Харрисон, Джейн Эллен

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Джейн Эллен Харрисон
Jane Ellen Harrison

Портрет Джейн Эллен Харрисон работы
Тео ван Рейссельберге (1925)
Дата рождения:

9 сентября 1850(1850-09-09)

Место рождения:

Коттингхем, Йоркшир

Дата смерти:

15 апреля 1928(1928-04-15) (77 лет)

Место смерти:

Лондон

Страна:

Великобритания

Научная сфера:

антиковедение, лингвистика

Джейн Эллен Харрисон (англ. Jane Ellen Harrison; 9 сентября 1850 — 15 апреля 1928) — британский антиковед, лингвистка, феминистка. Харрисон, наряду с Карлом Кереньи и Вальтером Буркертом, была одной из учёных, положивших начало современным исследованиям в области греческой мифологии. Она использовала археологические находки XIX века для интерпретации греческой религии, применяя методы, ставшие в дальнейшем стандартными. Современная антиковед и биограф Харрисон Мэри Бирд называет её «в некотором роде… первой женщиной — профессиональным [университетским] учёным в стране».[1]





Личная жизнь

Джейн Эллен Харрисон родилась в Коттингхеме, Йоркшир, и получила начальное образование под опекой гувернантки. Она изучала немецкий, латынь, греческий, иврит. В дальнейшем этот список расширился до приблизительно шестнадцати языков, включая русский. Большую часть своей профессиональной жизни Харрисон провела в Ньюнхеме, прогрессивном, недавно основанном колледже для женщин в Кембридже. Одной из её студенток была писательница и поэтесса Хоуп Миррлиз; они жили вместе с 1913 года до самой смерти Харрисон.[2]

Харрисон знала Эдварда Бёрн-Джонса и Уолтера Патера, была связана с Группой Блумсбери, включавшей Вирджинию Вулф (которая была близкой подругой Харрисон[3]), Литтона Стрейчи, Клайва Белла и Роджера Фрая. Вместе с Гилбертом Марри, Ф. М. Корнфордом и А. Б. Куком она входила в группу, известную как Кембриджские ритуалисты; члены этой группы интересовались приложением антропологии и этнографии к изучению античного искусства и ритуалов.

Харрисон была, по крайней мере идеологически, умеренной суфражисткой. Вместо поддержки этого движения с помощью протеста, Харрисон использовала для защиты женского избирательного права антропологию. В ответе на антисуфражистскую критику Харрисон демонстрирует свои убеждения: «[Женское движение] — это не попытка присвоить прерогативы мужчин как пола; это даже не попытка утвердить привилегии женщин как пола; это всего лишь потребность, чтобы в жизни женщин, как и в жизни мужчин, находилось место и свобода для чего-то большего, чем и мужское, и женское, — для человеческого».[4] В этом вопросе девизом Харрисон были слова Теренция: «homo sum; humani nihil mihi alienum est» («Я — человек, и ничто человеческое мне не чуждо»).

Научная деятельность

Харрисон начала формальное образование в Сheltenham Ladies' College, где получила сертификат о высшем образовании. В 1874 году она продолжила изучение классической филологии в Ньюнхем-колледже Кембриджского университета. За свои ранние работы Харрисон получила две почётных докторских степени, в Абердинском университете в 1895 году и в Даремском университете в 1897. Такое признание её научных заслуг дало Харрисон возможность вернуться в Ньюнхем-колледж в качестве лектора в 1898 году, эту должность она занимала до выхода на пенсию в 1922.

Ранние работы

Первая монография Харрисон, изданная в 1882 году, была основана на тезисе о том, что в «Одиссее» Гомера и в мотивах греческой вазовой живописи использованы общие глубокие мифологические источники, и на не бывшем ранее популярным в классической археологии мнении, что репертуар вазописцев может дать новую информацию о мифах и ритуалах.

Подход Харрисон в одной из наиболее известных её работ «Введение в изучение греческой религии» (англ. Prolegomena to the Study of Greek Religion, 1903)[5] основан на движении от ритуала к вдохновленному им мифу: «В теологии факты тяжелее отыскать, правду сложнее сформулировать, чем в ритуалах».[6] Она анализирует в книге известные греческие фестивали: Анфестерии, Таргелии, Каллинтерии, Плинтерии, женские фестивали, в которых она обнаружила много первобытных пережитков, Тесмофории, Аррефории, Скирофории, Стении, Галои.

Культурная эволюция и социальный дарвинизм

Харрисон также исследовала культурное приложение теории Чарльза Дарвина. На Харрисон и её поколение оказал влияние антрополог Эдуард Бернетт Тайлор, считающийся отцом эволюционной теории развития культуры, особенно его труд 1871 года «Первобытная культура: Исследования развития мифологии, философии, религии, языка, искусства и обычаев» (англ. Primitive Culture: researches into the development of mythology, philosophy, religion, language, art, and custom). Проанализировав происхождение религии с точки зрения социального дарвинизма, Харрисон пришла к выводу, что религиозность антиинтеллектуальна и догматична, однако религия и мистицизм являются культурной необходимостью. В эссе «Влияние дарвинизма на изучение религии» (англ. The Influence of Darwinism on the Study of Religion, 1909) Харрисон заключила: «Каждая из созданных до сих пор догматических религий, вероятно, ошибочна, но несмотря на всё это, религиозное или мистическое состояние души может быть единственным способом понять некоторые вещи, и важность этого огромна. Также возможно, что содержание этого мистического понимания невозможно выразить с помощью языка без искажений, что оно должно быть прочувствовано и прожито, а не произнесено и интеллектуально проанализировано; и каким-то образом оно верно и необходимо для жизни».[7]

Дальнейшая жизнь

Первая мировая война произвела глубокий перелом в жизни Харрисон. После войны она никогда больше не посещала Италию и Грецию. По большей части она работала над обзорами и новыми редакциями предыдущих публикаций; пацифистские убеждения стали причиной её изоляции. После выхода на пенсию в 1922 году она некоторое время жила в Париже вместе с Миррлиз, но затем они вернулись в Лондон, где в 1928 году Харрисон умерла от лейкемии.

Библиография

Работы, связанные с Грецией

  • Prolegomena to the Study of Greek Religion (1903, новые редакции в 1908, 1922)
  • Heresy and Humanity (1911)
  • Themis: A Study of the Social Origins of Greek Religion (1912, новая редакция в 1927)
  • Ancient Art and Ritual (1912+)
  • Epilegomena to the Study of Greek Religion (1921)

Эссе и размышления

  • Alpha and Omega (1915)

Напишите отзыв о статье "Харрисон, Джейн Эллен"

Примечания

  1. Mary Beard [timesonline.typepad.com/dons_life/2009/05/living-with-jane-harrison.html#more «Living with Jane Harrison»,] A Don’s Life blog, The Times website, 22 May 2009.
  2. Douglas A. Anderson. Introduction. Lud-in-the-Mist. By Hope Mirrlees. Cold Spring Harbor, New York: Cold Spring Press (ISBN 978-1-59360-041-9), 2005. 9.
  3. Jean Mills. Goddesses and Ghosts: Virginia Woolf and Jane Ellen Harrison. — City University of New York, 2007. — 217 с. — ISBN 9780549267904.
  4. Alpha and Omega, 84-85
  5. «Раз или два за поколение появляется научный труд, который меняет интеллектуальный ландшафт столь глубоко, что всем оказывается нужно пересмотреть обычно принимаемые как должное допущения», — пишет Роберт Акерман во вступлении к этой работе для репринта «Princeton University Press» 1991 года.
  6. «Prolegomena to the Study of Greek Religion», p.163
  7. Alpha and Omega, 177

Литература

  • Harrison, Jane Ellen. Alpha and Omega. AMS Press: New York, 1973. (ISBN 0-404-56753-3)
  • Harrison, Jane Ellen. Prolegomena to the Study of Greek Religion (1903) 1991 (Princeton: Princeton University Press Mythos series). «Вступление» Роберта Акермана — лучший краткий обзор карьеры Харрисон.
  • Peacock, Sandra J. Jane Ellen Harrison: The Mask and the Self. Halliday Lithograph Corp.: West Hanover, MA. 1988. (ISBN 0-300-04128-4)
  • Robinson, Annabel. The Life and Work of Jane Ellen Harrison. Oxford: Oxford University Press, 2002 (ISBN 0-19-924233-X). Первая подробная биография с обширными цитатами из личной переписки.
  • Barnard-Cogno, Camille. "Jane Harrison (1850—1928), between German and English Scholarship, " European Review of History, Vol. 13, Issue 4. (2006), pp. 661—676.
  • Stewart, Jessie G. Jane Ellen Harrison: a Portrait from Letters, 1959. Биография, основанная на объёмной переписке Харрисон с Гилбертом Мюрреем.

Ссылки

  • [janus.lib.cam.ac.uk/db/node.xsp?id=EAD%2FGBR%2F2911%2FPP%20Harrison Newnham College Archives of Jane Ellen Harrison] — личная переписка, краткая биография
  • [www.gutenberg.org/author/Jane_Ellen_Harrison Работы Jane Ellen Harrison] в проекте «Гутенберг»
  • [essays.quotidiana.org/harrison/ Essays by Harrison at Quotidiana.org]
  • [www.archive.org/search.php?query=creator:(jane+ellen+harrison) Works by Jane Ellen Harrison] at the Internet Archive
  • [www.lib.uchicago.edu/cgi-bin/eos/eos_title.pl?callnum=BL781.H32 Themis: A Study of the Social Origins of Greek Religion by Jane Ellen Harrison, 1912] — онлайн в University of Chicago Library
  • [books.google.com/books?id=ZdJMAAAAYAAJ&printsec=frontcover&dq=prolegomena+harrison&hl=en&ei=txhsTPy9HoK88gaY_aShCw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCoQ6AEwAA#v=onepage&q&f=false Prolegomena to the Study of Greek Religion] (2nd ed. 1908)
  • [books.google.com/books?id=k2ZbAAAAMAAJ&printsec=frontcover&dq=jane+ellen+harrison&hl=en&ei=URlsTPv_DYL-8AbfwOSgCw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=5&ved=0CEgQ6AEwBA#v=onepage&q&f=false Epilegomena to the Study of Greek Religion] (1921)
  • [books.google.com/books?id=916B6Q5ni6UC&printsec=frontcover&dq=jane+ellen+harrison&hl=en&ei=URlsTPv_DYL-8AbfwOSgCw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=3&ved=0CDwQ6AEwAg#v=onepage&q&f=false Primitive Athens as described by Thucydides] (1906)
  • [books.google.com/books?id=mb8MAQAAIAAJ&printsec=frontcover&dq=jane+ellen+harrison&hl=en&ei=URlsTPv_DYL-8AbfwOSgCw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=4&ved=0CEIQ6AEwAw#v=onepage&q&f=false Introductory Studies in Greek Art] (1902)

Отрывок, характеризующий Харрисон, Джейн Эллен

– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него: