Хартофилакс

Хартофила́кс (греч. ό χαρτοφύλαξ, от χάρτης — «хартия, бумага» и φύλαξ — «страж, хранитель») — название одной из церковных должностей в средневековой Византии, а также в православных церквах греческой традиции.

История должности и круг обязанностей

Первоначально, как показывает само название хартофилакс, он заведовал хранением церковных книг и документов, подобно хартофилаксу государственному. Позднее, со второй половины VII века, к этому присоединилось много других и более важных обязанностей. Списки эту должность ставили на четвёртое место в первой пентаде (пятерице) — после эконома, сакеллария и скевофилакса. Однако по степени значения и влияния, какими пользовались лица, носившие эту должность, она должна быть названа важнейшей и влиятельнейшей из всех должностей.

Хартофилакс был не только архивариусом при епископе, но и секретарём или канцлером, представителем и защитником прав епископа, его постоянным уполномоченным и как бы наместником. Так что не без основания Вальсамон называет его «рукою и устами епископа».

Последней, но, как показывает название должности, древнейшей обязанностью хартофилакса было наблюдение за церковным архивом. Кроме того, на хартофилаксе лежала обязанность вести хронику замечательнейших церковных событий. Наконец, хартофилакс обязан был хранить в особом помещении церковные вещи, не употреблявшиеся при богослужении, но замечательные по своему историческому или археологическому значению.

В качестве канцлера или секретаря при епископе хартофилакс был блюстителем и защитником прав епископа. Он редактировал все грамоты и указы епископа, утверждал их приложением епископской печати, датировал их и прикладывал свою руку. Как представитель закона и канонического права хартофилакс наблюдал, чтобы в епископских распоряжениях и указах не было ничего противного каноническим правам и гражданским законам. Поэтому в епископском совете или суде он делал свод церковных и гражданских постановлений по известным делам, соглашал эти постановления, направлял к известному решению, читал все относящиеся к делу постановления и документы и решал канонические недоразумения. Подобным же образом и на соборах, в спорных вопросах, особенно касающихся прав известной митрополии или епископства — на хартофилаксе лежала обязанность разъяснить дело и представить канонические данные к тому или другому решению вопроса. Хартофилакс также сносился с гражданским правительством, испрашивая его согласия на введение церковных постановлений или ходатайствуя об отмене законов и привилегий, служащих в ущерб Церкви.

Хартофилакс был постоянным уполномоченным епископа. По свидетельству Вальсамона, один хартофилакс, по самому своему званию, имел право учить и оглашать в церкви, не испрашивая на то особого разрешения епископа. Но полномочие хартофилакса особенно выражалось в церковном суде и церковном управлении. Будучи постоянным членом епископского суда, хартофилакс, если в этом суде председательствовал сам епископ, докладывал дела, подлежащие обсуждению, задавал вопросы членам суда и подсудимым и редактировал решения. В отсутствие же епископа, хартофилакс председательствовал в суде в качестве викария или наместника епископа. От лица епископа, самостоятельно, даже иногда независимо от мнения других членов, определял решения по всем делам, входившим в дикастерию епископа (преимущественно дела следственные и тяжебные белого и чёрного духовенства). В качестве судьи по делам духовенства он вообще наблюдал за поведением духовенства, виновным определял наказания. В патриарших же церквах судил и епископов и определял им канонические наказания.

Если хартофилакс был пресвитером, то ему не только предоставлялось право принимать исповедь и разрешать кающихся, но он имел право уполномочивать на это, посредством особой грамоты, и других священников. Наконец, постоянное полномочие хартофилакса распространяется и на епископское право разрешения или запрещения брака. Впрочем, это последнее право не принадлежало хартофилаксу:

1. если епископ полномочие до делам брачным поручал протопресвитеру;
2. в патриарших ставропигиях, где это право принадлежало экзарху;
3. если, для восстановления пришедшей в упадок церковной дисциплины, патриарх в известной епархии поручал временно все церковное управление экзарху.

Не менее важными правами пользовался хартофилакс при хиротониях: он производил желающим принять духовный сан испытания, собирал разные справки о них. При избрании епископов хартофилакс рассылал приглашения к подлежащим епископам, собирал голоса при избрании, но сам лично не участвовал в выборе, хотя и мог, частным образом, представлять патриарху свои замечания и соображения относительно того или другого кандидата. При хиротонии епископа хартофилакс подводил хиротонисуемого к первенствующему при рукоположении архиерею — патриарху или митрополиту, и вручал ему хартию, в которой, с объявлением об избрании, заключалась и молитва рукоположения, читавшаяся затем первенствующим. При архиерейском служении хартофилакс призывал сослужащих иереев к принятию св. тайн обычным возгласом: «Иереи, приступите».

По большей части хартофилаксы имели степень диакона, но на свою должность рукополагались торжественным образом. При посвящении патриарх надевал на руку хартофилакса кольцо, полагал на его грудь особенного рода хартию и вручал ключи царствия небесного. Как на особое преимущество хартофилакс, в списках указывается на то, что он, во время шествия патриарха в неделю ваий на коне, покрытом белым покрывалом, вёл этого коня под уздцы. При отправлении своей должности хартофилакс носил на голове шитую золотом шапку, которую Вальсамон называет тиарой. Хартофилакс читал евангелие в великий пяток.

Важные права и преимущества, усвоенные должности хартофилакса, по воле патриархов, часто уменьшались или увеличивались. Некоторые из этих преимуществ позднее утверждены были законом; например, право хартофилакса сидеть выше епископов и митрополитов, хотя бы они были даже ипертимы и протосинкеллы, утверждено уже указом императора Алексея Комнина. Но около времён Вальсамона (XII век) эта важная должность упала до такой степени, что протэкдик оспаривал у хартофилакса и преимущество места при заседании в Синоде, и некоторые из его прав и обязанностей, например, право судить священников и других клириков в их тяжбах. Право носить золотой венец было отнято ещё до времен Вальсамона и в его время было почти забыто.

После падения Константинополя должность хартофилакса в Константинопольском Патриархате занимает светское лицо, в обязанности которого входит наблюдение за патриаршим архивом и библиотекой.

Литература

• иеромонах Павел (Лебедев) «О должностях и учреждениях по церковному управлению в древней восточной церкви» (СПб., 1857);
• Як. Третьяков «О чинах патриаршей константинопольской церкви в средние века» // «Православный собеседник», 1868, май и сентябрь);
• А. В — нов, «О чинах при архиерейских кафедрах в восточной церкви» // «Руководство для сельских пастырей», ноябрь 1868;
• Т. Барсов, «Константинопольский патриарх и его власть над русскою церковью» (СПб., 1878);
• Η. А. Заозерский, «Формы устройства восточной православной церкви» // «Православное Обозрение», октябрь 1890.

Ссылки

• Хартофилакс // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Хартофилакс

Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что все в Великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов, да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли свое сено и не давали французам.
Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его.

Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым – поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что противник, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, – историки, которые писали об этом событии.
Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил.
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce [четвертую, третью], сделать искусное выпадение в prime [первую] и т. д., – дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью.


Одним из самых осязательных и выгодных отступлений от так называемых правил войны есть действие разрозненных людей против людей, жмущихся в кучу. Такого рода действия всегда проявляются в войне, принимающей народный характер. Действия эти состоят в том, что, вместо того чтобы становиться толпой против толпы, люди расходятся врозь, нападают поодиночке и тотчас же бегут, когда на них нападают большими силами, а потом опять нападают, когда представляется случай. Это делали гверильясы в Испании; это делали горцы на Кавказе; это делали русские в 1812 м году.
Войну такого рода назвали партизанскою и полагали, что, назвав ее так, объяснили ее значение. Между тем такого рода война не только не подходит ни под какие правила, но прямо противоположна известному и признанному за непогрешимое тактическому правилу. Правило это говорит, что атакующий должен сосредоточивать свои войска с тем, чтобы в момент боя быть сильнее противника.
Партизанская война (всегда успешная, как показывает история) прямо противуположна этому правилу.
Противоречие это происходит оттого, что военная наука принимает силу войск тождественною с их числительностию. Военная наука говорит, что чем больше войска, тем больше силы. Les gros bataillons ont toujours raison. [Право всегда на стороне больших армий.]
Говоря это, военная наука подобна той механике, которая, основываясь на рассмотрении сил только по отношению к их массам, сказала бы, что силы равны или не равны между собою, потому что равны или не равны их массы.
Сила (количество движения) есть произведение из массы на скорость.
В военном деле сила войска есть также произведение из массы на что то такое, на какое то неизвестное х.
Военная наука, видя в истории бесчисленное количество примеров того, что масса войск не совпадает с силой, что малые отряды побеждают большие, смутно признает существование этого неизвестного множителя и старается отыскать его то в геометрическом построении, то в вооружении, то – самое обыкновенное – в гениальности полководцев. Но подстановление всех этих значений множителя не доставляет результатов, согласных с историческими фактами.
А между тем стоит только отрешиться от установившегося, в угоду героям, ложного взгляда на действительность распоряжений высших властей во время войны для того, чтобы отыскать этот неизвестный х.
Х этот есть дух войска, то есть большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасностям всех людей, составляющих войско, совершенно независимо от того, дерутся ли люди под командой гениев или не гениев, в трех или двух линиях, дубинами или ружьями, стреляющими тридцать раз в минуту. Люди, имеющие наибольшее желание драться, всегда поставят себя и в наивыгоднейшие условия для драки.