Хануман

Статья по тематике Индуизм
История · Пантеон
Направления Вайшнавизм  · Шиваизм  · Шактизм  · Смартизм
Верования и практики Дхарма · Артха · Кама Мокша · Карма · Сансара Йога · Бхакти · Майя Пуджа · Мандир · Киртан
Священные писания Веды · Упанишады Рамаяна · Махабхарата Бхагавадгита · Пураны другие
Родственные темы Индуизм по странам · Календарь · Праздники · Креационизм · Монотеизм · Атеизм · Обращение в индуизм · Аюрведа · Джьотиша
Портал «Индуизм»

Ханума́н (санскр. हनुमान्, Hanumān ^IAST, «имеющий (разбитую) челюсть») — чтимое в индуизме обезьяноподобное божество, сын бога ветра Ваю и апсары Пунджисталы. Один из главных героев «Рамаяны», предводитель одного из войск ванаров, также друг Рамы и Ситы. В шиваизме считается одной из аватар Шивы.

Рождение

Мать Ханумана находилась в то время под действием проклятия, обратившего её в ванару, носила имя Анджана (отсюда одно из имен Ханумана — Анджанея) и была женой Кешари, могущественного воина из расы ванаров. Однажды, когда она гуляла в горах, её увидел пролетавший мимо бог ветра Ваю и был сражён её красотой. Ваю овладел Анджаной. Так на свет появился Хануман и отсюда его первое имя — Марути (сын ветра).

Детство

Хануман унаследовал от своего отца божественные способности к полёту, быстрому перемещению, а также невероятную силу. Вскоре после своего рождения он, увидев Солнце, решил, что это фрукт и попытался его съесть. Это увидел Индра и метнул в Ханумана свою ваджру, сломав ему челюсть. Хануман без сознания упал на землю. Расстроенный Ваю взял сына и за такую несправедливость начал выкачивать весь воздух с планеты. Вскоре всё живое в мире стало задыхаться и Индра вместе с могущественными богами решили умиротворить Ваю, и Брахма исцелил Ханумана, дав защиту от любого вида оружия. После этого случая Хануман и обрёл своё имя.

Узнав, что бог солнца Сурья — известный учитель, Хануман увеличился в размерах, чтобы достичь небесного пути Сурьи, и попросил того взять его в ученики. Сурья отказал, сказав, что должен освещать мир и не может покидать свою колесницу. Тогда Хануман ещё увеличился в размерах, поставил одну ногу на западную границу мира, а другую на восточную, что позволило ему все время быть рядом с колесницей, и ещё раз обратился к Сурье с просьбой об ученичестве. Удивлённый бог солнца согласился и передал Хануману свои знания.

Хануман рос большим озорником и частенько подшучивал над отшельниками в горах, утаскивая у них вещи и предметы культа. Раздражённые мудрецы наложили на него проклятие — и он забыл о своих сверхспособностях и вспоминал только тогда, когда становилось необходимо помочь другим. Также Хануман был способен понимать язык птиц, что впоследствии помогло ему освободить Раму и Лакшману из подземного мира и сразить Ахиравану.

Хануман в «Рамаяне»

Находясь в изгнании, Рама обратился к ванарам за помощью в поисках Ситы, похищенной повелителем ракшасов Раваной. Когда группа, отправленная на поиски, достигла южного океанского побережья, все ванары, увидев бескрайний океан, отказались идти дальше, сославшись на неумение прыгать через воду. Коронованный принц Ангада собрал ванаров вокруг себя, начав поиски того, кто одним махом перепрыгнет океан (100 йоджан). Выбор пал на Ханумана. Когда ванары начали восхвалять его силу и могущество, Хануман вспомнил о своих сверхспособностях.

Полёт через океан

Хануман сосредоточил свой взор на запечатлённом в его сердце облике Рамы, увеличился в размерах и одним прыжком отправился в полёт через океан. Гора, на которой он стоял, слегка погрузилась в море. Подводный пик Майнака всплыл, предложив Хануману передохнуть на нём, но тот, не откладывая, продолжал лететь дальше. Путь ему преградили змей-демон Сураса и великанша Симхика, но Хануман одолел их и попал на Ланку.

В городе

Прибыв на Ланку, Хануман превратился в маленькую обезьянку и ударом поверг злую ракшаси Ланкини, напавшую на него. И она вспомнила о том, что символом крушения Раваны станет обезьянка, повергшая стража ворот своим ударом. В поисках Ситы Хануман случайно обнаружил дом, похожий на храм Хари (Вишну), чьим человеческим воплощением был Рама. Хозяина дома звали Вибхишана — он был практически единственным почитателем Хари на Ланке, но не потерял свою веру и помог Хануману, сказав, что Сита томится в «Ашоковом саду». И Хануман поспешил туда.

После встречи с Ситой, Хануман решил наказать Равану за его проделки и за страдания Ситы. В ашоковом саду, куда Хануман пошёл полакомиться фруктами, на него напала армия сына Раваны Мегханадхи по прозвищу Индраджит. Он собрался поймать Ханумана, метнув волшебное копьё — «Стрелу Брахмы» (Брахмастра). И хотя Брахма даровал Хануману неуязвимость от своих стрел, тот позволил себя пленить, чтобы встретиться лицом к лицу с Раваной, усмирить его гнев и узнать о силах, которыми он располагает.

В наказание Равана приказал поджечь Хануману хвост, обмотав его тряпками и облив маслом для светильников. Когда палачи попытались обернуть хвост тряпками и поджечь, Хануман начал его удлинять, приведя тем самым палачей в замешательство. Затем он всё-таки позволил им поджечь свой хвост и устроил большой пожар на острове, поджигая все дома, кроме того, где спал Кумбхакарна (потому что жена Кумбхакарны взмолилась о пощаде) и жилища Вибхишаны (в знак почтения Вишну). Попрощавшись с Ситой, Хануман взял у неё гребешок, вернулся с ним к Раме и сказал, что необходимо освободить Ситу в течение месяца.

Холм с лечебными травами

На поле битвы Лакшмана был ранен орудием Шакти, выпущенным Мегандой, но поднять его тело смог только Хануман, который затем перенёс его в лагерь Рамы. Чтобы излечить Лакшмана, Джамбаван (предводитель воинства медведей) посоветовал разыскать целителя Сушену с Ланки. Тот, в свою очередь, назвал гору, на которой росли лечебные травы, способные исцелить Лакшмана. На пути к горе Хануман присел отдохнуть у озерца. Увидев неподалёку мудреца, практикующего джапу и повторяющего «Рама! Рама!», Хануман несказанно обрадовался. Окунувшись в озеро, он дотронулся до крокодила, который тут же превратился в светящееся существо, рассказавшее, что он и Каланеми — небесные музыканты, подвергшиеся проклятию, а мудрец неподалёку — вовсе не мудрец, а на самом деле ракшаса. Хануман расправился с перевоплотившимся мудрецом, освободив тем самым души Каланеми и крокодила, как гласило пророчество Дурвасы.

Хануман нашёл горный холм Сандживи, но времени на разыскивание целебной травы не было, поэтому он оторвал от земли весь холм и на своей ладони перенёс его в лагерь ванаров.

Подземный мир

Однажды во время войны Махиравана, единственный оставшийся сын Раваны, пленил Раму и его брата Лакшману и заточил их в своём дворце в Патале (подземном мире). Хануман отправился на поиски друзей и, найдя их, обнаружил, что для победы над Махираваной нужно задуть разом пять ламп. Хануман принял облик пятиликого Панчамукхи (санскр. पञ्चमुख, панча — пять, мукха — лицо) с лицами Варахи, Нарасимхи, Гаруды, Хаягривы и своим собственным. Задув лампы, он убил Махиравану и освободил Раму и Лакшману.

После войны

После войны, процарствовав несколько лет, Рама решил покинуть земной мир и удалиться на небеса. Многие из его окружения решили последовать за ним, даже некоторые ванары, в числе которых был Сугрива. Однако Хануман не захотел покидать землю и испросил позволения оставаться на Земле, пока люди чтят имя Рамы. Сита одобрила это решение и распорядилась установить изображения Ханумана в людных местах, чтобы он мог слышать восхваления в адрес Рамы. Так Хануман стал одним из семи индуистских бессмертных.

Хануман участвует и в событиях Махабхараты. Один из братьев пандавов, Бхима, пребывая в изгнании, встречает в лесу Ханумана и не может даже приподнять хвост, которым тот преградил ему дорогу. Хануман объявляет Бхиме, что он — его брат (Бхима — тоже сын Ваю) и возвещает ему учение о четырёх Югах и об обязанностях четырёх варн.

Культ Ханумана

Культ Ханумана — один из самых популярных в индуизме. Его чтят как наставника в науках и покровителя деревенской жизни. Из Индии культ Ханумана (и обезьян вообще) распространился на всю Юго-Восточную Азию, вплоть до Китая, где его почитают как Сунь Укуна.

См. также

• Хануман-чалиса

Литература

• Хануман // Мифологический словарь / гл. ред. Е. М. Мелетинский. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — 672 с.
• [www.advayta.org/item/000002/?id=303 «Рамакатха Расавахини»] — «Рамаяна» в изложении Сатьи Саи Бабы (Главы 23-31)
• [www.advayta.org/item/000002/?text_id=305 Тулсидас. Шри Хануман Чалиса]
• [advayta.org/item/000002/?text_id=248 «Рамаяна»] — «Рамаяна»
• [advayta.org/item/000002/?id=316 «Сказание о Раме»] — Литературное изложение Э. Н. Тёмкина и В. Г. Эрмана
• Hanuman — In Art, Culture, Thought and Literature by Shanti Lal Nagar (1995). ISBN 81-7076-075-5
• Swami Satyananda Sarawati: Hanuman Puja. India: Devi Mandir. ISBN 1-887472-91-6.
• Sri Ramakrishna Math (1985): Hanuman Chalisa. Chennai (India): Sri Ramakrishna Math. ISBN 81-7120-086-9.

Индия   Азия   Индуизм   Мифология   Религия   Биология

Отрывок, характеризующий Хануман

Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.