Hawker Hurricane

Hawker Hurricane IIC
Назначение:	истребитель, перехватчик, истребитель-бомбардировщик
Первый полёт:	6 ноября 1935
Всего построено:	14 583
Характеристики
Экипаж:	1 чел
Макс. скорость:	на высоте 5486 м (18000 футов) 526 км/ч
Боевой радиус:	965 км
Практический потолок:	10 970 м
Скороподъёмность:	846 м/мин
Размеры
Длина:	9,84 м
Высота:	4,0 м
Размах крыла:	12,19 м
Площадь крыла:	23,92 м²
Масса
Пустой:	2605 кг
Снаряжённый:	3480 кг
Макс. взлётная:	3950 кг
Силовая установка
Двигатели:	Rolls-Royce Merlin XX V-12 жидкостного охлаждения
Тяга (мощность):	1185 л. с. (883 кВт) на 6400 м
Вооружение
Стрелково-пушечное вооружение:	4 × 20 мм пушки Hispano Mk II
Подвесные вооружения	2 × 250 или 500 фунтовые бомбы

Hawker HurricaneHawker Hurricane

Хоукер Харрикейн (англ. Hawker Hurricane) — британский одноместный истребитель времён Второй мировой войны, разработанный фирмой Hawker Aircraft Ltd. в 1934 году. Всего построено более 14 500 экземпляров.

Различные модификации самолёта могли действовать как перехватчики, истребители-бомбардировщики (известные также как «Hurribombers») и штурмовики. Для действия с авианосцев существовала модификация, называемая Sea Hurricane.

Разработка

«Харрикейн» был разработан Hawker Aircraft Ltd в ответ на запрос Министерства авиации на постройку истребителя, вооружённого восемью пулемётами и новым двигателем Rolls-Royce PV-12, который позже станет известен под именем «Merlin».

В то же время истребительное командование RAF включало в себя 13 эскадрилий вооружённых бипланами Hawker Fury, Hawker Hart или Bristol Bulldog с деревянными пропеллерами с неизменяемым шагом и неубирающимися шасси.

Разработка, начатая в начале 1934 года под руководством Сидней Кэмма (Sidney Camm), была отвергнута Министерством авиации, и Кэмм предложил выпустить самолёт как частную инициативу компании Hawker. Для экономии «Харрикейн» был разработан с использованием как можно большего количества существовавших инструментов и оборудования. В действительности самолёт был версией успешного Hawker Fury, выполненной как моноплан. Это был главный фактор последующего успеха «Харрикейна».

На ранних стадиях разработки «моноплан Fury» оснащался двигателем Rolls-Royce Goshawk, но немного позже заменён на «Мерлин» и оснащён убирающимися шасси. Разработка стала называться «моноплан-перехватчик» и к маю 1934 года была готова в деталях.

Для тестирования в аэродинамической трубе Национальной физической лаборатории в Тэддингтоне была построена модель в масштабе 1:10. Серия тестов подтвердила, что жизненно важные аэродинамические качества разработки в порядке, и в декабре того же года была построена полноразмерная модель.

Первый прототип K5083 начал строиться в августе 1935 с двигателем PV-12 Merlin. Законченные части самолёта были доставлены на автодром Brooklands, где у Hawker был сборочный ангар, и собраны 23 октября 1935 года. Наземное тестирование заняло около двух недель, и 6 ноября 1935 под управлением главного тест-пилота Hawker P.W.S. Джорджа Булмана (George Bulman) прототип поднялся в воздух в первый раз.

Несмотря на более высокую скорость по сравнению со стоявшими на вооружении RAF бипланами, «Харрикейн» был устаревшим уже в момент создания. Силовой каркас был выполнен по той же технологии, что и каркас бипланов, где сварным соединениям предпочитались заклепки. Он имел ферменный фюзеляж из стальных труб высокой прочности, к которому крепились лонжероны, обтянутые льняной тканью. Такая конструкция означала высокую прочность «Харрикейна» и большее сопротивление разрывным снарядам, чем покрытый металлом Supermarine Spitfire. Изначально крыло состояло из двух лонжеронов и также обтягивалось тканью. Цельнометаллическое крыло из дюралюминия было разработано лишь в апреле 1939. Таким крылом оснащались все последующие модификации.

Простота в обслуживании, широкая колея шасси, хорошие лётные характеристики позволяли «Харрикейну» широко использоваться на театрах военных действий, где надёжность, удобство управления и стабильная платформа для вооружения являлись более важными, чем лётные характеристики, например в роли штурмовика.

Производство

«Харрикейн» был отправлен в серийное производство уже в июне 1936 в основном благодаря своей относительной простоте конструкции и лёгкости изготовления. В перспективе всё более и более вероятной войны важно было снабдить RAF эффективным истребителем как можно быстрее, если производство гораздо более совершенного «Спитфайра» столкнется с трудностями. Этот же фактор был важен для обслуживающего персонала эскадрилий, который имел опыт сервиса и починки самолётов схожей с «Харрикейном» конструкции, простота которой позволяла выдающиеся импровизации при починке в мастерских эскадрилий.

Первый серийный самолёт с установленным двигателем Merlin II совершил первый полёт 12 октября 1937 года. В декабре первые четыре самолёта поступили на службу в 111 эскадрилью на базе RAF Northolt. К началу войны было произведено около 500 «Харрикейнов», которыми укомплектовали 18 эскадрилий.

Партия 1

Партия из 600 самолётов модификации MkI была произведена компанией Hawker Aircraft.

Поставки машин этой партии в войска начались 15 декабря 1937 и окончились 6 октября 1939.

Первые 430 самолётов партии имели полотняную обшивку крыльев, остальные 170 — металлическую.

Впоследствии 94 машины были переданы другим странам:

• Турции — 22 машины.
• Канаде — 20 машин.
• Бельгии — 20 машин.
• Югославии — 12 машин.
• Румынии — 12 машин.
• Южно-Африканскому Союзу — 7 машин.
• Ирану — 1 машина.

Партия 2

Партия из 300 самолётов модификации MkI была также произведена компанией Hawker Aircraft.

Поставки машин этой партии в войска начались 29 сентября 1939 и окончились 1 мая 1940.

Первые 80 самолётов партии имели полотняную обшивку крыльев, остальные 220 — металлическую.

Впоследствии 21 машина была передана другим странам:

• Югославии — 12 машин.
• Финляндии — 8 машин
• Турции — 1 машина.

Партия 1/C

Партия из 40 самолётов модификации Mk I была произведена канадской компанией Canadian Car & Foundry Company по заказу Королевских ВВС.

Самолёты этой партии снабжались более мощным двигателем Rolls-Royce Merlin II или III и либо двухлопастным пропеллером фирмы Watts, либо трехлопастным фирмы De Havilland.

Впоследствии один самолёт был передан Ирландии.

Партия 1/G

Партия из 500 самолётов модификации MkI была произведена компанией Gloster Aircraft.

Поставки машин этой партии в войска начались в ноябре 1939 и окончились в апреле 1940.

Самолёты этой партии снабжались более мощным двигателем Rolls-Royce Merlin III.

Первые 100 машин этой партии снабжались двухлопастными пропеллерами и радиостанцией TR9D, остальные — трёхлопастными и радиостанцией TR1133.

Впоследствии 17 машин было передано другим странам:

• Югославии — 12 машин.
• Свободной Франции — 1 машина.
• Ирану — 1 машина.
• Родезии — 1 машина.
• Ирландии — 1 машина.
• Американской экспедиционной армии — 1 машина.

19 машин этой партии были модернизированы до Mk II, после чего некоторые из них были отправлены в СССР по программе Ленд-лиз.

Партия 3

Партия из 300 самолётов модификации MkI была произведена компанией Hawker Aircraft.

Поставки машин этой партии в войска начались 21 Февраля 1940 и окончились 20 июля 1940.

Самолёты этой партии снабжались двигателями Rolls-Royce Merlin III.

Самолёт под номером P3269 стал прототипом самолёта Hurricane MkII с двигателем.

Впоследствии 3 машины было передано другим странам:

• Южно-Африканскому Союзу — 2 машины.
• Ирландии — 1 машина.

Партия 2/G

Партия из 1250 самолётов модификации MkI, 33 самолётов модификации IIA, 417 самолётов модификации IIB была произведена компанией Gloster Aircraft (итого 1700 самолётов).

Самолёты этой партии снабжались двигателями Rolls-Royce Merlin III либо Rolls-Royce Merlin XX и пропеллером с изменяющимся углом установки лопастей.

Поставки машин этой партии в войска начались в июле 1940 и окончились в августе 1941.

Впоследствии 3 машины были переданы Южно-Африканскому Союзу.

Партия 4

Партия из 500 самолётов модификации MkI была произведена компанией Hawker Aircraft.

Поставки машин этой партии в войска начались 2 июля 1940 и окончились 5 февраля 1941.

Самолёты этой партии снабжались двигателями Rolls-Royce Merlin III. Первые 25 машин партии были выпущены с полотняной обшивкой крыла (позже, уже в войсках, были переоснащены металлической), остальные 475 имели металлическую обшивку изначально.

Впоследствии 14 машин было передано другим странам:

• Южно-Африканскому Союзу — 8 машин.
• Ирландии — 4 машины.
• Канаде — 1 машина.
• Австралии — 1 машина.

Партия 5

Партия из 1000 самолётов модификации MkII была произведена компанией Hawker Aircraft.

Поставки машин этой партии в войска начались 14 января 1941 и окончились 28 июля 1941.

Самолёты этой партии снабжались двигателями Rolls-Royce Merlin ХХ.

Впоследствии 14 машин было передано другим странам:

• Португалии — 4 машины.
• Свободной Франции — 4 машины.
• Турции — 1 машина.

Партия 2/C

Партия из 320 самолётов модификации Mk I и 20 самолётов модификации Mk X была произведена канадской компанией Canadian Car & Foundry Company.

Поставки машин этой партии в войска начались в июне 1940 и окончились в апреле 1941.

31 машина этой партии не была отправлена в Британию и осталась на службе в ВВС Канады.

Партия 6

Партия из 1350 самолётов модификации MkII была произведена компанией Hawker Aircraft.

Самолёты этой партии снабжались двигателями Rolls-Royce Merlin ХХ.

Поставки машин этой партии в войска начались в сентябре 1941 и окончились в декабре 1941.

Значительная часть машин этой партии была отправлена в СССР по программе Ленд-лиз.

Партия 4/G

Партия из 450 самолётов модификации Mk.IIB была произведена компанией Gloster Aircraft.

Самолёты этой партии снабжались Rolls-Royce Merlin XX.

Поставки машин этой партии в войска начались в сентябре 1941 и окончились в декабре 1941.

1 самолёт был передан Южно-Африканскому Союзу.

Партия 7

Партия из 1888 самолётов модификации MkII была произведена компанией Hawker Aircraft на заводах в Лэнгли и Брукленде.

Поставки машин этой партии в войска начались 17 марта 1942 и окончились 23 ноября 1942.

Впоследствии 7 машин были переданы другим странам:

• Южно-Африканскому Союзу — 4 машины.
• Турции — 3 машины.

2 машины были модифицированы в Sea Hurricane.

12 машин были использованы в качестве учебных каркасов.

Самолёты этой партии снабжались двигателями Rolls-Royce Merlin ХХ. Всего было произведено около 14 000 «Харрикейнов» и его модификации для действия с авианосцев «Си Харрикейн». Большинство из них было построено компанией Hawker (которая производила их до 1944 года) и Gloster Aircraft Company. В Austin Motor Company построили 300 «Харрикейнов». Canada Car and Foundry, расположенная в Форт Уильяме в Онтарио, построила 1400 «Харрикейнов» модификации Mk.X.

Модификации

Hurricane I

Первая производственная версия с покрытыми тканью крыльями, деревянным двухлопастным пропеллером неизменяемого шага винта. Оснащался двигателем Rolls-Royce Merlin II или III c взлётной тягой в 880 л.с. и максимальной форсажной тягой в 1310 л.с. на высоте в 9000 футов (2743 м). Вооружался восемью 7,7 мм пулемётами Browning .303 Mk II. Производился в 1937—1939 годах.

Hurricane I (ревизия)

Пересмотренная версия «Харрикейна» оснащалась металлическим винтом постоянной скорости вращения производства de Havilland или Rotol, крылом, обшитым металлом, улучшенным бронированием и другими усовершенствованиями. В 1939 году на вооружении RAF стояло около 500 самолётов этой модификации, которые формировали основу истребительных эскадрилий.

Hurricane IIA Series 1

Hurricane I, оснащённый двигателем Merlin XX с взлётной тягой в 1280 л.с. и форсажной тягой в 1490 л.с. на высоте в 12500 футов (3810 м). Вооружался четырьмя 20 мм пушками Hispano Mk II. Впервые поднялся в воздух 11 июня 1940. Поступил на вооружение эскадрилий в сентябре того же года.

Hurricane IIB (Hurricane IIA Series 2)

Hurricane IIA Series 1, оснащённый новым и немного более удлинённым обтекателем втулки пропеллера. Вооружался двенадцатью 7,7 мм пулемётами Browning .303 Mk II. Дополнительно мог нести 2 бомбы весом 250 или 500 фунтов, хотя это негативно отражалось на максимальной скорости полёта. С 1941 вместо бомбовой нагрузки мог нести два подвесных топливных бака по 45 галлонов (205 литров). Первый самолёт был построен в октябре 1940, а своё название — Mark IIB, он получил лишь в апреле 1941.

Hurricane IIB Trop.

Тропический вариант для использования в Северной Африке. Снабжён пылевыми фильтрами и комплектом для выживания в пустыне для потерпевших аварию пилотов.

Hurricane IIC (Hurricane IIA Series 2)

Новый обтекатель втулки воздушного винта. Вооружался четырьмя 20-мм пушками Hispano Mk II. Как и Hurricane IIB, мог дополнительно принимать бомбовую нагрузку или топливные баки. По характеристикам он уступал немецким истребителям, поэтому переключился на штурмовые задачи. Также были попытки использовать эту модификацию как ночной истребитель. Наиболее многочисленная модель, произведено 4711 штук (включая переделанные IIA и IIB).

Hurricane IID

Штурмовая модификация Hurricane IIB. Вооружалась двумя 40 мм противотанковыми пушками (изначально Rolls-Royce QF 2-pounder Mark XIV с 12 снарядами на ствол, позже Vickers S с 15 снарядами на ствол) и двумя 7,7 мм пулемётами Browning .303 Mk II с трассирующими боеприпасами. Также было усилено бронирование кабины пилота, радиатора и двигателя. Вес вооружения и дополнительного бронирования негативно отразился на манёвренности и фактически исключал применение в качестве истребителя. Первый самолёт взлетел 18 сентября 1941, а поставки начались в 1942. Активно использовался в Северной Африке.

Hurricane IIE

Вариант Hurricane IID с унифицированной подвеской крыла, позволяющей использовать две 40 мм Vickers S противотанковые пушки или восемь 60-фунтовых ракет RP-3, в дополнение к которым имелось два 7,7 мм пулемёта Browning .303 Mk II. Вместо пушек и ракет мог нести два топливных бака или две бомбы. Использовать под разными крыльями пушки и ракеты не получалось, так как из-за отдачи при пушечной стрельбе ракеты срывались с направляющих. Прототип был успешно испытан 23 марта 1942, с апреля в серийном производстве. После выпуска 270 штук был заменён двигатель, улучшено бронирование и модель стала именоваться Hurricane IV.

Hurricane T.IIC

Двухместный тренировочный самолёт. Построено две штуки для персидских военно-воздушных сил.

Hurricane III

Модификация Hurricane II, оснащённая двигателем Merlin производства Packard в качестве альтернативы британским двигателям. Серийно не выпускалась.

Hurricane IV

Hurricane IIE с дополнительным бронированием кабины пилота, радиатора и топливных баков весом в 350 фунтов (159 кг), а также двигателем Merlin 24 или 27, обладающим взлётной тягой в 1610 л.с. и максимальной форсажной тягой в 1510 л.с. на высоте в 9250 футов (2819 м). Все 524 выпущенные машины оснащались противопыльными фильтрами.

Hurricane V

Экспериментальный проект по оснащению Hurricane IV четырехлопастным пропеллером и двигателем Merlin 32, обладающим взлётной тягой в 1625 л.с. и максимальной форсажной тягой в 1640 л.с. на высоте в 2000 футов (609 м). Лётные характеристики улучшились незначительно, а двигатель имел склонность к перегреву. Модель предназначалась для штурмовых операций в Бирме. Было построено не более 3 экземпляров, которые после испытаний в апреле 1943 были переделаны в Hurricane IV.

Hurricane X

Канадский вариант Hurricane I с двигателем Merlin 28 производства Packard c взлётной тягой в 1300 л.с. и максимальной форсажной тягой в 1240 л.с. на высоте в 11500 футов (3505 м). Всего построено 490 штук.

Hurricane XI

Канадский вариант Hurricane II. Построено 150 штук.

Hurricane XIIA и XII

Канадский Hurricane XIIA был разновидностью британского Hurricane II, а канадский XII — британских IIB или IIC. Использовался двигатель Merlin 29 производства Packard c тяговыми характеристиками как у Merlin 28.

Canadian Car & Foundry (CC&F) произвела 1451 «Харрикейна» всех модификаций, в том числе с использованием британских двигателей.

Sea Hurricane

Sea Hurricane IA

Hurricane Mk I, модифицированные компанией General Aircraft Limited для старта с катапульт, установленых на транспортных судах. Такие суда имели возможность запускать самолёты, но не принимать их, поэтому, если самолёт был не в состоянии долететь до сухопутной базы, пилот выбрасывался с парашютом или приводнялся рядом с кораблём, который его подбирал. Неофициально их называли «Hurricats».

Большинство модифицируемых самолётов, снятых со службы на линии фронта, имело настолько плачевное состояние, что, по крайней мере, один вышел из строя из-за перегрузок при запуске с катапульты. Всего было перестроено около 50 единиц.

Sea Hurricane IB

Версия Hurricane IIA Series 2 с катушками катапульты и тормозным крюком. С октября 1941 они использовались на транспортных судах переделаных в авианосцы (так называемых торговых авианосцах), которые могли не только запускать самолёты, но и принимать их. Всего перестроено 340 единиц.

Sea Hurricane IC

Модификация Hurricane IIB и IIC, оснащённая катушками катапульты, тормозным крюком и крылом с четырьмя 20-мм пушками. Начиная с февраля 1942 года перестроено около 400 экземпляров.

Sea Hurricane IIC

Hurricane IIC, оснащённый морским приёмо-передатчиком. 400 самолётов было перестроено и использовалось на авианосцах флота.

Sea Hurricane XIIA

Hurricane XIIA канадской постройки, переделанный в «Си Харрикейн»

На службе

Бои в Норвегии

14 мая 1940 г. на авианосце «Глориес» в Северную Норвегию была отправлена 46-я истребительная эскадрилья Королевских ВВС в составе 18 «Харрикейнов». 26 мая эскадрилья стартовала с авианосца для перелета на береговые аэродромы. При посадке на аэродром в Сканланне 3 «Харрикейна» скапотировали из-за растаявшего снега (позднее их удалось отремонтировать), оставшиеся 13 истребителей приземлились на аэродроме в Бардфуросе. 46-я эскадрилья приняла активное участие в боях за Нарвик, прикрывая союзные и норвежские войска от налетов люфтваффе. Было сделано 249 вылетов, сбито 11 немецких самолетов. В воздушных боях было потеряно 5 «Харрикейнов». Первоначально при эвакуации союзных войск из Северной Норвегии предполагалось уничтожение истребителей, которые, как считалось, не могли садиться на авианосцы. Однако командир 46-й эскадрильи сквадрон-лидер К. Б. Б. Кросс запросил разрешение попробовать спасти истребители. Вечером 7 июня на идущий против ветра на 26 узлах авианосец «Глориес» после нескольких заходов сели 3 «Харрикейна» с самыми опытными пилотами, следующим утром — остальные 10 истребителей. Только один из них потерпел аварию из-за лопнувшей шины. В тот же день 8 июня «Глориес» был потоплен в Норвежском море немецкими линкорами «Шарнхорст» и «Гнейзенау» вместе со всеми находившимися на нем самолетами. Среди немногих спасенных были 2 пилота 46-й эскадрильи, в том числе её командир — сквадрон-лидер Кеннет Кросс, будущий маршал авиации и командующий Королевскими ВВС.

Вторжение во Францию

В ответ на запрос французского правительства на десять истребительных эскадрилий для оказания воздушной поддержки генерал сэр Хью Даудинг, командующий штабом истребительных сил RAF, настоял на том, что такое количество самолётов сильно ослабит обороноспособность Великобритании. Поэтому лишь четыре эскадрильи «Харрикейнов» были переброшены во Францию. «Спитфайры» оставлены для защиты британских островов.

Первой прибыла 73-я эскадрилья 10 сентября 1939 года. Скоро за ней последовали 1-я, 85-я и 87-я эскадрильи, а ещё немного позже 607-я и 615-я. В мае следующего года 3-я, 79-я и 504-я эскадрильи прибыли для подкрепления в виду набирающего обороты немецкого Блицкрига. 13 мая 1940 дополнительные 32 «Харрикейна» прибыли на фронт. Все десять запрошенных эскадрилий действовали с баз во Франции и в полной мере ощутили всю мощь германского наступления. 17 мая, после первой недели боёв, только три эскадрильи были боеспособны. Несмотря на тяжёлые потери, «Харрикейны» уничтожили примерно вдвое больше вражеских самолётов, чем потеряли сами.

Старший лейтенант Edgar «Cobber» Kain одержал первую победу в октябре 1939 года во время его службы во Франции. Впоследствии он стал первым асом-истребителем RAF во Второй мировой войне. В июне 1940 года, направляясь в Англию в увольнение, покидая аэродром, он разбился насмерть, совершая низковысотную «петлю победы».

27 мая 1940 г. 13 самолётов из 505-й эскадрильи перехватили 24 Heinkel He-111, сопровождаемых двадцатью Messerschmitt Bf 110. В течение боя 11 «Хенкелей» было сбито, остальные повреждены. «Харрикейны» получили лёгкие повреждения.

Битва за Британию

В конце июня 1940 года, после падения Франции, в большинстве эскадрилий RAF на вооружении стояли «Харикейны». Битва за Британию официально продолжалась с 1 июля по 31 октября 1940 года, но тяжелейшие бои происходили между 8 августа и 21 сентября 1940. «Спитфайры» и «Харикейны» прославились в боях, защищая Британию против мощи люфтваффе — «Спитфайры» чаще перехватывали немецкие истребители, давая возможность «Харрикейнам» сфокусироваться на бомбардировщиках. Несмотря на несомненное превосходство в технических характеристика «Спитфайра» перед «Харрикейном», на долю последнего приходится большее количество побед в этот период войны: 1593 из 2739 всего сбитыхК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан).

Крестом Виктории был награждён Эрик Николсон за свои действия 16 августа 1940, когда он был атакован тремя Bf-110. Николсон был тяжело ранен, а его «Харрикейн» повреждён и горел, но прочная конструкция оставалась целой. Во время попытки покинуть самолёт Николсон заметил, что один Bf-110 преследует его повреждённый «Харрикейн». Он вернулся в кокпит, вывел горящий самолёт из пикирования, атаковал врага и сбил Bf-110.

Защита Мальты

«Харрикейны» сыграли значительную роль в обороне Мальты. 10 июня 1940 года, в день, когда Италия вступила в войну, Мальту защищали оставшиеся несколько Gloster Gladiator, которые должны были устоять против значительно превосходящих сил итальянских ВВС в течение следующих трёх недель. Четыре «Харрикейна» присоединились к ним в конце июня, и весь следующий месяц они вместе отражали атаки 200 вражеских самолётов с баз в Сицилии, потеряв только один «Гладиэйтор» и один «Харрикейн». Следующее подкрепление из 12 «Харрикейнов» и двух Blackburn Skua прибыло на авианосце HMS Argus 2 августа. Это побудило итальянцев задействовать немецкие пикирующие бомбардировщики Junkers Ju 87 для попытки разрушения аэродромов. В конце концов, чтобы сломить сопротивление Мальты, на базу в Сицилии прибыло соединение люфтваффе, многочисленные атаки которого на остров в течение следующих месяцев не дали результата. Прибывшее в конце апреля 1941 года подкрепление из 23 «Харрикейнов», и ещё 48 месяц спустя, а также подготовка к нападению на Советский Союз, вынудило командование люфтваффе вывести своё соединение.

Так как Мальта располагалась на морском маршруте снабжения сил Оси в Северной Африке, становившемся всё более и более важным к началу 1942 года, люфтваффе вернулись с новыми силами для второй попытки сломить сопротивление маленького острова. В марте, когда противостояние было на своём пике, 15 «Спитфайров» вылетело с авианосца HMS Eagle, чтобы присоединиться к «Харрикейнам», но большинство из них было уничтожено на земле атакой бомбардировщиков, последовавшей сразу после приземления. И опять «Харрикейны» выступали основной боевой силой до следующего подкрепления.

На службе в СССР

Во второй половине 1941 года истребители «Харрикейн» стали массово применять и на других театрах военных действий, вдалеке от Великобритании. 30 августа 1941 года Уинстон Черчилль предложил Сталину в рамках программы военной помощи поставить 200 истребителей типа «Харрикейн». Эти машины должны были стать хорошим дополнением к партии из 200 Р-40 «Томагавк». На тот момент Советский Союз был рад любой помощи союзников, и практически сразу было дано согласие. По планам эти самолёты должны были морским путём быть доставлены в Мурманск, где собраны и переданы советской стороне, однако первые «Харрикейны» попали в СССР не совсем обычным путём.

28 августа 1941 года на аэродром Ваенга под Мурманском приземлились 24 «Харрикейна» Mk.IIB из 151-го Крыла RAF, взлетевшие с палубы авианосца HMS Argus. Вскоре к ним добавились ещё 15 самолётов, доставленные и собранные в Архангельске английскими специалистами. В состав британской группы входили две эскадрильи. Задачей британских летчиков была помощь в освоении советскими летчиками новой техники. Однако вскоре они включились в боевую работу, на которой вели совместное с советскими летчиками патрулирование воздушного пространства, прикрытие конвоев и портов, куда прибывала западная помощь.

Интересно, что зимой 1941/42 годов для вооружения советских истребительных полков пошли самолёты, изначально предназначенные для других стран.

Всего в качестве британской военной помощи за годы войны в СССР было поставлено около 3 тысяч «Харрикейнов». В Советский Союз было отправлено по крайней мере 210 машин модификации IIА, 1557 единиц — IIВ и аналогичных канадских X, XI, XII (выпущенных фирмой «Кэнедиэн Кар энд Фаундри» и отличавшихся частичной комплектацией американским оборудованием), 1009 машин — модификации IIС, 60 самолётов — IID и 30 — типа IV. Часть истребителей типа IIА на самом деле являлась переделкой старых машин типа I, проведённой фирмой «Роллс-Ройс». А осенью 1942 г. Советскому Союзу достался даже один «Си Харрикейн» I (номер V6881), так называемый «катафайтер» {истребитель, выстреливаемый с катапульты, для авиазащиты судов}. Этот самолёт катапультировался с борта транспорта «Эмпайр Хорн» при прикрытии судов конвоя PQ-18 и приземлился в Архангельске.

Следует заметить, что зимой 1941-42 гг., когда большинство «Харрикейнов» было доставлено в СССР, у советских ВВС был огромный недостаток современных самолётов. Конечно, по сравнению с И-15 или подобными альтернативами, «Харрикейн» был чудом современной авиации. Однако уже в конце 1941 г. «Харрикейны» сильно уступали немецким истребителям. С появлением новых советских самолётов отставание «Харрикейнов» стало ещё более заметным. Поэтому многие советские механики и инженеры старались, как могли, чтобы как-то улучшить характеристики самолёта. Многие изменения в вооружении были внесены в полевых условиях ещё до начала официальной программы модернизации.

Было улучшено бронирование - стандартную бронеспинку кресла пилота (две 4-мм стальные пластины) заменяли на бронеспинку от ЛаГГ-3 либо на бронированные сиденья, снятые с И-16.

7,62-мм Браунинги были заменены на 12,7 пулеметы УБК, подвески для ракет РС-82, устанавливались даже спаренные пушки ШВАК. В большинстве полков механики обычно снаряжали «Харрикейны» четырьмя или шестью РС-82. Появлялись проблемы, когда механики пытались использовать для охлаждения двигателя воду вместо гликоля. Были внесены изменения в систему охлаждения, но в конце концов собственный антифриз «Харрикейна» сменили на советские, лучше работавшие при низких температурах.

Несколько особняком стоят «противотанковые» модификации IID и IV с 40-мм пушками в подвесных контейнерах, прибывшие в СССР через Иран в начале 1943 г. «Харрикейны» IID попали в советские ВВС после снятия их с вооружения дивизионов RAF в Северной Африке. До их боевого применения у нас так и не дошло, можно только добавить, что весной 1943 г. их использовали для переучивания лётного состава на Северном Кавказе.

К лету 1942 г. «Горбатый», или же «Харитон», как их называли советские летчики («Харитон» — мужское имя, популярное в XIX в.), применялись в больших количествах на Балтийском и Северном флотах, в полках ВВС на Карельском, Калининском, Северо-Западном и 1 Воронежском фронтах, а также в многочисленных полках ПВО по всей стране.

Основной сферой применения «Харрикейнов» во второй половине войны стали именно части ПВО. Туда «Харрикейны» стали поступать практически с декабря 1941 г., но с конца 1942 г. этот процесс резко ускорился. Этому способствовало поступление из Англии самолётов модификации IIС с четырьмя 20-мм пушками «Испано». В то время ни один советский истребитель не имел столь мощного вооружения (секундный залп составлял 5,616 кг). В то же время испытания «Харрикейна» IIС показали, что он ещё тихоходнее, чем модификация IIВ (из-за большего веса). Он совершенно не годился для борьбы с истребителями, а вот для вражеских бомбардировщиков представлял собой немалую опасность. Поэтому не удивительно, что большинство поставленных в СССР машин этого типа попало в полки ПВО. Ими располагал, например, 964-й иап, прикрывавший в 1943-44 гг. Тихвин и Ладожскую трассу.

Интересно, что когда «Харрикейн» IIC в середине 1941 начал поступать в RAF, то некоторые месяцы их поступало в СССР относительно больше, чем в Англию и страны Британского Содружества.

Если на 1 июля 1943 г. в ПВО было 495 «Харрикейнов», то на 1 июня 1944 г. — уже 711. Они прослужили там всю войну, на их боевом счету 252 самолёта врага.

Северная Африка

Основная статья: Африканский ТВД

Первые «Харрикейны» появились в Северной Африке в августе 1940 года. Ими была вооружена одна эскадрилья. Формирование других эскадрилий происходило очень медленно, так так оборона Англии считалась более важной, чем Африканская кампания. «Харрикейны» чаще всего использовались в качестве лёгких бомбардировщиков для штурмовки наземных целей и несли значительные потери от зенитного огня.

В течение пятидневного сражения под Эль-Аламейном, начавшегося вечером 23 октября 1942 года, шесть эскадрилий «Харрикейнов» уничтожили 39 танков, 212 автомобилей и бронетранспортёров, 26 заправщиков, 42 орудия и 200 единиц другой техники, сделали 842 боевых вылета и потеряли 11 пилотов. Выполняя типичную роль поддержки наземных войск 13 марта 1943 года, «Харрикейны», базировавшиеся на базе Castel Benito близ Триполи, без потерь для себя уничтожили 6 танков, 13 бронеавтомобилей, 10 грузовиков, пять полугусеничных тягачей, пушку, прицеп и грузовик радиосвязи.

Лучшим асом, летавшим на «Харрикейне», был сержант Хэмиш Додз из 274-й эскадрильи, уничтоживший 14 самолётов противника, ещё шесть были не подтверждены и ещё семь он повредил.

Сохранившиеся экземпляры

Тип	Бортовой номер	Местонахождение	Изображение
Hawker Hurricane		Самолёт-памятник в пгт Ревда (Мурманская область)	[www.mrevda.ru/modules/coppermine/albums/userpics/10081/normal_revda_10_06_05_1828.jpg фото]

Ссылки

• [airwar.ru/enc/fww2/hurr1.html Hurricane Mk.I]
• [airwar.ru/enc/fww2/hurr2.html Hurricane Mk.II]
• [airwar.ru/enc/fww2/hurr4.html Hurricane Mk.IV]
• [airwar.ru/enc/spyww2/hurrfr.html Hurricane FR]
• [airwar.ru/enc/fww2/shurr.html Sea Hurricane]
• [en.wikipedia.org/wiki/Rolls-Royce_Merlin Авиационный двигатель Мерлин]
• [base13.glasnet.ru/text/hurrican/hurrican.htm «Ураган над полем боя», Вячеслав Кондратьев, Моделист-Конструктор, 3-1990]
• [war-arms.ru/aviaciya_velikobritaniya/istrebiteli_hawker_sea_hurricane Hawker «Sea Hurricane»]
• [war-arms.ru/aviaciya_velikobritaniya/istrebiteli_hawker_hurricane Hawker «Hurricane»]
• [scalemodels.ru/modules/photo/viewcat_cid_425.html Фотографии Hawker Hurricane из музея в Duxford, UK]

Отрывок, характеризующий Hawker Hurricane

Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:
«Ну и пускай такой то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», – думал он.
Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.