Хасан II

Хасан II الحسن بن محمد الثاني<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Король Марокко
3 марта 1961 года — 23 июля 1999 года
Предшественник:	Мохаммед V
Преемник:	Мохаммед VI
Премьер-министр Марокко
7 июня 1965 года — 7 июля 1967 года
Предшественник:	Мухаммед Ахмед Бахнини
Преемник:	Мухаммед Бенхима бен Тайиб
Премьер-министр Марокко
26 февраля 1961 года — 13 ноября 1963 года
Предшественник:	Мухаммед V
Преемник:	Мухаммед Ахмед Бахнини
Вероисповедание:	Ислам, суннизм
Рождение:	9 июля 1929(1929-07-09) Рабат, Марокко
Смерть:	23 июля 1999(1999-07-23) (70 лет) Рабат, Марокко
Род:	Алауиты
Отец:	Мохаммед V
Супруга:	Лалла Латифа Хаммоу
Дети:	сыновья: Мухаммед VI и Мулай Рашид дочери: Лалла Мерием, Лалла Асма и Лалла Хасна
Образование:	Университет Бордо
Профессия:	Юрист
Награды:

Мула́й Хаса́н Ала́уи (9 июля 1929 — 23 июля 1999) — король Марокко с 3 марта 1961 года до своей смерти в 1999 году. Отец пятерых детей, в том числе нынешнего короля Мохаммеда VI и его Королевского Высочества принца Мулая Рашида.

Биография

Детство

Король Мулай Хасан Алауи родился 9 июля 1929 года в столице Марокко городе Рабате. Начальное образование будущий король Марокко получил в королевском дворце.

После окончания школы в 1941 году продолжил образование в Императорском колледже под руководством лучших учителей страны. Получив звание бакалавра, принц Хасан поступил в университет Бордо (Франция) в 1952 году и получил степень магистра юриспруденции. С самого начала обучения принца его отец Король Мухаммед V привлекал наследника к участию в решении важных проблем страны, подготавливая к будущему царствованию.

Юность

Начиная с сороковых годов XX века, будущий король активно участвует в политической жизни страны и мира.

В августе 1953 года по указанию французской администрации протектората Марокко, вся королевская семья, включая принца Хасана была сослана на Корсику, а, затем, на Мадагаскар, откуда семья вернулась на родину в ноябре 1956 года.

При своем отце, короле Мухаммеде V, принц Хасан исполнял роль политического советника по ряду важных вопросов, в том числе и при переговорах о предоставлении независимости Марокко в феврале 1956 года.

После предоставления независимости Марокко, Король Мухаммед V назначил принца Хасана начальником штаба вооружённых сил страны. 9 июля 1957 года принц Хасан официально был объявлен наследным принцем Марокко. Он возглавлял ряд марокканских правительственных делегаций: в мае 1956 года вёл переговоры в Париже о создании марокканской армии, в июне 1956 и в январе 1957 года представлял Марокко на переговорах с Испанией, в 1956 и в 1959 годах в Париже участвовал в переговорах по мирному урегулированию алжирской проблемы. В 1958—1959 годах принц Хасан посетил с официальными визитами Саудовскую Аравию, Францию, Ливан, Италию, Тунис, Объединённую Арабскую Республику. В 1957, 1959 и 1960 годах он исполнял обязанности главы государства во время зарубежных поездок короля Мухаммеда V. В мае 1960 года, когда король лично возглавил правительство, наследный принц занял пост заместителя премьер-министра.

На престоле

3 марта 1961 года, вскоре после смерти Мухаммеда V, принц вступая на престол, в своей тронной речи сказал: «Я вдохновлён примером моего благородного отца, учившего сохранять достоинство при любых обстоятельствах… Вступая на престол моих славных предков, я готов отдать все свои силы для защиты интересов моей страны, которой буду искренне и бескорыстно служить. Мое сердце навсегда принадлежит моему народу…» и был провозглашён королём Марокко.

Новая конституция

Согласно конституции Марокко, которую Хасан II утвердил в 1970 году, королю принадлежала вся полнота власти, как светская, так и духовная. Король самостоятельно назначал премьер-министров и формировал правительство.

Покушения

На Короля Хасана II были совершены две попытки покушения.

Первая предпринята 10 июля 1971 года. Курсанты военного училища, во главе которых стоял директор королевского военного кабинета генерал Мухаммад Медбух, совершили нападение на королевский дворец Схират близ Рабата в момент проходившего там дипломатического приема по случаю дня рождения короля. Королевские войска мятеж подавили. Король Хасан, выступивший во втором часу ночи по местному радио с сообщением о ликвидации попытки переворота, обвинил «некоторые правительства арабских стран, и в первую очередь правительство Ливии», в поощрении заговорщиков. Спустя три дня заговорщики были казнены.

В 1972 году, 16 августа предпринята вторая попытка военного переворота. Марокканская авиация осуществила попытку сбить самолёт с королём Хасаном II на борту во время его возвращения в Рабат после визита во Францию. С одного из самолётов эскорта, встретивших самолёт короля в марокканском воздушном пространстве, был открыт огонь из пулемётов и произведён обстрел ракетами. Королевский самолёт был повреждён, однако пилоту всё же удалось совершить посадку на аэродроме Сале. После этого другие самолёты из эскорта атаковали здание аэровокзала и территорию аэропорта. «Король Хасан II не пострадал и направился из аэропорта в одну из своих резиденций в Рабате… По словам брата короля принца Абдаллы, находившегося на борту „Боинга“, Хасан II связался по радио с лётчиками, обстреливавшими его самолёт. Назвавшись бортинженером, он сказал, что оба пилота королевского самолёта убиты, а сам король тяжело ранен. Атакующие, поверив в это сообщение, прекратили огонь… Как передаёт агентство Рейтер из Рабата, самолёты эскорта, с которых произведены выстрелы по королевскому лайнеру „Боинг-727“, входили в состав марокканских Военно-воздушных сил и поднялись с базы в Кенитре, в нескольких десятках километров от Рабата… Верные правительству войска окружили военно-воздушную базу в Кенитре и установили над ней полный контроль. Начальник базы майор Куера, руководивший покушением на короля, арестован». На следующий день министр национальной обороны Марокко генерал М. Уфкир покончил жизнь самоубийством.

Роль в политике мира

С 1979 года Хасан II являлся председателем Комитета AL QODS, объединяющего глав государств арабского мира. Король Саудовской Аравии Фахд посвятил Хасану II такие слова: «Я могу сказать, что мой брат, Его Величество Король Хасан II — один из немногих современных правителей, который сделал для своей страны много великих и полезных дел. Он всегда старался терпеливо и настойчиво осуществлять стремления своего народа».

Хасан II был посредником в ближневосточном конфликте и в частности при подготовке израильско-египетских переговоров в Кэмп-Дэвиде. В Марокко прошла первая встреча президента Египта Анвара Садата и премьер-министра Израиля Менахема Бегина.

Критика

Критики Хасана II обвиняют его в массовых репрессиях, пытках, высылках инакомыслящих и политических убийствах. В частности, в Тазмамарте, был построен огромный тюремный комплекс, где политические заключённые содержались в каторжных условиях.

В октябре 1965 года в Париже марокканскими спецслужбами был похищен и убит Махди Бен-Барка — лидер оппозиционной партии «Национальный союз народных сил».

Доход населения в Марокко был менее 10 долларов на человека в месяц, более половины была полностью неграмотной, а пятая часть безработной. При этом сам Хасан II считался одним из наиболее богатых людей планеты и его состояние исчислялось миллиардами долларов США.

Память

• Во время правления Хасана II в Касабланке была построена грандиозная мечеть, названная в его честь.

Литература

• Мулай Хасан (Люди и события) // Новое время — № 22. — М., 1960. — С. 31.

Отрывок, характеризующий Хасан II

На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.