Гаттон I (архиепископ Майнца)

Гаттон I нем. Hatto I.<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Гаттон I. Миниатюра XV века.</td></tr>
архиепископ Майнца
891 — 913
Интронизация:	сентябрь 891
Предшественник:	Зундерольд
Преемник:	Херигер
Смерть:	15 мая 913(0913-05-15) Майнц

Гатто́н I (нем. Hatto I.; около 850—15 мая 913, Майнц) — раннесредневековый церковный и политический деятель, архиепископ Майнца (891—913), аббат нескольких больших монастырей (Райхенау, Эльвангена и Лорша), архикапеллан придворной капеллы и, возможно, эрцканцлер королевства Германия.

Биография

Ранние годы

Гаттон происходил из знатной швабской семьи, возможно, родственной Гаттонинам. Сведения о его низкорождённости, сообщаемые Видукиндом Корвейским, историки считают недостоверными. Неизвестно точно, где Гаттон получил образование: возможно, в одном из таких крупных германских монастырей, как Фульдский, Райхенауский или Эльванген. Монашеский постриг он принял в Фульде. Документы, датированные 885 годом, называют Гаттона членом придворной капеллы императора Карла III Толстого.

При короле Арнульфе Каринтийском

После отречения в 887 году Карла III от престола, новым королём Восточно-Франкского государства стал Арнульф Каринтийский, который с первых же дней своего правления приблизил к себе Гаттона. Уже в 888 году монарх назначил его аббатом монастыря Райхенау, а в 889 году, после смерти архиепископа Майнца Лиутберта, передал ему и аббатство Эльванген. В 890 году Гаттон сумел завоевать ещё большее доверие Арнульфа, доказав ему свою преданность во время восстания, поднятого в Швабии Бернгардом, незаконнорождённым сыном императора Карла Толстого. После подавления мятежа владения его главных участников были конфискованы. Из них Гаттон получил земли, принадлежавшие графу Удальриху, однако вскоре, во время посещения Арнульфом Каринтийским монастыря Райхенау, по просьбе его аббата король возвратил бывшему мятежнику часть его владений в обмен на принесение тем клятвы верности.

После гибели 26 июня 891 года в бою с викингами архиепископа Майнца Зундерольда король Арнульф назначил Гаттона новым главой Майнцской архиепархии. Его интронизация состоялась в сентябре этого же года. Также Гаттон I сохранил за собой и аббатства Райхенау и Эльванген: хотя он объявил, что сан архиепископа не позволяет ему возглавлять эти обители, монахи вновь избрали его своим настоятелем и по их просьбе Арнульф убедил Гаттона не отказываться от руководства этими монастырями.

Как один из наиболее высокопоставленных иерархов Восточно-Франкского государства Гаттон I стал чаще появляться при королевском дворе и вскоре уже был одним из ближайших советников Арнульфа Каринтийского. За его влияние на монарха современники называли его «сердцем короля». В 892 году Гаттон председательствовал на церковном соборе во Франкфурте, на котором по повелению папы римского Формоза рассматривались территориальные претензии Кёльнского архиепископства к Бременской епархии. Осенью 893 года он крестил младшего сына короля, Людовика, а в 894 году сопровождал Арнульфа в его первом походе в Италию, во время которого архиепископу было поручено содержание под стражей епископа Бергамо Адальберта, оказавшего сопротивление германскому монарху.

В мае 895 года архиепископ Гаттон I председательствовал на церковном соборе, состоявшемся в Трибуре. Это было первое за многие годы столь большое собрание, созванное в Восточно-Франкском государстве по инициативе королевской власти. В нём приняли участие многие не только духовные, но и светские лица государства. Кроме вопросов о восстановлении церковной дисциплины и епархиальной юрисдикции, здесь были рассмотрены и вопросы взаимоотношений светских властей и духовенства. Собор постановил, что Церковь должна являться верным помощником монарха в сохранении порядка и спокойствия в стране, а тот в свою очередь должен быть защитником церковных владений от любых возможных посягательств.

Осенью 895 года Гаттон вновь сопровождал Арнульфа Каринтийского в поездке в Италию и присутствовал на его коронации императорской короной 22 февраля 896 года. Во время пребывания в Риме архиепископ Майнца получил от папы Формоза паллий и должность папского викария в Германии, а также мощи Георгия Победоносца, для которых по повелению Гаттона на острове Райхенау была построена новая церковь.

В 896 году из-за неурожая в Восточно-Франкском королевстве разразился сильный голод, во время которого, по сообщению «Анналов Райхенау», среди местных жителей были отмечены случаи каннибализма.

Покровитель архиепископа Гаттона, король Арнульф Каринтийский, тяжело заболевший во время второй поездки в Италию, скончался 8 декабря 899 года.

При короле Людовике IV Дитя

После смерти Арнульфа Каринтийского в королевстве возникли разногласия по поводу престолонаследия. Из трёх сыновей умершего монарха два старших, король Лотарингии Цвентибольд и Ратольд, были внебрачными детьми, а сын от законного брака, Людовик, был 6-летним ребёнком. Ещё при жизни Арнульфа архиепископ Майнца Гаттон I по приказу короля ездил в Лотарингию, где в Санкт-Гоаре встречался с Цвентибольдом и, возможно, от имени его отца обещал тому в дальнейшем наследование престола. Однако после смерти Арнульфа Каринтийского большая часть знати Восточно-Франкского королевства выступила против кандидатуры Цвентибольда. Его вступления на престол не хотели и многие церковные иерархи королевства. В результате при активном участии Гаттона в январе 900 года на государственном собрании в Форхгайме новым королём был провозглашён Людовик IV Дитя, коронация которого состоялась 4 февраля этого года. Сохранилось письмо, направленное Гаттоном папе римскому Иоанну IX, в котором архиепископ объяснял подобный выбор и просил папу разрешение на это избрание. Архиепископ Майнца возглавил регентский совет при малолетнем монархе, в который также вошли епископ Аугсбурга Адальберон и епископ Констанца Соломон III. В качестве вознаграждения за верность Гаттон I получил от имени нового короля ещё два аббатства: в Лорше и Вайсенбурге (в Эльзасе).

В управлении государством Гаттон I выступал как сторонник сильной королевской власти и противник усиления племенных герцогств. В ряде документов времён правления Людовика IV он наделён титулом эрцканцлер. В проведении своей политики Гаттон опирался на союз с герцогом Саксонии Оттоном I Сиятельным и членами семьи Конрадинов, Конрадом Старшим и Гебхардом. Поддерживая претензии Конрадинов на контроль над Франконией, в 902 году архиепископ Майнца вступил в конфликт с влиятельным родом Поппонидов, также известным как франконские Бабенберги. Поддержанный королём Людовиком IV, Гаттон был инициатором осуждения двух Бабенбергов, Генриха и Адаларда, на государственном собрании в Форхгайме 24 июня 903 года и назначения в этом же году Гебхарда, члена семьи Конрадинов, герцогом Лотарингии. Точно неизвестно, какую роль сыграл архиепископ в судьбе бунтовавшего против короля графа Теера Адальберта Бабенберга: предвзято настроенный по отношению к Гаттону хронист Видукинд Корвейский сообщает, что архиепископ Майнца, дав Адальберту клятву в безопасности, обманул его и привёз ко двору Людовика IV, где по приказу монарха граф 9 сентября 906 года был обезглавлен. Современные историки считают, что рассказ о роли Гаттона I в этих событиях основан только на народных преданиях и имеет мало общего с исторической действительностью. Казнь графа Адальберта положила конец притязаниям Бабенбергов на власть над Франконией.

Ко времени правления короля Людовика IV относятся свидетельства укрепления связей Майнцской архиепархии с аббатством Фульда: в 909 и 910 годах Гаттон I сделал этой обители богатые дары, подтверждённые королевскими хартиями.

При короле Конраде I Франконском

Со смертью в сентябре 911 года короля Людовика IV Дитя пресеклась германская ветвь династии Каролингов. Архиепископ Майнца Гаттон I, вместе с герцогом Саксонии Оттоном I Сиятельным, был одним из главных инициаторов избрания на государственном собрании в Форхгайме 10 ноября на престол Германского королевства герцога Франконии Конрада I. При новом монархе архиепископ Майнца сохранил своё влияние на дела королевства. В ряде документов первых дней правления нового короля Гаттон даже назван «архикапелланом придворной капеллы» (главой королевской канцелярии), хотя известно, что до и после этого данную должность имел епископ Соломон III Констанцский.

В начале 913 года король Конрад I, желая установить контроль над Тюрингией, вступил в конфликт с новым герцогом Саксонии Генрихом I Птицеловом. Гаттон I находился в этом конфликте на стороне монарха, однако, передаваемый Видукиндом рассказ о якобы существовавшем у архиепископа Майнца намерении задушить герцога на одном из пиров, современные историки считают малодостоверным. Тем не менее, Генрих I рассматривал Гаттона как одного из своих основных противников. Именно поэтому первый поход герцога был направлен против находившихся в Саксонии и Тюрингии владений Майнцской архиепархии, которые Генрих частью разорил, а частью присвоил себе.

Исторические хроники сообщают, что Гаттон I, узнав об этом бедствии, тяжело заболел и вскоре, 15 мая 913 года, скончался. Сообщение Видукинда Корвейского о том, что Гаттон погиб от удара молнии, или легенду о том, что он был съеден мышами, историки считают только народными преданиями, сформировавшимися под влиянием ненависти к архиепископу Майнца, противнику популярных в народе правителей — Адальберта Бабенберга и Генриха Птицелова. Однако многие современники Гаттона I высоко оценивали его как человека и как политика. Регино Прюмский посвятил архиепископу Майнца сборник канонов, называя того высокообразованым прелатом и философом. Среди близких друзей Гаттона были такие известные люди его времени, как Соломон III Констанцский и музыкант и писатель Хукбальд Сен-Амандский.

Более политик, чем духовное лицо, архиепископ Гаттон I мало времени уделял своей епархии. Исторические источники сообщают, что во время правления Арнульфа Каринтийского архиепископ, отстаивая свои права на управление Майнцом, вступил в конфликт с местными жителями, был ими изгнан и смог вернуться только после того, как король с войском осадил город. Это был единственный конфликт между Гаттоном и его паствой, что позволило архиепископу в дальнейшем произвести перестройку кафедрального собора, значительно увеличив и украсив его, и построить новые крепостные стены, расширив территорию города до Рейна.

После смерти Гаттона I новым главой Майнцской архиепархии был избран Херигер, а новым аббатом Райхенау — Гуго.

Литература

• Гаттон I // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Балакин В. Д. Творцы Священной Римской империи. — М.: Молодая гвардия, 2004. — 356 с. — (Жизнь замечательных людей: Серия биографий; Вып. 1095 (895)). — 5000 экз. — ISBN 5-235-02660-8.
• Бульст-Тиле Мария Луиза, Йордан Карл, Флекенштейн Йозеф. Священная Римская империя: эпоха становления / Пер. с нем. Дробинской К.Л., Неборской Л.Н. под редакцией Ермаченко И.О. — СПб.: Евразия, 2008. — 480 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-8071-310-9.
• Heidemann J. [books.google.ru/books?id=ja1DAAAAYAAJ&pg=PA3 Hatto I, erzbischof von Mainz, vom Jahre 891 bis 913]. — Berlin: Krüger, 1865. — 58 p.

Отрывок, характеризующий Гаттон I (архиепископ Майнца)

– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.