Харель, Иссер

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Гальперин и Харель

Иссер Харель איסר הראל
Глава Службы общей безопасности Израиля
1948 — 1952
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Изи Дорот
Директор Моссада
1952 — 1963
Предшественник:	Реувен Шилоах
Преемник:	Меир Амит
Рождение:	Витебск, Российская империя
Смерть:	Петах-Тиква, Израиль
Имя при рождении:	Иссер Гальперин
Дети:	дочь

Иссер Харель (ивр. ‏איסר הראל‏‎, настоящее имя Израиль Гальпе́рин, 1912, Витебск — 18 февраля 2003, Израиль) — руководитель служб разведки и безопасности Израиля с 1948 по 1963 годы.

Известен тем, что был единственным человеком в истории Израиля, совмещавшего руководство разведкой и контрразведкой. Фактически именно он создавал легендарный Моссад. Лично возглавлял операцию по захвату нацистского преступника Адольфа Эйхмана в Аргентине в 1960 году.

Биография

Израиль Гальперин родился в Витебске (Российская империя, сейчас Республика Беларусь) в богатой семье. был младшим из 4 сыновей еврея-коммерсанта.

Его отец, Натан Гальперин, был выпускником Воложинской ешивы. Его мать, урождённая Иохевед Левина, была младшей дочерью владельца заводов по производству уксуса в Двинске (Даугавпилс) и Витебске. Тесть назначил Натана Гальперина управляющим заводом в Витебске.

Точная дата рождения Израиля Гальперина неизвестна, документы утеряны во время революции и Первой мировой войны в России. Фамилию он поменял уже в Израиле в 1948 году.

После революции его семья потеряла всё своё имущество, которое было конфисковано коммунистическими властями. Не позднее 1917 года они эмигрировали из Советской России в Даугавпилс (Латвия). Его младший брат Давид Натанович Гальперин (1917—1942, погиб в бою под Наро-Фоминском) родился уже в Даугавпилсе. В Даугавпилсе же Харель учился в начальной и средней школе.

Там же он присоединился к молодёжной сионистской организации «Хашомер-Хацаир». Поскольку он собирался переехать в Палестину и жить в кибуце, то, даже не сдав выпускные экзамены, он уехал работать на сельскохозяйственную ферму под Ригой.

В 1929 году после кровавого антиеврейского погрома в Хевроне Харель и его молодые друзья приняли решение переехать в Палестину для укрепления еврейских поселений. 17-летний Иссер приехал в Палестину в 1930 году с пистолетом, который он прятал в буханке хлеба и пронёс через британскую таможню.

В Палестине он почти сразу после приезда вступил в подпольную военизированную организацию еврейской самообороны «Хагана» и до 1935 года жил в киббуце Шфаим, а затем — в Герцлии.

В кибуце Иссер познакомился с еврейской девушкой из Польши по имени Ривка и после непродолжительного ухаживания женился на ней. Все знакомые были очень удивлены, поскольку Харель был человеком угрюмым и необщительным, а Ривка, напротив, была очень шумной, весёлой, любила развлечения и танцы. Она была единственным человеком, кроме премьер-министра Израиля Давида Бен-Гуриона, которому Харель когда-либо подчинялся. Соседи прозвали её «Амазонка».

За трудолюбие в кибуце Иссер с учётом его российского происхождения получил кличку «Стахановец».

В Герцлии Иссер с женой и её сёстрами занимались уборкой фруктов, а затем открыли собственное дело по выращиванию цитрусовых. Однако летом 1940 года «Хагана» направила Хареля в тренировочный лагерь в Яарот ха-Кармел, где он учился стрельбе и осуществлению диверсионных акций. После окончания этой спецшколы Харель почти всю жизнь работал в израильских спецслужбах.

В 1935—1944 годах он работал на дорожном строительстве и прокладке оросительных систем, являясь одновременно членом «Хаганы» и активным бойцом отрядов еврейской самообороны. В период с 1940 по 1944 годы Харель служил в береговом патруле Хаганы — встречал нелегальных иммигрантов.

По утверждению самого Хареля, «Хагана» перевела его на нелегальное положение после того, как он избил британского старшего офицера за антисемитскую реплику.

Был одним из соратников и доверенных лиц премьер-министра Израиля Давида Бен-Гуриона. Возглавлял разведку «Моссад» и контрразведку «Шин-Бет» Израиля. После отставки был советником премьер-министра, членом Кнессета, написал 12 книг.

Воинское звание — подполковник.

Умер 18 февраля 2003 года в возрасте 91 года в медицинском центре «Бейлинсон» в Петах-Тикве.

Руководитель разведки и контрразведки

Работа в разведке для Хареля началась в 1944 году. За два года до этого внутри Хаганы была сформирована первая служба безопасности «Шерут едиот» (ивр. ‏שירות ידיעות‏‎, «Информационная служба») или сокращенно «Шай», в рамках которой Харелю была поручена работа в так называемом «Еврейском дивизионе» или отделе внутренней безопасности. Дов Конторер утверждает, что Харель работал на Шай уже с 1942 года, собирая развединформацию из британских источников.

На момент прихода Хареля весь отдел внутренней безопасности состоял из трёх человек — начальника, секретарши и самого Хареля. В его компетенции была информация о правой оппозиции «Хагане», в частности «Иргун» и «ЛЕХИ». В 1946 году Харель возглавил Еврейский дивизион, а в 1947 году — стал руководителем тель-авивского регионального отдела «Шай».

В это же время он получил прозвище «Иссер-маленький» — формально за рост 155 сантиметров, а ещё чтобы отличать от «Большого Иссера» — Беери, который возглавлял к этому времени всю службу «Шай».

«Служба общей контрразведки» (впоследствии «Общая служба безопасности») Шабак (Шин-Бет) была создана через несколько недель после провозглашения Израиля — 30 июня 1948 года. Новую спецслужбу возглавил Иссер Харель. В начале 1950-х годов осуществлялась активная слежка за правыми экстремистами из Иргуна и Лехи, а затем за левыми активистами из партии «МАПАМ», которых Харель подозревал в шпионаже в пользу СССР.

19 сентября 1952 года Харель стал руководителем внешней разведки — «Моссад» и оставался на этом посту до 26 марта 1963 года. В эти же годы Харель одновременно возглавлял объединённый комитет руководителей всех израильских секретных служб и был советником премьер-министра по вопросам обороны и безопасности.

В это время весь Моссад размещался в трёх комнатах и имел штат 12 человек. Почти сразу же после вступления в должность Харель добился от Бен-Гуриона десятикратного увеличения бюджета Моссад и реорганизовал работу службы. При нём в Моссад была создана спецшкола для подготовки агентов и установлены жёсткие стандарты для отбора кандидатов. Он говорил:

Мне нужны люди, испытывающие отвращение к убийству, но которых, тем не менее, можно научить убивать…

Харель считал, что Моссад должен помочь стране компенсировать разницу в ресурсах между Израилем и его противниками:

Мы окружены врагами, которые намного превосходят нас в численном отношении. Поэтому мы вынуждены выдвигать нашу разведку как можно дальше. Она служит нам подобно длинной руке, помогая скомпенсировать недостаток времени и пространства

Он был единственным человеком в истории Израиля, который совмещал руководство разведкой и контрразведкой. Для этого уникального положения Давид Бен-Гурион придумал в 1957 году специальную должность на иврите HaMemuneh («ответственный»). Эта должность не была официальной, однако авторитет Хареля в спецслужбах Израиля был непререкаем. Фактически он был человеком номер два в государстве, поскольку подчинялся только главе правительства и руководил всеми спецслужбами страны.

Харель лично возглавлял операцию по поимке нацистского военного преступника Адольфа Эйхмана 11 мая 1960 года в Аргентине. Об этих событиях он написал книгу «Дом на улице Гарибальди» (на русском она вышла под названием «Похищение палача»).

Многие традиции в «Моссад» пошли именно от Хареля, например экономия, недоверие к технике и повышенная секретность. Об его любви к конспирации ходили легенды и анекдоты — например, рассказывали, будто он на вопрос таксиста «Куда ехать?» ответил «Это секрет».

До 1960 года имя Хареля не появлялось в открытой печати. Известен он стал после захвата Эйхмана, когда появился на заседании Кнессета, посвящённого этому событию.

Отставка

В марте 1963 года между Харелем и Бен-Гурионом возникли острые разногласия. Они были связаны с операциями Моссад в Египте.

Незадолго до этого Бен-Гурион заключил тайное соглашение с Конрадом Аденауэром о том, что Германия выплатит Израилю крупные суммы денег в качестве компенсации за преступления нацистов, а также поставит большую партию оружия, в котором Израиль очень нуждался.

В это же время Харель развернул в Египте операцию «Дамоклов меч» против немецких учёных, помогавших Египту в разработке ракетной программы, которую Харель считал чрезвычайно опасной для Израиля. Немецкие специалисты получали от агентов Моссад угрожающие письма, а затем и посылки, начинённые взрывчаткой. Таким способом Харель рассчитывал заставить их уехать из Египта. В конце марта 1963 года Бен-Гурион попросил Хареля свернуть операцию в Египте, чтобы не ставить под угрозу отношения с ФРГ. Однако Харель приказал активизировать теракты против немецких учёных. Результатом стало обострение отношений с Германией, которая прекратила поставки новейшего оружия Израилю. Это вызвало конфликт между ним и Бен-Гурионом, и Харель подал в отставку 26 марта.

С Бен-Гурионом Харель восстановил отношения в июне 1966 года. В этот день жена Бен-Гуриона Полина организовала у себя дома их встречу. Они обнялись, Харель заплакал, а Бен-Гурион подарил ему фотографию, на обороте которой было написано:

«Иссеру — защитнику чести и безопасности страны. Бен-Гурион»

Политическая деятельность

После отставки с поста руководителя Моссад Харель с сентября 1965 года по июнь 1966 года был советником по вопросам разведки и борьбы с террором премьер-министра Леви Эшколя. Однако в связи с личным соперничеством с новым главой Моссад Меиром Амитом ему пришлось уйти в отставку и с этого поста — на этот раз окончательно завершив свою работу в разведке. Последним поводом для отстранения Хареля стал конфликт вокруг дела Бен-Барки.

Впоследствии избирался депутатом Кнессета 7-го созыва с 17 ноября 1969 года по 21 января 1974 года, был членом комиссии по внутренним делам.

Характер, привычки и убеждения

Харель был авторитарным руководителем, все сотрудники «Моссад» подчинялись и были преданы лично ему. Жёсткий стиль Харель сочетал с заботой о хороших сотрудниках и создании у них чувства престижности и элитарности. Кроме того, что он прилагал все усилия чтобы вытащить в Израиль провалившегося агента, но даже схваченного на вражеской территории не по своей вине он оставлял на работе и многие из агентов впоследствии успешно работали с новыми документами, под новой легендой, в другой стране.

Харель не любил и не понимал юмора, а также никогда не шутил сам. Единственное не совсем серьёзное высказывание Хареля:

Из всех людей моих голубых глаз не боятся только собаки и дети

Один из его сотрудников однажды заметил, что если бы Харель не уехал из России, то точно стал бы начальником КГБ, а «этого монстра Берию проглотил бы на завтрак и не поперхнулся».

Харель был убеждён, что настоящие защитники Израиля должны придерживаться жёстких моральных принципов и практически пуританских правил поведения. Всю свою жизнь и работу подчинил этому принципу. Знавшие Хареля отзывались о нём как о человеке кристальной честности.

Харель любил оперу и романы Агаты Кристи. Шпионские детективы, за исключением романов Джона Ле Карре, презирал и говорил, что «таких шпионов ловили бы на третий день по дюжине». Иссер Харель под именем «Мемуне» был одним из героев детективного романа Дерека Картуна «Падение Иерусалима».

Книги

• «Великий обман: политический роман» ивр. ‏התרמית הגדולה, הוצאת שקמונה‏‎ (1971)
• «Джихад» ивр. ‏ג'יהאד‏‎ (1972)
• «Дом на улице Гарибальди» (иврит, 1975). Переведена на английский: Harel I. The House on Garibaldi Street: The First Full Account of the Capture of Adolf Eichmann = ברחוב גריבלדי, תל אביב: ספריית מעריב. — Bantam Books, 1976. — 328 с., переиздана в 1997, ISBN 978-0-7146-4315-1. На русском - «[jhist.org/shoa/eihman000.htm Похищение палача]» (1992).
• «Анатомия измены» ивр. ‏אנטומיה של בגידה: "האדם השלישי" והמפולת במצרים‏‎ (1980)
• «Операция Йосселе» (иврит) (1982)
• «Кризис немецких учёных» (иврит) (1982)
• «Брат против брата: квалифицированный всесторонний анализ Дела Лавона» (иврит) (1982)
• «Правда о убийстве Кастнера» (иврит) (1985)
• «Советский шпионаж» (иврит) (1987)
• «Безопасность и демократия» (иврит) (1989)

См. также

• История спецслужб Израиля

Литература

• Млечин Л. М. Моссад. Тайная война. — 2 изд.. — М.: Центрполиграф, 2004. — С. 28, 146. — 511 с. — 8000 экз. — ISBN 5-9524-1115-0.
• Капитонов К. А. [www.erlib.com/Константин_Капитонов/Израиль._История_Моссада_и_спецназа/1/ Израиль. История Моссада и спецназа]. — М.: АСТ, 2005. — С. 17-39. — 446 с. — (Воюющая страна). — 5000 экз. — ISBN 5-17-02-8779-8.
• Певзнер Ю., Чернер Ю. [books.google.com.by/books?id=eQN_w21x2H4C На щите Давидовом начертано «Моссад»]. — Москва: Терра, 2001. — 427 с. — (Секретные миссии). — ISBN 5-275-00303-X.
• Прохоров Д. П. Служба внешней разведки «Моссад» // [books.google.com.by/books?id=75lbhBLsVcwC&pg=PA62 Спецслужбы Израиля]. — М.: Олма-пресс, 2002. — С. 62-63. — 384 с. — (Досье. Спецслужбы мира). — 5000 экз. — ISBN 5-7654-2102-4.
• Бар-Зохар М. Мемунэ: Иссер Харель и приключения Шин Бет. — 1970. (иврит)

Ссылки

• [nvo.ng.ru/spforces/1999-09-30/mossad.html «Моссад» — главное дело жизни] — интервью Иссера Хареля «Независимому военному обозрению» 30 сентября 1999 года.

Отрывок, характеризующий Харель, Иссер

Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?