Харди, Чарльз (адмирал)

сэр Чарльз Харди
sir Charles Hardy
Капитан сэр Чарльз Харди, ок. 1767−1774
Дата рождения	1714(?)
Место рождения	Портсмут, Хемпшир
Дата смерти	18 мая 1780(1780-05-18)
Место смерти	Спитхед
Принадлежность	Великобритания
Род войск	Королевский флот
Годы службы	1726(?)−1780
Звание	Адмирал
Командовал	HMS Torrington, колонии Ньюфаундленд, Нью-Йорк, Флот Канала
Сражения/войны	Война за австрийское наследство Семилетняя война Сражение в бухте Киберон Американская Революционная война
В отставке	губернатор Гринвичского госпиталя

Сэр Чарльз Харди (англ. sir Charles Hardy; ок. 1714 (?) — 18 мая 1780) — офицер Королевского флота и колониальный губернатор Нью-Йорка.

Родился в Портсмуте, сын вице-адмирала Королевского флота.

Служба

На флоте с 1731 года. В 1737 произведён в лейтенанты. В 1741 в коммандеры. 10 августа 1741 года, в возрасте около 27 лет, Чарльз Харди стал полным капитаном. В 1744 году был назначен губернатором и главнокомандующим британской колонии Ньюфаундленд. Не существует никаких свидетельств, что он когда-либо посещал колонию. В следующем 1745 году он командовал HMS Torrington, участвовал в защите конвоя, доставлявшего подкрепление из Гибралтара в недавно захваченную крепость Луисбург.

Посвящён в рыцарство в 1755 году, служил губернатором британской администрации колонии Нью-Йорк с 1755 по 1757 годы (заменён Джеймсом Деланси, англ. James Delancey). В 1756 году стал контр-адмиралом синей эскадры.

В 1759 году женился на Катарине Станьян (англ. Catharine Stanyan). У супругов родились трое сыновей и две дочери.

Семилетняя война

В начале Семилетней войны Харди служил под командованием вице-адмирала Фрэнсиса Холберна. В 1757 году сопровождал генерала Джона Кэмпбелла, лорда Лаудон, и его армию из Нью-Йорка в Галифакс для задуманной атаки французской крепости Луисбург, но атака была отменена. В следующем 1758 году был заместителем адмирала Боскавена во время осады Луисбурга.

Той же осенью он и генерал Джеймс Вольф напали на французские фактории в устье реки Святого Лаврентия и уничтожили французское рыболовство вдоль северного побережья современного Нью-Брансуика и полуострова Гасп. В 1759 году под командой Эдварда Хока был при Кибероне.

В 1762 году стал вице-адмиралом. С 1764 по 1768 годы был членом Парламента от Рочестера. В 1770 году произведён в адмиралы.

Американская Революционная война

Позже, в 1771−1780 был в отставке, служил губернатором Гринвичского морского госпиталя. В 1778 году стал адмиралом белой эскадры. После отставки Кеппеля в 1779 году никто кроме Харди не соглашался принять командование в Канале. Наконец, в мае 1780 года после долгой отставки Харди принял флот. На следующий же день он слёг с воспалением внутренностей. Франко-испанская эскадра превосходила англичан, но атаковать и высадиться в Англии не решилась.

Смерть и наследие

Сэр Чарльз Харди умер 18 мая 1780 года в Спитхеде. Он завещал £3000 каждому из сыновей и £4000 каждой дочери, а также оставил £1000 жене и своё имение Роулинс, графство Оксфордшир, своему старшему сыну Темплу Харди. По смерти Екатерины в 1801 году, из трёх сыновей только Темпл оставался в живых. Брат Харди, Иосия (англ. Josiah Hardy), был торговцем и губернатором штата Нью-Джерси в 1761−1763.

Ссылки

• [www.heritage.nf.ca/govhouse/governors/g12.html Biography at Government House The Governorship of Newfoundland and Labrador]
• [www.biographi.ca/009004-119.01-e.php?&id_nbr=1935 Biography at the Dictionary of Canadian Biography Online]

Литература

• Clowes, William Laird, et al. The Royal Navy: a history from the earliest times to the present, Vol. III. London: Sampson Low, Marston & Co. 1898.

Отрывок, характеризующий Харди, Чарльз (адмирал)

Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.