Харрер, Генрих

Генрих Харрер
нем. Heinrich Harrer
Харрер на Франкфуртской книжной ярмарке (1997)
Род деятельности:	альпинист, писатель
Дата рождения:	6 июля 1912(1912-07-06)
Место рождения:	Обергоссен, Хюттенберг, Австрия
Гражданство:	Австрия Австрия Третий Рейх
Дата смерти:	7 января 2006(2006-01-07) (93 года)
Место смерти:	Фризах, Австрия
Отец:	Йозеф Харрер
Мать:	Иоганна Харрер
Супруга:	Лотте Вегенер (1938—1943); Этта Трукса (1952—1953); Карин Харрер
Дети:	сын Ральф
Награды и премии:
Сайт:	[www.harrerportfolio.com/ rerportfolio.com]

Генрих Харрер (нем. Heinrich Harrer; 6 июля 1912, Обергоссен, рыночная коммуна Хюттенберг, Каринтия, Австро-Венгрия — 7 января 2006, Фризах, Каринтия, Австрия) — австрийский путешественник, альпинист и писатель, обершарфюрер СС. Наставник и друг детства Далай-ламы XIV. Получил широкую известность благодаря книге воспоминаний о путешествии в Тибет «Семь лет в Тибете», и одноимённому фильму 1997 года по ней, где роль Г. Харрера исполняет Брэд Питт.

Биография

Ранние годы

Родился 6 июля 1912 года в Обергоссене в семье почтового служащего. Посещал реальные школы в Бруке-на-Муре и Граце. В 1929 г. вступил в Академическое Спортивное общество Граца.

С 1933 по 1938 год изучал географию и занимался спортом в университете Граца. В октябре 1933 г. вступил в СА.

Харрер был отличным горнолыжником. Он был кандидатом на участие в Олимпиаде 1936 года. Однако австрийская сборная бойкотировала эти Игры. Тем не менее, он выиграл соревнования по даунхиллу во время Всемирных Студенческих Игр.

Самым выдающимся альпинистским достижением Харрера стало первопрохождение Северной стены Эйгера в 1938 году. Благодаря ему он прославился как «лучший альпинист Европы».

1 апреля 1938 года вступил в ряды СС (№ 73.896), 1 мая 1938 года стал членом НСДАП. Был спортивным инструктором СС. В том же году женился на Шарлотте (Лотте) Вегенер, дочери геолога и метеоролога Альфреда Вегенера. В декабре 1939 года у них родился сын Ральф. В 1943 году они развелись, после того как Лотта прислала пленному Генриху бланк для развода с просьбой не препятствовать её новой любви.

Путешествие в Тибет

В 1939 году Харрер отправился в Британскую Индию в качестве члена немецкой альпинистской экспедиции по восхождению на Нанга Парбат. Альпинистам не удалось дойти до вершины, однако они проложили путь по Диамирской стене этой горы. По окончании экспедиции все её члены были взяты в плен английскими колониальными властями в связи с началом Второй мировой Войны, и отправлены в лагерь для военнопленных в Индию.

29 апреля 1944 г. Харреру и ещё троим пленным удалось бежать. Проделав огромный путь через Гималаи, Харрер и его друг Петер Ауфшнайтер (Peter Aufschnaiter) в феврале 1946 года пришли в Лхасу. Харреру суждено было пробыть в Тибете семь лет. Он много рассказывал Далай-ламе, которому в то время было 11 лет, о западных странах, которые тогда были диковинными для тибетцев. Этот факт (как и некоторые данные о его с Ауфшнайтером участии в организации вооружённой борьбы тибетцев против китайской агрессии в Тибет 1950г.) используется современной китайской пропагандой как «доказательство» связи тибетского руководства с нацистами, хотя сам Далай-лама позже говорил, что в то время он ничего не знал о нацистах.

Возвращение

После захвата Тибета китайскими войсками в 1950 году Харрер вернулся в Австрию. Здесь он написал книгу «Семь лет в Тибете».

В последующие годы он принял участие в целом ряде этнографических и альпинистских экспедиций, совершил несколько первовосхождений на Аляске (например, первым покорил гору Хантер), в Африке и Океании.

В 1958 году Генрих Харрер занялся гольфом и стал чемпионом Австрии среди любителей. В возрасте восьмидесяти лет он продолжал активно заниматься горными лыжами.

Генрих Харрер умер 7 января 2006 года.

Деятельность

Книга Харрера «Семь лет в Тибете» была переведена на 53 языка. Она была экранизирована в (1997 г.), Жан-Жаком Анно (в роли Харрера снялся Брэд Питт). Всего из-под его пера вышли 23 книги.

На своей родине, в Хюттенберге, Харрер основал музей, в котором собрана богатая коллекция этнографических материалов из различных стран Азии и Африки, а также представлены фотографии и снаряжения самого Генриха Харрера.

За свои более чем 600 экспедиций Харрер неоднократно удостаивался различных наград.

Генрих Харрер и действующий Далай-лама оставались близкими друзьями всю жизнь. В 2002 году Далай-лама отметил Харрера за те усилия, которые он приложил для того, чтобы обратить внимание мировой общественности на ситуацию в Тибете.

Цитата

Где бы я ни жил, я всегда буду скучать по Тибету. Мне часто кажется, что я и сейчас слышу крики диких гусей и журавлей и шум их крыльев, когда они пролетают над Лхасой в чистом и холодном лунном свете. Я искренне хочу, чтобы мой рассказ вызвал немного понимания людей, чьё желание жить в мире и свободными получило так мало симпатии в безразличном мире.» — Генрих Харрер, «Семь лет в Тибете».

Библиография

• [ki-moscow.narod.ru/litra/hud/tibet/tibet.htm Генрих Харрер. Семь лет в Тибете: Мемуары]
• Генрих Харрер. [www.climb.com.ua/travells/evropa/bely_pauk_genrih_harrer/ Белый паук] (рус.)(недоступная ссылка — история). Горная энциклопедия. Проверено 12 февраля 2010. [www.webcitation.org/61C4yMmgf Архивировано из первоисточника 25 августа 2011].

Ссылки

• www.russianclimb.com/russian/harrer.html
• www.harrerportfolio.com/HarrerBio.html

Отрывок, характеризующий Харрер, Генрих

Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.