Харбинская и Маньчжурская епархия
Поделись знанием:
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.
Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
(перенаправлено с «Харбинская епархия»)
| |
| Основная информация | |
|---|---|
| Страна |  КНР
|
| Епархиальный центр | Харбин |
| Основана | 1922 |
| Количество приходов | 76 (1940-е); 1 (2010) |
| Количество монастырей | 5 |
| Количество священнослужителей |
85 (1940-е) |
| Кафедральный храм | Никольский собор в Харбине |
| Второй кафедральный храм | Софийский собор |
| Сан правящего архиерея | Епископ |
| Титул правящего архиерея | Харбинский и Маньчжурский |
| Архиерей | |
| Правящий архиерей | вдовствует |
Харби́нская и Маньчжу́рская епа́рхия (кит. 哈尔滨教区) — каноническое, структурное и территориально-административное подразделение Китайской православной церкви.
С 1922 по 1956 годы находилась в юрисдикции Русской православной церкви заграницей. Кафедральный храм — Никольский собор в Харбине. Второй кафедральный храм — Софийский собор.
История
Для окормления многотысячной православной диаспоры, оказавшейся на территории Маньчжурии после Революции в России Указом Высшего церковного управления за границей от 29 марта 1922 года в полосе отчуждения КВЖД учреждалась епархия с кафедрой в Харбине, правящему архиерею усваивался титул — епископ Харбинский и Цицикарский[1].
2/15 августа того же года определением Временного Церковного Управления Заграницей на основании представления архиепископа Мефодия от 17/30 июня постановил «епископа Харбинской епархии впредь именовать епископом Харбинским и Маньчжурским»[2].
Торжественное открытие епархии состоялось 14/27 сентября того же года при 28 церквах; три года спустя насчитывалось уже более 40 приходов и два монастыря — мужской и женский[3]. После передачи КВЖД под контроль советско-китайской администрации, положением епархии ухудшилось в связи с проведением советской администрацией активной атеистической пропаганды на дороге. Уже 30 октября 1924 года был упразднен Церковный отдел КВЖД, церковнослужители лишены окладов и выселены из служебного жилья, сняты иконы из служебных кабинетов, а с 1 января 1925 года прекращено финансирование в школах КВЖД преподавания Закона Божьего[4]. Советские активисты стали проводить «красные Пасхи», «красные похороны» и т. п.[5]. В советизированных 32 школах КВЖД с 10546 учащимися преподавали 638 человек, большинство из которых (635 человек) были из советской России[6].
С мая 1941 года в составе Харбинской епархии действовали Цицикарское и Хайларское викариатства.
После поражения Японии во Второй мировой войне в 1945 году, Маньчжурия была занята советскими войсками, а Православная церковь региона перешла в ведение Московского Патриархата. Был учреждён Восточно-Азиатский экзархат Русской православной церкви управляющим которого стал митрополит Нестор (Анисимов), назначенный на Харбинскую кафедру. Его преемником стал епископ Никандр (Викторов). Русское население Китая, составлявшее большую часть верующих в этой стране, быстро убывало и будущее Православия в условиях нового китайского коммунистического государства оказалось под вопросом.
В 1957 году Китайской православной церкви была дарована автономия, а Харбинская епархия была передана в юрисдикцию новообразованной церковной структуры.
До 1962 года Харбинской епархией временно управлял епископ Пекинский и Китайский Василий (Шуан), а после его кончины епархия остаётся вдовствуещей.
Епископы
- Мефодий (Герасимов) (24 марта 1922 — 28 марта 1931)
- Мелетий (Заборовский) (1 апреля 1931 — 6 апреля 1946)
- Нестор (Анисимов) (апрель 1946—1950) с июня 1948 — формально, находился в заключении
- Никандр (Викторов) (июнь 1948 — 7 февраля 1956) до 18 августа 1950 — в/у, еп. Цицикарский
- Василий (Шуан) (30 мая 1957 — 3 января 1962) в/у, еп. Пекинский
Храмы
- Церкви Трёхречья
- Храм в честь Покрова Пресвятой Богородицы в посёлке Верх-Кули
- Храм во имя архангела Михаила в посёлке Верх-Урга
- Храм во имя апостолов Петра и Павла в посёлке Драгоценка (Найлумту)
- Храм в честь Казанской иконы Божией Матери в посёлке Ключевой
- Храм во имя святого Алексия в посёлке Кыцынор
- Храм во имя святого Николая в посёлке Найджин-Булак
- Храм в честь Казанской иконы Божией Матери в посёлки Покровка
- Церкви северо-западной Маньчжурии (Хайларское викариатство)
- Храм в честь Преображения Гоподня в городе Хайлар
- Храм в честь Казанской иконы Божией Матери в городе Маньчжурия
- Храм во имя святого Серафима в городе Маньчжурия
- Храм во имя святых Николая и Алексия на ст. Аньда
- Храм во имя святого Сергия на ст. Барим
- Храм во имя святой Александры на ст. Бухэду
- Храм во имя святого Николая на ст. Мяньдухэ
- Храм в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы на ст. Фуляэрди
- Храм во имя святого Пантелеимона на ст. Хинган
- Храм во имя святых апостолов Петра и Павла на ст. Цицикар
- Храм во имя святого Николая на ст. Чжаланьтунь
- Храм во имя пророка Илии на ст. Чжалайнор
- Храм во имя архангела Михаила на Чжалайнорских копях
- Храм в честь Казанской иконы Божией Матери на ст. Якеши
- Приход в Ононерском (Южно-Чжаланьтуньском) переселенческом районе
- Часовня во имя святого Николая в Халун-Аршане
- Церкви восточной Маньчжурии
- Храм в честь Благовещения Пресвятой Богородицы на ст. Ашихэ
- Храм во имя Пресвятой Троицы на ст. Вейшахэ
- Храм во имя святого Сергия на ст. Имяньпо
- Храм во имя пророка Илии в селе Михаиловском (Тигровая Падь)
- Храм во имя архангела Михаила на ст. Мулин
- Храм в честь иконы Божией Матери «Нечаянная Радость» на Мулинских копях
- Храм во имя святого Николая на ст. Пограничная (ныне Суйфэньхэ)
- Храм во имя святого Георгия на ст. Хайлин
- Храм в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы на ст. Ханьдаохэцзы
- Храм во имя Пресвятой Троицы на ст. Шитоухэцзы
- Храм в честь Казанской иконы Божией Матери в с. Эрдаохэцзы
- Храм в честь Казанской иконы Божией Матери на ст. Эрценцзянцзы
- Храм во имя святого Николая на ст. Эхо (Муданьцзян)
- Храм во имя святого Николая на ст. Яблоня
- Церкви южной Маньчжурии
- Храм во имя святого Николая на ст. Куаньченцзы
- Храм в честь Преображения Господня на ст. Лаошагоу
- Храм во имя святых апостолов Петра и Павла на ст. Шуаньченпу
- Храм во имя святого Владимира на ст. Яомынь
- Харбин
Викариатства
- Хайларское викариатство (1934—1946)
- Цицикарское викариатство (1941—1952)
Напишите отзыв о статье "Харбинская и Маньчжурская епархия"
Литература
- Капран И. К. Музыкальный Харбин: церковные хоры // Российские соотечественники в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Перспективы сотрудничества: материалы третьей международной научно-практической конференции. — Владивосток: Информационно-рекламное агентство «Комсомолка ДВ». — 2003. — С. 149—156
- Лавошников И. К пятилетию существования самостоятельной Харбинской епархии и пребывания на ней Владыки архиепископа Мефодия // «Хлеб Небесный». — 1927. — № 8. — С. 28-29
- Ли Шу Хиао. Деятельность Харбинской православной епархии // Дальний Восток России — Северо-восток Китая: исторический опыт взаимодействия и перспективы сотрудничества. Материалы международной научно-практической конференции. — Хабаровск. — 1998. — С. 172—174
- Мефодий, архиепископ. Каноническое существование Харбинской епархии. — Харбин. — 1929. — 18 С.
- Мефодий, архиепископ. По поводу церковных нестроений. — Харбин. — 1927. — 56 С.
- Падерин Н., священник. В рассеянии // «Альфа и Омега». — 2001. — № 3 (29). — С. 259—274 (Воспоминания харбинского священника Н. Падерина, впоследствии епископа Зарубежной Церкви в Бразилии).
- Падерин Н., священник. Церковная жизнь Харбина // Русский Харбин / Сост. Е. П. Таскина. — М.: МГУ. — 1998. — С. 27-32
- Падерин Н., священник. Церковь Твою утверди: Из воспоминаний о церковной жизни Харбина. — Сан-Паулу. — 1967
- Прозорова Г. В. Православное духовенство Харбина // Годы. Люди. Судьбы. История российской эмиграции в Китае. Материалы конференции. Москва, 19-21 мая 1998 г. — М. — 1998. — С. 51-53
- Прозорова Г. В. Харбинская Епархия: учреждение и развитие. 1922—1942 гг. // Российские соотечественники в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Перспективы сотрудничества: материалы третьей международной научно-практической конференции. — Владивосток: Информационно-рекламное агентство «Комсомолка ДВ». — 2003. — С. 128—135
- Разумовский Г., священник. Патриаршая делегация в Харбине // «Журнал Московской Патриархии». — 1945. — № 12. — С. 14-17
- Сумароков Е. ХХ-летие Харбинской епархии. — Харбин: Типография «Заря». — 1942
- Троицкая С. С. Харбинская епархия, её храмы и духовенство. К 80-летию со дня учреждения Харбино-Маньчжурской епархии. — 1922—2002. — Брисбен: Издательство Н. И. Дмитровского-Байкова. — 2002.
- Челкашина С. А. Из истории харбинской епархии // Дальний Восток России — Северо-восток Китая: исторический опыт взаимодействия и перспективы сотрудничества. Материалы международной научно-практической конференции. — Хабаровск. — 1998. — С. 153—157
- Чжан Цзунхай. Русская православная церковь в Харбине (до захвата Маньчжурии Японией) // «Россия и АТР». — 2001. — № 4. — 102—103
- Шиляев Е. П. Общественно-культурная, религиозная и политическая жизнь Харбина // «Записки русской академической группы в США». Т. ХХVI. — Нью-Йорк. — 1994. — С. 211—240
- Жуковская Е. Н. Благотворительная деятельность БРЭМ и русской православной церкви в г. Харбине в 1934—1945 гг. // Миграционные процессы в Восточной Азии. Тезисы докладов. — Владивосток. — 1994
Примечания
- ↑ [www.sedmitza.ru/data/2009/11/27/1234916977/173_202.pdf Епископ Селенгинский Софроний (Старков): архипастырь эпохи великих перемени потрясений]
- ↑ [diocesedegeneve.net/j2/images/pdf2/Vedomosti/1922/10-11-1922.pdf "Церковные Ведомости", №10-11, 1/14-15/28 августа 1922 г.], стр. 15
- ↑ [rocor.de/vestnik/2006/6/dr-czerkovnoj-istorii-bogdanova-o-n-voznesenskij.html Д-р церковной истории Т. А. Богданова, о. Н. Вознесенский | Германская епархия Русской Православной Зарубежной Церкви]
- ↑ Кротова М. В. СССР и российская эмиграция в Маньчжурии (1920-е — 1950-е гг.). Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. — СПб., 2014. — С. 161. Режим доступа: www.spbiiran.nw.ru/предзащита-9/
- ↑ Кротова М. В. СССР и российская эмиграция в Маньчжурии (1920-е — 1950-е гг.). Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. — СПб., 2014. — С. 161—162. Режим доступа: www.spbiiran.nw.ru/предзащита-9/
- ↑ Кротова М. В. СССР и российская эмиграция в Маньчжурии (1920-е — 1950-е гг.). Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. — СПб., 2014. — С. 162—162. Режим доступа: www.spbiiran.nw.ru/предзащита-9/
Ссылки
- Священник Серафим Ган [www.russianorthodoxchurch.ws/synod/documents/art_yuvenaly.html Жизнеописание Архиепископа Цицикарского Ювеналия (Килина; + 1958 г.) (к 80-летию освящения соборного храма Казанско-Богородицкого монастыря в г. Харбине)]
- [www.pravoslavie.ru/orthodoxchurches/41610.htm Епархии Китайской Автономной Православной Церкви]
Отрывок, характеризующий Харбинская и Маньчжурская епархия
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.
Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
