Харадж
Хара́дж (араб. خراج) — в исламе — государственный налог, который взимается за пользование землей. Во время монгольского завоевания Ирана харадж заменили названием мал, малият-и арзи, XV—XVII веках в Средней Азии и Иране — мал-у джихат.
Содержание
История
Харадж брался с иноверцев (кафиров) с земель, которые были завоеваны мусульманами. Таким образом, немусульмане платили как джизью (плата предоставление защиты и неприкосновенности со стороны исламского государства), так и харадж. Принявшие ислам иноверцы освобождались от выплаты джизьи, но продолжали платить харадж[1]. В ранней истории ислама, когда дело касалось даней, поступавших по договорам и сбор которых производился вассальными правителями Арабского халифата, харадж употреблялся как синоним джизии. Система обложения хараджем в большинстве областей Халифата восходит к византийским нормам[2].
Исламские правоведы были единогласны в том, что немусульмане должны выплачивать со своих земель харадж, а мусульмане — ушр[1]. Увеличение числа новообращенных мусульман грозило серьезным сокращением поступлений в бюджет государства, поэтому утвердилось представление о том, что статус хараджных земель неизменен и не зависит от религии землевладельца или арендатора. В конце VIII—IX веке факихи толковали харадж как плату (фай), взимаемую с жителей завоеванных областей за пользование его землями[2].
Первый земельный кадастр в Сирии и Ираке был проведён при омейядском халифе Муавии, в Египте — в 724-25 годах. В Ираке и многих других областях Ирана харадж был коллективным налогом, лежавшим на земледельцах каждого населённого пункта, связанных круговой порукой. С IX века харадж был индивидуальным налогом в Египте. Харадж взимался как деньгам (Египет), так и натурой (либо в смешанной форме). Ханафитский правовед Абу Юусуф считал наиболее справедливой смешанную форму. Денежный налог собирался в течение всего года, иногда даже месячными долями[2].
По ханафитскому мазхабу, мусульманин, купивший земли немусульман, должен продолжать платить с этих земель не ушр, а харадж, то есть один вид налога. В трёх других суннитских правовых школах харадж и ушр может выплачиваться с одной и той же земли. Хараджные земли могут быть переданы в аренду[1].
Ушр выплачивается в пользу нуждающихся мусульман, а харадж идёт в бюджет государства[1].
Виды хараджа
Харадж бывает трёх видов:
- аль-Мисаха (муфадана), взимавшийся в твердых ставках с единицы обработанной площади.
- аль-Муваззафа (мукатаа, мунаджиза), предусмотренный для пригодных для земледелия территорий. В период правления халифа Умара ибн аль-Хаттаба, муваззафа была в размере 18 кг и 1 дирхема с территории 1600 квадратных метров. В зависимости от объективных условий эта цифра могла меняться[1].
- аль-Мукасама, выплачиваемый с урожая земель, с которых брали харадж. Размер мукасамы зависел от количества собранного урожая и колебался в размере от четверти до половины урожая. Харадж был установлен пророком Мухаммадом, который после завоевания мусульманами оазисов Хайбар и Фадак, обязал иудеев выплачивать половину собранного ими урожая[1].
Напишите отзыв о статье "Харадж"
Примечания
Литература
- Большаков О. Г. [www.academia.edu/800250/_._M._1991 ал-Харадж] // Ислам: энциклопедический словарь / отв. ред. С. М. Прозоров. — М. : Наука, 1991. — С. 273-274.</span>
- Али-заде, А. А. Харадж : [[web.archive.org/web/20111001002836/slovar-islam.ru/books/h.html арх.] 1 октября 2011] // Исламский энциклопедический словарь. — М. : Ансар, 2007.</span>
| ||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Харадж
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
