Хатауэй, Энн (жена Шекспира)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Энн (Анна) Хэтэуэй[1] (англ. Anne Hathaway; фамилия передавалась и передаётся также большим числом других способов), в замужестве Энн Шекспир (Anne Shakespeare; 1555 или 1556 — 6 августа 1623) — жена Уильяма Шекспира. До нас дошло мало сведений о ней.





Биография

В бывшей деревне Шоттери (англ. Shottery), ныне в черте Стратфорда, показывают «дом Энн Хатауэй» (достаточно богатый по тому времени дом с садом), до 1846 года принадлежавший потомкам её брата. Считается, что в этом доме она родилась и выросла, однако эта легенда может быть и поздней. С 1890 года в доме Анны Хатауэй находится музей, в садике которого воздвигнуты скульптуры на сюжет шекспировских произведений.

Известно, что Уильям и Энн поженились в ноябре 1582, когда ему было 18 лет, а ей 26. В приходской книге епископа Вустерского сохранилась запись от 28 ноября 1582 года с поручительством двух свидетелей о законности брака между Шекспиром и Хэтауэй. В момент брака Энн была беременна старшей дочерью Сюзанной (1583-1649) (запись о крещении 26 мая 1583 года). В 1585 Энн родила Уильяму близнецов — Хэмнета и Джудит (1585-1662). Сын Хэмнет умер в 11-летнем возрасте в 1596, а обе дочери пережили отца, как и сама Энн.

В период с 1586 по 1613 Шекспир жил в Лондоне, жена его осталась в Стратфорде, лишь последние 3 года они вновь провели вместе. В своё завещание Шекспир включил знаменитое распоряжение оставить жене вторую по качеству кровать со всеми принадлежностями.

Энн Шекспир прожила во вдовстве семь лет и умерла 6 августа 1623 г.

Сонет 145

Все остальные сведения о ней гипотетичны. Например, часто предполагают, что в шекспировском сонете 145 слова «I hate» from hate away she threw / And saved my life — каламбурно скрыта фамилия Hathaway (и даже что And saved надо читать как Anne saved; ср. игру с собственным именем I am Will в других сонетах). По уровню мастерства этот сонет относят к ранним и допускают, что он мог быть написан ещё в Стратфорде. Он стоит особняком среди сонетов и по размеру (четырёхстопный ямб вместо пятистопного, присутствующего во всех остальных 153), и по стилю (в нём нет шекспировской пышной метафорики, выбор слов весьма прост). В переводе Маршака сонет 145 выглядит так:

Я ненавижу, — вот слова,
Что с милых уст её на днях
Сорвались в гневе. Но едва
Она приметила мой страх, —

Как придержала язычок,
Который мне до этих пор
Шептал то ласку, то упрек,
А не жестокий приговор.

«Я ненавижу», — присмирев,
Уста промолвили, а взгляд
Уже сменил на милость гнев,
И ночь с небес умчалась в ад.

«Я ненавижу», — но тотчас
Она добавила: «Не вас!»

Другие гипотезы

Внимание привлекают и необычные обстоятельства брака Уильяма и Энн. Предполагают, что Шекспир мог соблазнить великовозрастную девицу и затем под страхом мести её родных был вынужден жениться; но никаких доказательств этого нет. Другие считают, что Энн была женщиной нестрогого поведения и сама соблазнила юношу, а затем, забеременев, заставила его жениться, но и это чистые предположения.

Дискуссионно также то, является ли «вторая кровать» хорошим или плохим наследством для Энн; вероятнее всего, в этом нет никакого оскорбления. Историки указывали, что в то время лучшая в доме кровать обычно предназначалась для гостей, а Шекспир завещал жене, собственно, их же брачное ложе; кроме того, вдове по закону и так полагалась треть наследства независимо от завещания, а обе дочери были замужем и могли её содержать. Лакуны в источниках охотно заполняются историческими романистами (это верно, впрочем, и для относительно слабо документированной биографии Шекспира в целом).

Напишите отзыв о статье "Хатауэй, Энн (жена Шекспира)"

Литература

  • Бёрджес Э. Уильям Шекспир. Гений и его эпоха. — М.: Центрполиграф, 2001.

Примечания

  1. Рыбакин А. И. Словарь английских фамилий. 2-е изд., стереотип. М., 2000

Отрывок, характеризующий Хатауэй, Энн (жена Шекспира)

Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.