Харрис, Джоэль Чандлер

Джоэль Чандлер Харрис
Joel Chandler Harris
Дата рождения:	9 декабря 1845/1848
Место рождения:	Итонтон, Джорджия
Род деятельности:	писатель, журналист, фольклорист
Язык произведений:	английский
Подпись:

Джоэль Чандлер Харрис (англ. Joel Chandler Harris; 9 декабря 1845/1848, Итонтон, Джорджия — 3 июля 1908, Атланта) — американский журналист, писатель и фольклорист. Автор «Сказок дядюшки Римуса».

Ранние годы и образование

Харрис родился 9 декабря 1845 года (или 1848, как указывают некоторые источники) года в городе Итонтон штата Джорджия. Его мать, ирландская эмигрантка, покинула округ Ричмонд, чтобы с гражданским мужем поселиться в Итонтоне – родном городе её бабушки по матери. Однако отец Харриса, чье происхождение неизвестно, покинул жену вскоре после рождения сына. Джоэль был назван в честь врача матери, доктора Джоэля Брэнема. Чандлером звали дядюшку матери. Всю свою жизнь Харрис старался не упоминать о том, что он незаконнорожденный.

Знаменитый врач-терапевт Эндрю Рейд поселил семью в небольшом доме недалеко от его особняка. Чтобы обеспечить себя и сына, Мэри Харрис работала швеей и помогала соседям в саду. Она очень любила читать и с детства заложила в сына любовь к языку и книгам. «Желание писать – выражать свои мысли – выросло со мной с той поры, когда я слушал, как мать читала мне «Векфильдского священника».

Когда пришло время отдавать мальчика в школу, Эндрю Рейд вновь выручил одинокую мать, оплатив его образование. В 1856 году Джо Харрис поступил в Академию Кейт Дэвидсон для мальчиков и девочек, а через несколько месяцев перешел в Академию Итонтон для мальчиков. Один из его преподавателей вспоминал его феноменальную память и способности к письму. Он буквально поглощал газеты и прочитал все книги, какие имелись или которые он мог достать. Однокурсники помнили его, как низкорослого, рыжеволосого, веснушчатого мальчугана с грубоватым чувством юмора, постоянно практиковавшего его в бесконечных колких шуточках. По сути, все его шуточки и выходки были той маской, которая скрывала стеснительность Джо по поводу рыжих волос, ирландских предков и незаконного рождения, и позволяла создать репутацию среди старших сверстников.

Карьера: плантация Тёрнволд

В марте 1862 года Джозеф Эдисон Тёрнер, владелец плантации, которая находилась в девяти милях на северо-восток от Итонтона, нанял 16-летнего Джо работать за питание, одежду и проживание «мальчиком на посылках» для его газеты «The Countryman». Четырехлетнее пребывание и работа в Тёрнволде (1862-66) положили основание писательской деятельности Харриса. Как Бенжамин Франклин столетие назад и как его современники Марк Твен и Уолт Уитмен, Харрис учился писательству, набирая тексты газетных статей. Первые свои строки он написал под руководством Тёрнера, который давал ему советы и продолжал его гуманитарное образование, рекомендуя книги для прочтения из собственной библиотеки. Он поощрял наброски Харриса, которые отличались творческим подходом и критическим взглядом. Харрис опубликовал для «The Countryman» не менее 30 стихотворений и обзоров, а также многочисленные юмористические заметки в рубрике «Деревенский насмешник» (англ. The Countryman’s Devil).

У рабов Тёрнволда и на кухне Харрис тоже имел хорошую репутацию. Там он слушал истории про животных, которые рассказывали чернокожие дядюшка Джордж Террел, старик Харберт и тетушка Крисси. Эти рабы стали прототипами дядюшки Римуса, матушки Мидоус и других героев афро-американских сказок про животных, которые Харрис начал писать лишь десятилетие спустя. Художественная автобиография Харриса «На плантации», 1892 (англ.On the Plantation) отражает влияние Тёрнволда на его дальнейшую творческую карьеру. Люди, которых он встретил там, истории, которые он услышал, литературная чуткость, которая начала в нем просыпаться и вся жизнь Джорджии того времени отразились в его работах.

Журналистские изыскания

В 1864 году союзная армия Севера и Юга под предводительством генерала Уильяма Шермана, которая продвигалась по направлению к морю, напала на Тёрнволд, грабя и забирая все ценное, в том числе лошадей и скот. На соседних плантациях разрушения имели еще более печальные последствия. 8 мая 1866 года Тёрнер вынужден был приостановить работы на плантации. Харрису к тому времени уже было 20, и он активно печатался в газетах. Он понял, что писательство это его призвание.

После короткого визита в Итонтон, в том же 1866 году Харрис устроился наборщиком в «Macon Telegraph» в сорока милях южнее города. Но спустя некоторое время Харрис обнаружил, что писать лишь в качестве журналиста не удовлетворяет его растущим литературным амбициям. После кратковременной службы в качестве личного секретаря Уильяма Эвелина и издателя «New Orleans Crescent Monthly», Харрис получил должность редактора «Monroe Advertiser» в Форсайте, сорок миль на юго-запад от Итонтона. В эти годы он наслаждался работой (1867-70). К тому же, владельцем газеты был Джеймс П. Харрисон, который также работал на Тёрнера и поэтому знал Харриса. Наброски Харриса о сельской жизни Джорджии и её жителях, обзоры книг, каламбуры и юмористические заметки много раз перепечатывались в газетах и снискали ему славу по всему штату. Осенью 1870 ему предложили должность помощника издателя в широко известной газете «Savannah Morning News». В Саванне Харрис вновь погрузился в юмористические истории Джорджии.

Юмористические заметки Харриса в рубрике «Жизнь Джорджии» (англ. Affairs of Georgia) для «Morning News» перепечатывались газетами по всему штату. Также для «Morning News» он писал передовицы о нарушенных моральных принципах и хитрых политиках, статьи открывали человеческую и демократическую философию, которую автор поддерживал в течение своей жизни и профессиональной карьеры.

В Саванне он влюбился в франкоканадку Эстер Ла-Роуз. Её отец был капитаном парохода, который курсировал между берегами Джорджии и Флориды, а в Атланту она приехала на отдых. В апреле 1873 года Джоэль и Эстер поженились.

В 1876 году, когда в Саванне началась эпидемия желтой лихорадки, семья Харриса, в которой уже было двое детей, переехала в Атланту. В сентябре 1876 главный редактор газеты «Atlanta Constitution» Эван Хоувелл и его помощник Генри Грейди предложили Харрису работу, тем более что они уже перепечатывали его заметки в газете. Вскоре Харрис тоже стал помощником редактора, а позже был признан одним из главных хроникеров страны, запечатлевших развитие американского юга.

Литературное пробуждение: сказки дядюшки Римуса

Темы, которые Харрис затрагивал в передовицах газеты «Constitution» - общественные, политические, литературные, он начал развивать еще в Форсайте и Саванне, а продолжил их (прямо и косвенно) в своих народных сказках и художественных произведениях. Когда его попросили заменить временно отсутствующего писателя-фольклориста Сэма Смола, Харрис придумал обаятельного чернокожего по имени дядюшка Римус, который любил позабавить народ юмористическими историями и заметками о суетливой жизни послевоенной Атланты. Вдруг статья об афро-американском фольклоре, прочитанная Харрисом в журнале «Lippincott's», которая включала в себя историю о Кролике и смоляном чучелке, напомнила ему истории о хитром Братце Кролике, услышанные им на плантации Тёрнволд. Теперь дядюшка Римус начал рассказывать старые сказки рабов, их присказки и песни, а газеты всей страны жадно перепечатывали легенды и сказки о сельской жизни. Вскоре Харрис набрал достаточно материала для выпуска книги. «Дядюшка Римус, его песни и сказки» (англ. Uncle Remus: His Songs and His Sayings) вышла в ноябре 1880 года. В течение четырех месяцев было продано 10 000 экземпляров, и книга быстро переиздавалась. Харрис написал 185 сказок.

Следующие пятнадцать лет Харрис вел двойную профессиональную жизнь: он был одним из двух помощников главного редактора самой известной газеты юго-запада Америки, а также он был писателем – плодовитым, преданным и целеустремленным воссоздателем народных сказаний, автором юмористических, художественных и детских книг. В течение своей жизни Харрис выпустил 35 книг, а также тысячи статей за 24 года работы в газете «Constitution». Самым популярным сборником наравне с его первой книгой «Дядюшка Римус, его песни и сказки» является сборник «Вечера с дядюшкой Римусом: мифы и легенды старой плантации», 1883 (англ. Nights with Uncle Remus: Myths and Legends of the Old Plantation). Этот сборник включает 71 сказку, рассказанные разными чернокожими, в том числе и дядюшкой Римусом.

В течение жизни Харрис издал еще пять сборников сказок дядюшки Римуса, самый завершенный из которых издан в 1905 году под названием «Новые истории старой плантации» (англ. Told by Uncle Remus: New Stories of the Old Plantation). В этом сборнике нестареющий дядюшка Римус рассказывает свои аллегоричные сказки сыну того маленького мальчика, который слушал его первые истории. Этого болезненного, городского «слишком тихого» ребенка мисс Салли (его бабушка) послала к дядюшке Римусу, дабы он научил, как быть настоящим борцом в этом сложном, конкурентном и порой хищническом мире. Еще три незаконченные и меньшие по объему сборника сказок дядюшки Римуса появились после смерти Харриса.

Сказки дядюшки Римуса сделали Харриса известным не только в его стране, но и по всему миру. Профессиональные фольклористы восхваляли его работу по популяризации фольклора чернокожих. В 1888 году Джоэль Харрис вместе с Марком Твеном стал почетным членом Американского Общества Фольклора. Твен был настолько впечатлен способностью Харриса воссоздавать диалектную речь, что в 1882 году предложил ему участвовать в создании площадок для сценического чтения в Новом Орлеане, Луизиане и других штатах. Однако, стесняясь своего заикания, Харрис вынужден был отклонить это выгодное предложение. Тогда будущий автор Гекльберри Финна взял у Харриса некоторые его материалы с собой и позднее объявил, что история про смоляное чучелко пользовалась огромной популярностью на сценическом чтении.

Харрис дал толчок творчеству таких известных писателей как Редьярд Киплинг, Зора Нил Харстон, Уильям Фолкнер, Фленнери О’ Коннор, Ральф Эллисон и Тони Моррисон. А вот землячка Харриса, писательница из Итонтона, Элис Уокер в эссе под названием «Дядюшка Римус мне не друг» (англ. Uncle Remus, No Friend of Mine) заявляет: Харрис «украл добрую долю моего наследства». Кроме того, идиллические отношения между старым негром-рабом и мальчиком из семьи плантатора, которому он рассказывает свои сказки, объявляются некоторыми авторами попыткой оправдать рабство. В то же время историк и публицист Джулиус Лестер, опубликовавший в 1999 году собственную переработку «Сказок дядюшки Римуса», отдаёт Харрису должное как одному из пионеров литературной записи негритянского фольклора южных штатов, много сделавшему для того, чтобы сохранить местный диалект для истории культуры.

На русском языке «Сказки дядюшки Римуса» были впервые опубликованы в 1936 году в пересказе Михаила Гершензона и с тех пор множество раз переиздавались.

Рассказы и новеллы

Джоэль Харрис был писателем довольно амбициозным, несмотря на то, что в публичных высказываниях называл себя «посредственным писателем». До переезда в Атланту в течение 20 лет он писал литературные обзоры, а свою первую работу в художественном стиле – довольно нескладную эпизодическую любовную историю «Роквильский романс» (англ. The Romance of Rockville) - он серийно опубликовал в «Constitution» в 1878 году. Теперь Харрис решил серьезно взяться за написание художественных произведений и оттачивал своё мастерство, выпустив семь сборников коротких рассказов (в дополнении к сказкам дядюшки Римуса) и три новеллы. С помощью малой прозы Харрис освещал такие наболевшие темы как расовые конфликты, классовость и различие полов, показывая светлые и темные стороны жизни американского юга.

Первый сборник рассказов «Минго и другие черно-белые зарисовки» (англ. Mingo and Other Sketches in Black and White) Харрис опубликовал в 1884 году. За ним последовали «Свободный Джо и другие зарисовки из жизни Джорджии», 1887 (англ. Free Joe and Other Georgian Sketches), «Балаам и его хозяин, и другие заметки и рассказы», 1891 (англ. Balaam and His Master and Other Sketches and Stories) и серия рассказов «Хроники тетушки Минервы Энн», 1889 (англ. The Chronicles of Aunt Minervy Ann), где широко представлена жизнь простых людей Юга во времена рабства и Реконструкции. Среди лучших рассказов о Джорджии - «Свободный Джо и остальной мир», рассказ об освобожденном рабе, над которым насмехаются чернокожие и презирают белые бедняки, в котором включено множество малых историй; «Минго» - очерк о предрассудках и предвзятом отношении среди белых американцев, принадлежащих к простому народу и высшему обществу; «В доме у Тига Поти» - рассказ о контрабандисте, который повлиял на содержание «Гекльберри Финна» и на несколько рассказов из серии о Минерве Энн, отличающихся своей энергичностью и притягательностью повествования. Из позднего творчества – небольшая история «Рождение политика и другие истории» (1902) об «авторе-призраке» - писателе и составителе речей, который приносит в жертву свою славу ради славы политика.

Книги для детей

Сборники сказок дядюшки Римуса – это не только сказки для детей, но и литература для взрослых, так как, по словам многочисленных исследователей творчества Харриса, истории о хитром Братце Кролике содержат множество уровней. Но Харрис все-таки написал шесть сборников исключительно детских рассказов: «Маленький мистер Тимблфингер и необычная страна», 1894 (англ. Little Mr. Thimblefinger and His Queer Country), его продолжение «Мистер Кролик дома», 1895 (англ. Mr. Rabbit at Home), «История Аарона», 1896 (англ. The Story of Aaron), его продолжение «Аарон в диком лесу», 1897 (англ. Aaron in the Wildwoods), а также «Истории с плантации», 1899 (англ. Plantation Pageants), «Уолли Вандерум и его машина сказок», 1903 (англ. Wally Wanderoon and His Story-Telling Machine). Правдоподобные и обворожительные животные Харриса буквально перевернули представление о детской малой прозе. Кролик Питер Беатрис Поттер, дядюшка Виггли Ховарда Гариса, Винни Пух Алана Милна и все многочисленные братцы кролики телевидения и кино – все выросли из вымышленных героев Джоэля Харриса, которых он научил говорить и вести себя «так же как народ».

Позднее творчество

В годы работы в качестве журналиста, Джо Харрис активно продвигал тему расовой терпимости, а также право афро-американцев на образование, право голоса и равенство. Автор статей постоянно обличал южных американцев в расизме, осуждал самосуд и подчеркивал важность образования для афро-американцев, часто в своих статьях цитируя работу американского социолога и борца за гражданские права чернокожих В. Е. Б. Дюбуа.

Например, в 1883 году на первой странице «New York Sun» вышла статья под названием «Образованный негр страшнее обученной собаки», на что «Atlanta Constitution» ответила репликой: «Если образование чернокожих не является главной проблемой сегодняшнего дня, нагнетающей обстановку на юге, то завтра нас ждет деморализация и политический кризис всей страны».

Последовательные в содержании передовицы Харриса часто были написаны в патерналистском тоне. Он изобличал несоблюдение прав частной собственности и «непонимание», а также религиозную и расовую нетерпимость. Харрис верил, что когда-нибудь белые жители американского юга будут опекать и покровительствовать черным согражданам, а не использовать их в качестве бесплатной рабочей силы».

Харрис заметил, что самые сенсационные статьи «Atlanta Constitution» рассматривают тему расовых разбирательств, причем наиболее популярный материал касался дела Сэма Хоуса, афро-американского работника фермы, который подвергся самосуду с пытками в качестве наказания.

В 1900 году Харрис уволился за газеты, не выдержав косых взглядов южан по поводу его иконоборческих статей за права чернокожих и устав от журналистской гонки и бесконечного «перемывания косточек».

В 1904 году Харрис написал четыре статьи для «Saturday Evening Post» о проблеме расовых отношений на юге, которые подчеркнули его усиливающиеся патерналистские взгляды. Б. Т. Вашингтон писал ему по поводу этих статей, что «прошло много времени с тех пор, как я читал какие-либо публикации, столь поддерживающие меня в этом деле. Я позволю себе включить несколько Ваших высказываний в мою речь, которую я собираюсь произнести на день рождения Линкольна в Нью-Йорке».

В дополнении к публикации последних сборников сказок дядюшки Римуса, детских книг и художественной литературы для взрослых, Харрис основал «Журнал дядюшки Римуса» (англ. Uncle Remus's Magazine), был в почести у президента Теодора Рузвельта в Атланте и Белом Доме, а также стал членом Американской Академии искусств и литературы.

Джоэль Харрис скончался 3 июля 1908 года от острого нефрита и был похоронен на западном кладбище в Атланте. Дом Харриса в Атланте, так называемое «гнездо Рена» (англ. Wren’s Nest), выполненный в викторианском стиле, был восстановлен и с 1913 года стал музеем дядюшки Римуса. Другой такой музей в Итонтоне состоит из двух тесаных хижин середины века, в каких жили рабы, где собраны некоторые вещи Харриса и диорама сцен из народных сказок.

Долгое время научное сообщество игнорировало наследие Харриса из-за «необычного» героя дядюшки Римуса, использования диалекта и плантации как места действия. Книги Харриса оказали огромное влияние на творчество многих авторов, как в Америке, так и за её пределами, хотя не избежали и критики. И в XX-м и в XXI-м веке многие критики обвиняли Харриса в присвоении афро-американской культуры.

В 2000 году Харрис был размещен в Зале славы писателей Джорджии.

Ссылки

[en.wikipedia.org/wiki/Joel_Chandler_Harris#cite_note-brasch-2 Joel Chandler Harris], [www.georgiaencyclopedia.org/articles/arts-culture/joel-chandler-harris-1845-1908 New Georgia Encyclopaedia] [www.livelib.ru/author/364410 Джоэль Чандлер Харрис]

Избранные произведения

• Дядюшка Римус: его песни и сказки (Uncle Remus: His Songs and His Sayings), 1880
• Вечера с дядюшкой Римусом (Nights with Uncle Remus), 1883
• Минго и другие черно-белые зарисовки (Mingo and Other Sketches in Black and White), 1884
• Свободный Джо и другие зарисовки из жизни Джорджии (Free Joe and Other Georgian Sketches), 1887
• Daddy Jake, The Runaway: And Short Stories Told After Dark, 1889
• Joel Chandler Harris' Life of Henry W. Grady, 1890
• Balaam and His Master and Other Sketches and Stories, 1891
• На плантации (On the Plantation: A Story of a Georgia Boy's Adventures During the War), 1892
• Дядюшка Римус и его друзья (Uncle Remus and His Friends), 1892
• Little Mr. Thimblefinger and his Queer Country, 1894
• Mr. Rabbit at Home, 1895
• Сестра Джейн (Sister Jane: Her Friends and Acquaintances), 1896
• The Story of Aaron, 1896
• Aaron in the Wildwoods, 1897
• Tales of the Home Folks in Peace and War, 1898
• Хроника тетушки Минервы Энн (The Chronicles of Aunt Minervy Ann), 1899
• Plantation Pageants, 1899
• On the Wings of Occasions, 1900
• Габриэль Толливер (Gabriel Tolliver), 1902
• The Making of a Statesman and Other Stories (1902)
• Wally Wanderoon and His Story-Telling Machine (1903)
• A Little Union Scout (1904)
• The Tar-Baby and Other Rhymes of Uncle Remus (1904)
• Told By Uncle Remus: New Stories of the Old Plantation (1905)
• Uncle Remus and Brer Rabbit (1907)
• Shadow Between His Shoulder Blades (1909)
• Uncle Remus and the Little Boy (1910)
• Uncle Remus Returns (1918)
• Seven Tales of Uncle Remus (1948)

Источники

1. Гаррис, Джоэль Чандлер // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: В 86 томах (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• Гаррис, Джоэль Чандлер // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

• [az.lib.ru/h/harris_d_c/text_0020.shtml «Сказки дядюшки Римуса» в русском пересказе]
• [bibliograph.ru/Biblio/H/harris_jc/harris_jc.html Библиография советских и российских изданий]
• [fulr.karelia.ru/cgi-bin/flib/rimus.cgi «Дядя Римусан суарнат» (Сказки дядюшки Римуса) в карельском пересказе]

Отрывок, характеризующий Харрис, Джоэль Чандлер

Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.