» — Москва: издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1999. ISBN 5-02-017913-2

Отрывок, характеризующий Хантавади

– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.