Хармид

Хармид (др.-греч. Χαρμίδης) (около 445 г. до н. э. — 403 г. до н. э.) — древнегреческий политик, один из представителей олигархической партии времён правления 30-ти тиранов в Афинах. В 404-403 до н. э. после поражения в Пелопоннесской войне. Известен как один из учеников Сократа и племянник Платона.

Биография

Хармид — афинянин, сын Главкона, происходил из аристократической семьи и через сестру Периктиону был дядей знаменитого философа Платона. Его дядей и опекуном был известный олигарх Критий. В союзе с Критием он стал во главе олигархического переворота 404 г. до н. э., но в следующем году, будучи послан в числе 10 представителей олигархической партии против занявших Пирей демократов, вместе с Критием, пал в сражении при реке Кефиссе. На момент смерти занимал высокую должность архонта.

Знакомство с Сократом

Вместе с Платоном, Хармид принадлежал к кружку Сократа: верным приверженцем последнего он выступает в дошедшем до нас диалоге Платона «Хармид, или о благоразумии».

Хармид также упоминается довольно положительно в произведениях Ксенофонта, посвящённых Сократу — «Воспоминания о Сократе» и «Пир».

В «Воспоминаниях» 7 глава 3-й книги посвящена его разговору с Хармидом. В ней Сократ убеждает нерешительного, но достойного и способного юношу заняться политикой.

Вот у меня и явилось намерение и тебе показать, что ты не испытывая застенчивости перед самыми умными и страха перед самыми сильными людьми, стыдишься говорить перед самыми глупыми и слабыми людьми. Неужели ты стесняешься валяльщиков, башмачников, плотников, кузнецов, земледельцев, купцов, рыночных торговцев, думающих только о том, чтоб им купить что-нибудь подешевле и продать подороже? А ведь из всех них и состоит Народное собрание. Чем же отличается, как ты думаешь, твой образ действий от действия человека, который побеждает подготовленных атлетов и боится неучей? Ты легко говоришь с первыми в государстве, из которых иные смотрят на тебя свысока, и далеко превосходишь людей, специально готовящихся выступать перед народом, но, из страха быть осмеянным, не решаешься говорить перед людьми, которые никогда не думали о государственных делах и не смотрели на тебя свысока.

В произведении «Пир» действие которого относится к 422 г. до н. э. Хармид также представлен весьма положительно. Он, который на тот момент потерял своё состояние вследствие Пелопоннесской войны, говорит, что гордится своей бедностью. При этом он сравнивает свою жизнь, когда был богатым и когда стал бедным. Если раньше ему приходилось бояться всех и отовсюду — грабежа, пожара, сикофантов, то сейчас ему ничего не грозит, он может распоряжаться своим временем как сам захочет и вообще чувствует себя намного лучше.

См. также

• Тридцать тиранов (Афины)
• Пир (Ксенофонт)
• Критий (тиран)

Литература

• Энциклопедический словарь Брокгауз и Ефрона. Том XXXVII Хаким-Ходоров С.-Петербург. Типография Акц. Общ. Брокгауз-Ефрон, Прачешный пер., № 6. 1903 с. 80
• Ксенофонт Сократические сочинения. Киропедия/ Ксенофонт. М.: ООО «Издательство АСТ»: «Ладомир», 2003

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Хармид

– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.