Хан (владение)
Поделись знанием:
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.
6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
Хан (яп. 藩), в русском языке также употребляется название княжество — базовая административная единица в системе бакухан в период правления сёгуната Токугава (1600—1868) в Японии. Обычно под хан подразумевают владения даймё, т. е. даймё-хан. При этом хан — это не только административная, территориальная единица, но также и часть военного, налогового и государственного аппарата сёгуната Токугава.
Все владения были различны по своим размерам, географическому положению, продуктивности, обилию плодородных земель и сохраняли небольшую политическую независимость. Система хан была очень динамичной. Появлялись новые и исчезали старые хан, одни феодальные кланы отстранялись от управления хан, другие получали их прежние владения. Изменялись доход и размеры хан, местоположение ставок феодальных кланов. Размеры и значение хан выражались в урожае риса, собиравшегося на территории хан и измерявшегося в коку (яп. 石) — 180.39 л.
Содержание
Список хан
Область Кинай
Кинай (яп. 畿内) — Внутренняя столичная
- большая провинция Ямато (яп. 大和大国)
- большая провинция Кавати (яп. 河内大国)
- младшая провинция Идзуми (яп. 和泉下国)
- старшая провинция Сэтцу (яп. 摂津上国)
- старшая провинция Ямасиро (яп. 山城上国)
Область Тосандо
Тосандо (яп. 東山道) — Дорога Восточных гор
- большая провинция Оми (яп. 近江大国)
- хан Асахияма (яп. 朝日山藩)
- хан Оми Миягава (яп. 近江宮川藩)
- хан Нагахама (яп. 長浜藩)
- хан Хиконэ (яп. 彦根藩)
- хан Хиконэ Синдэн (яп. 彦根新田藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Хиконэ
- хан Оомидзо (яп. 大溝藩)
- хан Катада (яп. 堅田藩)
- хан Оомори (яп. 大森藩)
- хан Ямаками (яп. 山上藩)
- хан Миками (яп. 三上藩)
- хан Нисёдзи (яп. 仁正寺藩)
- хан Дзэдзэ (яп. 膳所藩)
- хан Минакути (яп. 水口藩)
- хан Оми Комуро (яп. 近江小室藩)
- хан Саваяма (яп. 佐和山藩)
- старшая провинция Мино (яп. 美濃上国)
- хан Имао (яп. 今尾藩) — фукэро (яп. 附家老), дочернее княжество хана Овари
- хан Явата (яп. 八幡藩)
- хан Такатоми (яп. 高富藩)
- хан Наэги (яп. 苗木藩)
- хан Огаки (яп. 大垣藩)
- хан Огаки Синдэн (яп. 大垣新田藩) — дочернее княжество хана Огаки
- хан Кану (яп. 加納藩)
- хан Ивамура (яп. 岩村藩)
- хан Такасу (яп. 高須藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Нагоя
- хан Канаяма (яп. 金山藩)
- хан Иватаки (яп. 岩滝藩)
- хан Иби (яп. 揖斐藩)
- хан Симидзу (яп. 清水藩)
- хан Сэки (яп. 関藩)
- хан Аоно (яп. 青野藩)
- хан Куроно (яп. 黒野藩)
- младшая провинция Хида (яп. 飛騨下国)
- старшая провинция Синано (яп. 信濃上国)
- хан Иияма (яп. 飯山藩)
- хан Судзяка (яп. 須坂藩)
- хан Мацусиро (яп. 松代藩), другое название — хан Каванакадзима (яп. 川中島藩)
- хан Уэда (яп. 上田藩)
- хан Коморо (яп. 小諸藩)
- хан Ивамурада (яп. 岩村田藩)
- хан Мацумото (яп. 松本藩)
- хан Таногути (яп. 田野口藩), другое название — хан Тацуока (яп. 竜岡藩)
- хан Сува (яп. 諏訪藩), другое название — хан Такасима (яп. 高島藩)
- хан Такатоо (яп. 高遠藩)
- хан Иида (яп. 飯田藩)
- хан Ханисина (яп. 埴科藩)
- хан Сакаки (яп. 坂木藩)
- хан Наганума (яп. 長沼藩)
- большая провинция Кодзукэ (яп. 上野大国)
- хан Нумата (яп. 沼田藩)
- хан Маэбаси (яп. 前橋藩)
- хан Аннака (яп. 安中藩)
- хан Такасаки (яп. 高崎藩)
- хан Исэсаки (яп. 伊勢崎藩)
- хан Нанокаити (яп. 七日市藩)
- хан Ёсии (яп. 吉井藩)
- хан Обата (яп. 小幡藩)
- хан Татэбаяси (яп. 館林藩)
- хан Ого (яп. 大胡藩)
- хан Синодзука (яп. 篠塚藩)
- хан Сирои (яп. 白井藩)
- хан Итахана (яп. 板鼻藩)
- хан Аояги (яп. 青柳藩)
- старшая провинция Симоцукэ (яп. 下野上国)
- хан Оотавара (яп. 大田原藩)
- хан Куробанэ (яп. 黒羽藩)
- хан Кицурэгава (яп. 喜連川藩)
- хан Карасуяма (яп. 烏山藩)
- хан Уцуномия (яп. 宇都宮藩)
- хан Мибу (яп. 壬生藩)
- хан Сано (яп. 佐野藩)
- хан Канума (яп. 鹿沼藩)
- хан Итабаси (яп. 板橋藩)
- хан Асикага (яп. 足利藩)
- хан Уэда (яп. 上田藩)
- хан Кояма (яп. 小山藩)
- хан Эномото (яп. 榎本藩)
- хан Омия (яп. 大宮藩)
- большая провинция Муцу (яп. 陸奥大国)
- хан Тонан (яп. 斗南藩)
- хан Ситинохэ (яп. 七戸藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Мориока, в 1819—1869 доход 11.000 коку
- хан Хиросаки (яп. 弘前藩), в 1590—1600 доход 45.000 коку, в 1600—1869 доход 100.000 коку
- хан Куроиси (яп. 黒石藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Хиросаки, в 1809—1869 доход 10.000 коку
- хан Хатинохэ (яп. 八戸藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Мориока, в 1664—1869 доход 20.000 коку
- хан Мориока (яп. 盛岡藩), в 1590—1600 доход 100.000 коку, в 1600—1868 доход 200.000 коку, в 1868—1869 доход 130.000 коку
- хан Мицусава (яп. 水沢藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Сэндай
- хан Итиносэки (яп. 一関藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Сэндай, в 1660—1869 доход 30.000 коку
- хан Сэндай (яп. 仙台藩), в 1603—1869 доход 620.056 коку
- хан Иванума (яп. 岩沼藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Сэндай
- хан Янагава (яп. 梁川藩)
- хан Коори (яп. 桑折藩)
- хан Симотэдо (яп. 下手渡藩)
- хан Соманакамура (яп. 相馬中村藩)
- хан Фукусима (яп. 福島藩)
- хан Муцу Симомура (яп. 陸奥下村藩)
- хан Нихонмацу (яп. 二本松藩)
- хан Айдзу (яп. 会津藩)
- хан Михару (яп. 三春藩)
- хан Мутимории (яп. 守山藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Мито
- хан Оокубо (яп. 大久保藩)
- хан Исикава (яп. 石川藩)
- хан Сиракава (яп. 白河藩)
- хан Сиракава Синдэн (яп. 白河新田藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Сиракава
- хан Асакава (яп. 浅川藩)
- хан Ивакитайра (яп. 磐城平藩)
- хан Танагура (яп. 棚倉藩)
- хан Юнагая (яп. 湯長谷藩)
- хан Идзуми (яп. 泉藩)
- хан Кубота (яп. 窪田藩)
- старшая провинция Дэва (яп. 出羽上国)
- хан Акита (яп. 久保田藩)
- хан Ивасаки (яп. 岩崎藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Акита
- хан Акита Синдэн (яп. 久保田新田藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Акита
- хан Камэда (яп. 亀田藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Акита
- хан Хондзё (яп. 本荘藩)
- хан Ядзима (яп. 矢島藩)
- хан Сонай (яп. 庄内藩)
- хан Ояма (яп. 大山藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Сонай
- хан Дэва Мацуяма (яп. 出羽松山藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Сонай
- хан Атэрадзава (яп. 左沢藩)
- хан Синдзё (яп. 新庄藩)
- хан Ямагата (яп. 山形藩)
- хан Каминояма (яп. 上山藩)
- хан Тэнду (яп. 天童藩)
- хан Нагаторо (яп. 長瀞藩)
- хан Ёнэдзава (яп. 米沢藩)
- хан Такахата (яп. 高畠藩)
Область Токайдо
Токайдо (яп. 東海道) — Дорога Восточного моря
- младшая провинция Ига (яп. 伊賀下国)
- младшая провинция Исэ (яп. 伊勢下国)
- младшая провинция Сима (яп. 志摩下国)
- хан Тоба (яп. 鳥羽藩)
- старшая провинция Овари (яп. 尾張上国)
- старшая провинция Микава (яп. 三河上国)
- хан Коромо (яп. 挙母藩)
- хан Кария (яп. 刈谷藩)
- хан Сигэхара (яп. 重原藩)
- хан Одзю (яп. 大給藩)
- хан Окадзаки (яп. 岡崎藩)
- хан Ниси Оохира (яп. 西大平藩)
- хан Нисибата (яп. 西端藩)
- хан Нисё (яп. 西尾藩)
- хан Ёсида (яп. 吉田藩), другое название — хан Тоёхаси (яп. 豊橋藩)
- хан Тахара (яп. 田原藩)
- хан Ханбара (яп. 半原藩)
- хан Ацукэ (яп. 足助藩)
- хан Синдзё (яп. 新城藩)
- хан Киёсу (яп. 清洲藩)
- хан Цукудэ (яп. 作手藩)
- хан Окутоно (яп. 奥殿藩)
- хан Ихо (яп. 伊保藩)
- хан Оохама (яп. 大浜藩)
- хан Катахара (яп. 形原藩)
- старшая провинция Тотоми (яп. 遠江上国)
- старшая провинция Суруга (яп. 駿河上国)
- младшая провинция Идзу (яп. 伊豆下国)
- старшая провинция Каи (яп. 甲斐上国)
- старшая провинция Сагами (яп. 相模上国)
- большая провинция Мусаси (яп. 武蔵大国)
- хан Хондзё (яп. 本庄藩)
- хан Яватаяма (яп. 八幡山藩)
- хан Окабэ (яп. 岡部藩)
- хан Фукая (яп. 深谷藩)
- хан Тохо (яп. 東方藩)
- хан Оси (яп. 忍藩)
- хан Кисаи (яп. 騎西藩), другое написание — хан Кисаи (яп. 私市藩)
- хан Мусаси Мацуяма (яп. 武蔵松山藩)
- хан Номото (яп. 野本藩)
- хан Куки (яп. 久喜藩)
- хан Акамацу (яп. 赤松藩)
- хан Исидо (яп. 石戸藩)
- хан Комуро (яп. 小室藩)
- хан Хараси (яп. 原市藩)
- хан Ивацуки (яп. 岩槻藩)
- хан Итиномия (яп. 一宮藩)
- хан Кавагоэ (яп. 川越藩)
- хан Хатогая (яп. 鳩ヶ谷藩)
- хан Китами (яп. 喜多見藩)
- хан Муцуура (яп. 六浦藩), другое название — хан Канадзава (яп. 金沢藩)
- хан Аканума (яп. 赤沼藩)
- большая провинция Кадзуса (яп. 上総大国)
- хан Дзёдзай (яп. 請西藩)
- хан Иино (яп. 飯野藩)
- хан Сануки (яп. 佐貫藩)
- хан Итиномия (яп. 一宮藩)
- хан Курури (яп. 久留里藩)
- хан Оотаки (яп. 大多喜藩)
- хан Оотаки Синдэн (яп. 大多喜新田藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Оотаки
- хан Гои (яп. 五井藩)
- хан Кацуура (яп. 勝浦藩)
- хан Кикума (яп. 菊間藩)
- хан Кокубо (яп. 小久保藩)
- хан Кария (яп. 苅谷藩)
- хан Анэгасаки (яп. 姉崎藩)
- хан Оами (яп. 大網藩)
- хан Явата (яп. 八幡藩)
- хан Итихара (яп. 潤井戸藩)
- средняя провинция Ава (яп. 安房中国)
- большая провинция Симоса (яп. 下総大国)
- большая провинция Хитати (яп. 常陸大国)
- хан Касама (яп. 笠間藩)
- хан Мито (яп. 水戸藩)
- хан Сисидо (яп. 宍戸藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Мито
- хан Симодатэ (яп. 下館藩)
- хан Футю (яп. 府中藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Мито
- хан Симоцума (яп. 下妻藩)
- хан Цутиура (яп. 土浦藩)
- хан Ятабэ (яп. 谷田部藩)
- хан Усику (яп. 牛久藩)
- хан Асо (яп. 麻生藩)
- хан Какиока (яп. 柿岡藩)
- хан Катано (яп. 片野藩)
- хан Кобари (яп. 小張藩)
- хан Сидзуки (яп. 志築藩)
- хан Нуката (яп. 額田藩)
- хан Исиока (яп. 石岡藩)
- хан Эдосаки (яп. 江戸崎藩)
Область Хокурикудо
Хокурикудо (яп. 北陸道) — Дорога Северных земель
- средняя провинция Вакаса (яп. 若狭中国)
- большая провинция Этидзэн (яп. 越前大国)
- хан Маруока (яп. 丸岡藩), в 1624—1695 доход 46.300 коку, в 1695—1869 доход 50.000 коку
- хан Фукуи (яп. 福井藩), другое название — хан Этидзэн (яп. 越前藩)
- хан Этидзэн Кацуяма (яп. 越前勝山藩)
- хан Ооно (яп. 大野藩)
- хан Сабаэ (яп. 鯖江藩)
- хан Цуруга (яп. 敦賀藩), другое название — хан Такамори (яп. 高森藩), сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Обама
- хан Того (яп. 東郷藩)
- хан Нию (яп. 丹生藩)
- хан Андзю (яп. 安居藩)
- хан Ёсиэ (яп. 吉江藩)
- хан Мацуока (яп. 松岡藩)
- хан Кимото (яп. 木本藩)
- хан Кадоно (яп. 葛野藩)
- старшая провинция Кага (яп. 加賀上国)
- старшая провинция Эттю (яп. 越中上国)
- средняя провинция Ното (яп. 能登中国)
- старшая провинция Этиго (яп. 越後上国)
- хан Мураками (яп. 村上藩)
- хан Курокава (яп. 黒川藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Корияма
- хан Миккаити (яп. 三日市藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Корияма
- хан Сибата (яп. 新発田藩)
- хан Мурамацу (яп. 村松藩)
- хан Ёита (яп. 与板藩)
- хан Этиго Нагаока (яп. 越後長岡藩)
- хан Минэяма (яп. 三根山藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Нагаока
- хан Сиия (яп. 椎谷藩)
- хан Такада (яп. 高田藩), в 1616—1618 доход 100.000 коку, в 1618—1624 доход 250.000 коку, в 1624—1681 доход 263.000 коку, в 1681—1701 доход 103.000 коку, в 1701—1710 доход 67.850 коку, в 1710—1741 доход 110.000 коку, в 1741—1869 доход 150.000 коку
- хан Такаянаги (яп. 高柳藩), другое название — хан Сюдзё (яп. 首城藩), в 1702—1739 доход 10.000 коку
- хан Итоигава (яп. 糸魚川藩), в 1618—1623 доход 20.000 коку, в 1691—1695 доход 50.000 коку, в 1695—1869 доход 10.000 коку
- хан Сакадо (яп. 坂戸藩)
- хан Сандзё (яп. 三条藩)
- хан Соуми (яп. 沢海藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Сибата
- хан Фудзии (яп. 藤井藩)
- хан Киёсаки (яп. 清崎藩)
- хан Нагаминэ (яп. 長峰藩)
- средняя провинция Садо (яп. 佐渡中国)
Область Санъиндо
Санъиндо (яп. 山陰道) — Дорога Задних гор
Область Санъёдо
Санъёдо (яп. 山陽道) — Дорога Передних гор
- старшая провинция Аки (яп. 安芸上国)
- старшая провинция Бидзэн (яп. 備前上国)
- старшая провинция Бинго (яп. 備後上国)
- старшая провинция Биттю (яп. 備中上国)
- хан Асао (яп. 浅尾藩)
- хан Асимори (яп. 足守藩)
- хан Биттю Мацуяма (яп. 備中松山藩)
- хан Икусака (яп. 生坂藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Окаяма
- хан Камогата (яп. 鴨方藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Окаяма
- хан Нарива (яп. 成羽藩)
- хан Нивасэ (яп. 庭瀬藩)
- хан Ниими (яп. 新見藩)
- хан Нисиэбара (яп. 西江原藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Ако
- хан Окада (яп. 岡田藩)
- старшая провинция Суо (яп. 周防上国)
- средняя провинция Нагато (яп. 長門中国)
Область Нанкайдо
Нанкайдо (яп. 南海道) — Дорога Южного моря
Область Сайкайдо
Сайкайдо (яп. 西海道) — Дорога Западного моря
- старшая провинция Тикудзэн (яп. 筑前上国)
- старшая провинция Тикуго (яп. 筑後上国)
- старшая провинция Будзэн (яп. 豊前上国)
- старшая провинция Бунго (яп. 豊後上国)
- старшая провинция Хидзэн (яп. 肥前上国)
- хан Карацу (яп. 唐津藩)
- хан Хирадо (яп. 平戸藩)
- хан Хирадо Синдэн (яп. 平戸新田藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Хирадо
- хан Одзё (яп. 小城藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Сага
- хан Хасуикэ (яп. 蓮池藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Сага
- хан Сага (яп. 佐賀藩)
- хан Касима (яп. 鹿島藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Сага
- хан Омура (яп. 大村藩)
- хан Симабара (яп. 島原藩)
- хан Фукуэ (яп. 福江藩), другое название — хан Гото (яп. 五島藩)
- большая провинция Хиго (яп. 肥後大国)
- хан Такасэ (яп. 高瀬藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Кумамото
- хан Кумамото (яп. 熊本藩)
- хан Кумамото Синдэн (яп. 熊本新田藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Кумамото, другое название — хан Такасэ (яп. 高瀬藩)
- хан Уто (яп. 宇土藩) — сихан (яп. 支藩), дочернее княжество хана Кумамото
- хан Хитоёси (яп. 人吉藩)
- средняя провинция Хюга (яп. 日向中国)
- средняя провинция Осуми (яп. 大隅中国)
- средняя провинция Сацума (яп. 薩摩中国)
- младшая провинция Ики (яп. 壱岐下国)
- младшая провинция Цусима (яп. 対馬下国)
Область Хоккайдо
Хоккайдо (яп. 北海道) — Дорога Северного моря
Напишите отзыв о статье "Хан (владение)"
Отрывок, характеризующий Хан (владение)
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.
6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
