Хант, Ламар

Ламар Хант
англ. Lamar Hunt
Образование	бакалавр
Компания	Канзас-Сити Чифс
Должность	владелец
Компания	Даллас Торнадо
Должность	владелец
Компания	Коламбус Крю
Должность	владелец
Компания	Даллас Бёрн
Должность	владелец
Награды и премии	Зал славы профессионального футбола (1972) Национальный зал футбольной славы (1982) Международный зал теннисной славы (1993)

Ламар Хант (англ. Lamar Hunt; 2 августа 1932, Эль-Дорадо, Арканзас — 13 декабря 2006, Даллас, Техас) — американский предприниматель, в основном известный как антрепренёр в области спорта и развлечений. Сын нефтяного магната Гарольда Лафайетта Ханта. Один из основателей Американской футбольной лиги и Североамериканской футбольной лиги, организатор первого Супербоула, создатель и владелец клуба «Даллас Тексанс» (в дальнейшем выступавшего в НФЛ как «Канзас-Сити Чифс»), владелец футбольных клубов «Даллас Торнадо» (Североамериканская футбольная лига), «Коламбус Крю», «Канзас-Сити Уизардс» и «Даллас Бёрн» (MLS), один из основателей клуба НБА «Чикаго Буллз», основатель и руководитель профессионального теннисного тура World Championship Tennis. Создатель парков развлечений Worlds of Fun и Oceans of Fun в Канзас-Сити. Член Зала славы профессионального футбола, Международного зала теннисной славы и Национального зала футбольной славы США, а также ряда залов славы Техаса и Миссури.

Биография

Ламар Хант был одним из сыновей американского нефтяного магната Гарольда Лафайетта Ханта. Его интерес к спорту как к части индустрии развлечений начался уже в раннем детстве, и в дальнейшем большая часть его карьеры как предпринимателя была построена вокруг продвижения этой идеи. В последний год учёбы в частной школе в Пенсильвании Хант был капитаном школьной сборной по американскому футболу. В дальнейшем, обучаясь на геолога в Южном методистском университете в Далласе, он играл в сборной этого вуза на позиции третьего тайт-энда, но в дальнейшем избрал карьеру предпринимателя, а не профессионального спортсмена.

АФЛ, НФЛ и Супербоул

К 26 годам Ламар Хант предпринял одну за другой несколько попыток приобрести для своего родного Далласа команду Национальной футбольной лиги. Однако все эти попытки были встречены отказом со стороны руководства НФЛ, не желавшего расширения лиги, которая к концу 1950-х годов состояла из 12 команд. Поняв, что договориться с администрацией НФЛ не удастся, Хант обратился к ряду других предпринимателей (первым из которых был испытывавший схожие проблемы Бад Адамс из Хьюстона) с предложением о создании новой лиги американского футбола, которая бы могла конкурировать с НФЛ. Уже в августе 1959 года, через семь месяцев после начала переговоров, было объявлено о формировании Американской футбольной лиги, и в 1960 году стартовал её первый сезон, в котором участвовали восемь новых клубов. Одной из команд новой лиги стал принадлежавший Ханту клуб «Даллас Тексанс».

Поначалу будущее новой лиги казалось сомнительным, и она была мишенью для постоянных шуток (в частности, её основатели были известны как «клуб глупцов»), однако уже вскоре между НФЛ и АФЛ развернулась полномасштабная конкурентная борьба за публику. Частью этой борьбы стало расширение НФЛ, в рамках которого в Далласе появился клуб этой лиги «Даллас Ковбойз». Таким образом, в Далласе одновременно выступали два футбольных клуба двух конкурирующих лиг, и в итоге в 1963 году Хант перевёл свою команду в Канзас-Сити (Миссури). С этого момента она получила название «Канзас-Сити Чифс». Клуб Ханта дважды — в 1962 году как «Даллас Тексанс» и в 1966 году как «Чифс» — становился чемпионом АФЛ.

Когда борьба между лигами достигла апогея к 1966 году, Хант стал одним из участников переговоров об их объединении, которое началось в том же году с объявления о проведении символического «Матча на звание чемпионов мира». По предложению Ханта эта игра получила название «Супербоул», чтобы подчеркнуть её главенствующее положение среди подобных встреч университетских футбольных команд, известных как Коттон-Боул, Шугар-Боул и Роуз-Боул. Когда стало ясно, что это мероприятие станет регулярным, именно Хант предложил нумеровать его сезоны римскими цифрами для придания большей солидности — по выражению одного из спортивных журналистов, «как у пап и мировых войн». «Канзас-Сити Чифс» в ранге чемпионов АФЛ 1966 года приняли участие в первом Супербоуле, который прошёл в 1967 году. В этой игре клуб Ханта уступил «Грин-Бей Пэкерс» Винса Ломбарди со счётом 35-10. Три года спустя, выиграв последний самостоятельный чемпионат АФЛ в 1969 году, «Чифс» получили право на участие в IV Супербоуле и в 1970 году выиграли этот трофей, победив со счётом 23-7 чемпионов НФЛ «Миннесота Вайкингс».

В состав объединённой НФЛ на равных правах вошли все восемь клубов, участвовавших в первом сезоне АФЛ в 1960 году — первый случай в истории американского спорта с 1901 года, когда более поздняя по времени создания профессиональная лига не распалась и не была частично поглощена более ранней. В дальнейшем Хант сыграл ключевую роль в модификации некоторых правил НФЛ. В частности, после его многолетних усилий НФЛ в 1994 году приняла давно применявшееся в студеческом спорте и в независимой АФЛ правило о двухочковой дополнительной атаке (англ. Two-point conversion). В 2006 году НФЛ провела первую в истории дополнительную игру на День благодарения, за которую также боролся Хант. В качестве символического жеста эта игра прошла на стадионе «Эрроухед» — специализированном стадионе для американского футбола, построенном Хантом в начале 1970-х годов в Канзас-Сити.

Деятельность Ханта в рамках АФЛ, а позднее НФЛ часто также характеризуется как направленная на достижение социальной справедливости и предоставление равных возможностей цветным спортсменам. До 1959 года количество чернокожих игроков в НФЛ было минимальным, вплоть до того, что в отдельных матчах можно было не увидеть на поле ни одного цветного игрока. В частности, было широко распространено мнение, что негры не могут играть на позиции центрального лайнбекера (известной также как «квотербек в защите»). С основанием АФЛ ситуация изменилась: Хант лично занялся скаутингом и подготовкой игроков в американский футбол в вузах с традиционно цветным контингентом. Среди игроков, привлечённых им в АФЛ, был центральный лайнбекер и будущий член Зала славы профессионального футбола Вилли Ланир. В 1967 году Ланир стал первым чернокожим центральным лайнбекером в стартовом составе профессиональной футбольной команды, а через два года «Чифс», также впервые в истории, выиграли чемпионат АФЛ со стартовым составом, больше чем наполовину состоявшим из негров.

Хант продолжал контролировать «Канзас-Сити Чифс» больше сорока лет, до самой смерти, хотя предпочитал, чтобы его называли не владельцем, а основателем этого клуба.

Профессиональный теннис

В 1967 году, когда мировой теннис был всё ещё жёстко разделён на профессиональный и любительский, Хант присоединился к владельцу клуба «Нью-Орлеан Сэйнтс» Дэвиду Диксону, планировавшему создание нового профессионального теннисного тура, призванного заменить существовавший около двух десятилетий нерегулярный тур Джека Креймера. Хант занялся подбором игроков, в итоге подписав контракт с восемью теннисистами-любителями, ставшими известными как «Красивая восьмёрка». Первыми игроками нового тура стали Джон Ньюкомб, Тони Роч, Деннис Ралстон, Клифф Дрисдейл, Эрл Бухгольц, Никола Пилич, Роджер Тейлор и Пьер Бартез. В дальнейшем к ним присоединились Марти Риссен, Рэй Мур, Том Оккер и Артур Эш.

Однако вскоре после старта тура, получившего название World Championship Tennis, Диксон отказался его спонсировать, поскольку первые турниры с участием его игроков оказались убыточными. Хант остался единственным владельцем новой организации и удерал её от распада. Более того, туру Ханта удалось победить в конкурентной борьбе, а затем поглотить другой профессиональный тур — Национальную теннисную лигу, в которой выступали такие состоявшиеся профессиональные знаменитости, как Род Лейвер, Кен Розуолл, Панчо Гонсалес, Андрес Химено, Рой Эмерсон и Фред Столл.

WCT активно участвовал в процессе интеграции любительского и профессионального тенниса и сыграла важную роль в популяризации этой игры. За первые пять лет его существования была создана сетка турниров, предвосхищающая современные теннисные туры АТР и WTA, включая итоговый турнир года. Финал такого итогового турнира в 1972 году, разыгранный между Родом Лейвером и Кеном Розуоллом, уже смотрели по каналу NBC 40 миллионов зрителей. В целях большей привлекательности для телевидениях в турнирах WCT были введены цветная форма для игроков и укорачивающий время игры тай-брейк. WCT оставался ведущим теннисным туром до начала 1980-х годов, когда его обошёл по популярности тур Гран-при. В 1989 году последние турниры WCT были включены в календарь тура Гран-при, а через год тот был реорганизован, превратившись в существующий до настоящего времени тур АТР.

Европейский футбол в Северной Америке

После огромного интереса у телезрителей во всём мире (в том числе и в США), который вызвал в 1966 году финал чемпионата мира по футболу в Англии, Ламар Хант сумел оценить потенциал европейского футбола как зрелища. Несмотря на кажущееся равнодушие, а иногда и явно враждебное отношение широкой американской публики к развитию этого вида спорта в США, Хант вскоре вложил средства в профессиональный футбольный турнир, ставший известным как Североамериканская футбольная лига. Среди клубов лиги был и принадлежавший Ханту «Даллас Торнадо», ставший одним из первых профессиональных футбольных клубов в США. Основу состава «Торнадо» составляли привезенные из Европы игроки, некоторые из которых (в частности, Бобби Моффат и выходец из «Блэкберн Роверс» Кенни Купер) затем продолжили сотрудничество с клубом уже как тренеры. Американские игроки, выросшие в «Торнадо», в дальнейшем работали с клубом Major Indoor Soccer League «Даллас Сайдкикс». После основания Североамериканской футбольной лиги НФЛ попыталась принять внутреннее правило, запрещающее владельцам клубов НФЛ одновременно владеть командами в других профессиональных лигах, что в частности не позволило бы Ханту оставаться владельцем одновременно «Чифс» и «Торнадо». Вопрос долгое время решался в суде, и в итоге СФЛ выиграла дело, что в дальнейшем позволило Ханту и другим инвесторам вкладывать деньги в новые лиги. В 1971 году «Далас Торнадо» стал чемпионом Североамериканской футбольной лиги. Клуб был расформирован в 1981 году, когда финансовый крах СФЛ стал очевидным.

Североамериканская футбольная лига процветала несколько лет, но из-за завышенной оценки её потенциала со стороны владельцев команд и явного дисбаланса сил, который создавал её ведущий клуб, «Нью-Йорк Космос», в конечном итоге обанкротилась. После её распада Хант сыграл ключевую роль в успехе кампании США за право принять чемпионат мира 1994 года, два года проработав на добровольных началах сопредседателем организационного комитета в Далласе — одном из городов, принявших этот турнир. Он также был одним из инициаторов создания в 1996 году новой профессиональной футбольной лиги высшего уровня — Major League Soccer. Семья Хант способствовала созданию уникальной структуры, в которой владельцы клубов являются также акционерами лиги в целом. В первоначальном составе MLS в собственности Хантов находились два клуба — «Коламбус Крю» и «Канзас-Сити Уизардс», и уже в 1999 году в Коламбусе открылся «Крю Стэдиум» — первый в США современный стадион, специализированный для проведения игр по европейскому футболу. В 2005 году усилиями Ханта в его родном городе был открыт футбольный стадион «Пицца-Хат-Парк», ставший домашней площадкой для ещё одного клуба MLS — «Далласа». Этот клуб, ранее носивший название «Даллас Бёрн», стал третьим клубом MLS в собственности семьи Хант, сохранившей контроль над ним и «Коламбус Крю» и после смерти Ламара Ханта («Уизардс» были проданы инвестиционной компании OnGoal, LLC в августе 2006 года).

Прочая деятельность

Спортивные инвестиции Ламара Ханта не ограничивались американским и европейским футболом и теннисом. Он входил в число инвесторов, создавших клуб НБА «Чикаго Буллз», в дальнейшем шесть раз становившийся чемпионом этой лиги. Он сохранил свою долю акций «Буллз» до самой смерти.

В бейсболе Хант несколько лет владел командой младшей бейсбольной лиги Даллас-Форт-Уэрт Сперс и в 1964 году сделал попытку приобрести для Далласа место в Главной лиге бейсбола (MLB). Эта попытка не увенчалась успехом, и команда MLB появилась в Техасе только через 8 лет, когда в Арлингтон переехал клуб из Вашингтона, получивший на новом месте название «Техас Рейнджерс».

В других областях развлекательной индустрии Ламар Хант отметился строительством в Канзас-Сити двух тематических парков развлечений — Worlds of Fun и Oceans of Fun. В 1969 году он предложил выкупить у правительства США остров Алькатрас в заливе Сан-Франциско с тем, чтобы превратить расположенную на нём федеральную тюрьму в туристическую достопримечательность и торговый центр. Это предложение, однако, было отклонено из-за протестов местного населения.

В Канзас-Сити рядом со стадионом Эрроухед Хант построил крупнейший в мире подземный деловой комплекс, обладающий полностью контролируемым микроклиматом и получивший название «Субтрополис». На территории этого комплекса разместилось свыше 50 местных, национальных и международных фирм. В 1979 и 1980 годах Ламар Хант, сохранявший долю в семейном нефтяном бизнесе, вместе с двумя братьями, Уильямом Гербертом и Нельсоном Банкером, попытался путём спекулятивных сделок установить контроль над мировым рынком серебра. Эти операции привели к панике на рынке и обвалу цен на серебро, и позже, в 1988 году, федеральный суд США обязал братьев Хант оплатить убытки в размере 133 миллионов долларов перуанской правительственной горнодобывающей компании Minpeco S.A.

Ламар Хант, страдавший в последние годы жизни от рака предстательной железы, умер в декабре 2006 года в далласской больнице. Пост президента «Канзас-Сити Чифс» унаследовал его сын Кларк; Ламара Ханта пережили также вторая жена Норма, ещё трое детей и 12 внуков.

Признание заслуг

Достижения Ламара Ханта как спортивного антрепренёра были отмечены включением его имени в списки следующих залов славы:

• 1972 — Зал славы профессионального футбола; Хант стал первым деятелем АФЛ, включённым в списки этого зала славы
• 1977 — Зал славы техасского бизнеса
• 1982 — Национальный зал футбольной славы США
• 1984 — Техасский зал спортивной славы
• 1993 — Международный зал теннисной славы
• 1995 — Зал спортивной славы Миссури
• 2004 — Зал славы бизнеса Канзас-Сити

Хант был вторым деятелем, награждённым медалью Почёта Зала славы Федерации футбола США, после бывшего председателя федерации Алана Ротенберга. В 2005 году он стал лауреатом премии Футбольного фонда США за достижения карьеры.

С 1999 года имя Ламара Ханта носит Открытый кубок США по футболу. В его честь также назван ежегодный приз, вручаемый команде-победительнице Американской конференции НФЛ — Ламар Хант Трофи. В 1999 году издание Soccer America включило Ханта в свой список 25 наиболее влиятельных людей в футболе, а в появившемся в том же году списке ста самых влиятельных спортивных деятелей журнала Sporting News он занял 17-е место.

Литература

• Michael MacCambridge. [books.google.ca/books?id=9jI5GTaAjZMC&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Lamar Hunt: A Life in Sports]. — Andrew McMeel Publishing, 2012. — ISBN 978-1-4494-2339-1.</span>
• Dave Blevins. [books.google.ca/books?id=aB8sCV5nVaoC&lpg=PP1&pg=PA473#v=onepage&q&f=false Hunt, Lamar] // The Sports Hall of Fame Encyclopedia: Baseball, Basketball, Football, Hockey, Soccer. — Scarecrow Press, 2012. — P. 473. — ISBN 978-0-8108-6130-5.</span>
• [books.google.ca/books?id=Kv2gx2mH3EgC&lpg=PP1&pg=PA2664#v=onepage&q&f=false Honoring the life, legacy and accomplishments of Lamar Hunt] // Congressional Record. Proceedings and Debates of the 110th Congress, First Session. — Washington : United States Government Printing Office, 2007. — Vol. Vol. 153, pt.9, May 10, 2007 to May 21, 2007. — P. 13330-13334.</span>

Ссылки

• [www.tennisfame.com/hall-of-famers/inductees/lamar-hunt/ Ламар Хант]  (англ.) на сайте Международного зала теннисной славы
• [www.profootballhof.com/players/lamar-hunt/ Ламар Хант]  (англ.) на сайте Зала славы профессионального футбола

Отрывок, характеризующий Хант, Ламар

– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.