Хасеки

Хасеки́-султа́н (осман. خاصكي سلطان‎, тур. Haseki Sultan) — титул жён и наложниц османских султанов.

Это второй по значимости титул в гареме после «валиде». Введён в 1521 году султаном Сулейманом для своей любимой наложницы Хюррем, ставшей позднее его законной женой. У султана могла быть как одна хасеки, так и несколько.

По своему положению хасеки, не имевшие кровного родства с султаном, были выше, чем султанские сёстры и тётки. Такое положение определялось тем фактом, что фаворитка правителя имела бо́льшую вероятность стать матерью следующего султана, нежели остальные наложницы. Хасеки получали лучшие ткани, меха и драгоценности, а их покои чаще всего находились рядом с покоями валиде-султан; также они имели большой штат прислуги и получали большое жалование: так, хасеки Мурада III Сафие получала жалование в размере 1000 акче в день, в то время как сёстры султана Эсмехан и Гевхерхан получали только 300 и 250 акче в день соответственно, а их тётка Михримах — 600 акче в день. Кроме того, в случае смерти султана хасеки продолжали получать выплаты из казны; так было и с фаворитками, не ставшими валиде или вовсе не имевшие сыновей (Айше-хатун), а также теми, кто стал валиде через много лет после смерти мужа (Кёсем-султан).

Самыми известными носительницами титула являлись Хюррем-султан, Нурбану-султан, Сафие-султан и Кёсем-султан. Трое последних пережили супругов и стали валиде.

Литература

• Peirce, Leslie P. [books.google.ru/books?id=L6-VRgVzRcUC The Imperial Harem: Women and Sovereignty in the Ottoman Empire]. — Oxford: Oxford University Press, 1993. — P. 111. — 374 p. — ISBN 0195086775, 9780195086775.

Отрывок, характеризующий Хасеки

Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.