Хаусман, Джон
| Джон Хаусман | |
| John Houseman | |
 Джон Хаусман на конференции кинематографистов США, май 1979, Лос-Анджелес | |
| Имя при рождении: |
Jacques Haussmann |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
31 октября 1988 (86 лет) |
| Место смерти: | |
| Профессия: | |
| Награды: |
«Оскар» (1974) |
Джон Ха́усман (также Хаусмен, Хаусмэн, Хаузман, Хаузмен и Хаузмэн, англ. John Houseman; 22 сентября 1902 — 31 октября 1988) — британско-американский актёр театра и кино, сценарист, режиссёр и продюсер, лауреат премии «Оскар».
Содержание
Биография
Жак Хаусманн родился в семье торговца зерном в Бухаресте. Его мать была англичанкой, а отец — французом. Жак окончил бристольский колледж Клифтон, стал гражданином Великобритании и занимался торговлей зерном в Лондоне. Одновременно с этим он писал статьи для журналов и переводил немецкие и французские театральные пьесы на английский язык.
В 1925 году он эмигрировал в Нью-Йорк. После биржевого кризиса 1929 года Жак Хаусманн начал сам писать и ставить пьесы, в это же время он американизировал свои имя и фамилию, став Джоном Хаусманом. В 1933 году композитор Вирджил Томсон пригласил его в качестве режиссёра в оперу «Четверо святых в трёх действиях» (совместная работа Томсона с Гертрудой Стайн).
Творчество
Хаусман и Уэллс
Джон Хаусман стал продюсером многих бродвейских постановок, среди которых «Отель разбитых сердец», «Три сестры» по пьесе А. П. Чехова, «Опера нищих» и нескольких пьес Шекспира. Он был режиссёром мюзиклов «Песня лютни», «Деревенская девушка» и «Дон Жуан в аду».
В 1934 году Хаусман начал работу над пьесой «Паника» по драме Арчибальда Маклиша. На главную роль пятидесятилетнего разорившегося финансиста он пригласил молодого, начинающего актёра Орсона Уэллса, которого заметил в пьесе «Ромео и Джульетта». Среди исполнителей была и бывшая жена Хаусмана, Зита Йоханн (1929—1933), снявшаяся тремя годами ранее вместе с Борисом Карлофф в фильме ужасов студии «Universal» «Мумия».
В 1936 году Джон Хаусман и известная актриса Роза МакКлендон возглавили «Федеральный театральный проект — Классический театр» администрации президента Рузвельта.
В рамках этого проекта в 1935 году вышла авторская версия пьесы «Макбет» Шекспира, получившая название «Вуду-Макбет». Действие пьесы происходило при дворе короля Гаити Анри Кристофа, вместо ведьм на сцене появились шаманы, а в главной роли был Джек Картер. Режиссёром пьесы стал Орсон Уэллс, а музыку написал Вирджил Томсон.
Следующей совместной работой Хаусмана и Уэллса стала пьеса Кристофера Марло «Трагическая история доктора Фауста» в 1936 году, где Уэллс выступил как режиссёр и ведущий актёр. В 1937 году вышел мюзикл «Колыбель будет качаться» Марка Блицштейна (продюсер Хаусман, режиссёр Орсон Уэллс). В том же году друзья основали компанию «Mercury Theatre». Среди известных постановок театра можно отметить «Юлий Цезарь» Шекспира, «Дракула» Стокера и другие. В компании работали такие таланты как Агнес Мурхед, Бернард Херрманн и Джордж Кулурис.
Известность театру принёс радиоспектакль «Война миров» по Г.Уэллсу, вызвавший настоящую панику в США в 1938 году. Авторы были в шоке: их захлестнул шквал звонков от перепуганных сограждан.
В том же году Хаусман выступил продюсером и актёром второго плана в так и не законченном Уэллсом фильма «Слишком много Джонсона» (1938).
Весной 1939 года Уэллс перебрался в Голливуд, но во время работы над дебютным фильмом Уэллса «Сердце тьмы» по роману Д.Конрада партнеры рассорились и расстались.
Тем не менее, в 1941 году он согласился помочь Уэллсу в работе над сценарием фильма «Гражданин Кейн», ассистируя сценариста Манкевича. После этой работы пути бывших друзей и партнёров разошлись навсегда.
Поздние годы
После разрыва с Уэллсом Хаусман выступил режиссёром пьесы «Дьявол и Дэниел Вебстер» (1939) и продюсером постановки «Родной сын» (1941) на Бродвее. Вскоре после премьеры «Гражданина Кейна» он стал вице-президентом компании «Дэвид О. Селзник Продакшнз».
После нападения на Пёрл-Харбор и вступления США во Вторую мировую войну Хаусман возглавил отдел радио в Управлении военной информации США, работая для радиостанции «Голос Америки», а в 1943 году стал гражданином США.
В 1945—1962 годах он выступил продюсером 18 фильмов для студий «Paramount», «Universal» и «Metro-Goldwyn-Mayer», включая фильм-нуар «Синий георгин» (1946) и фильм «Юлий Цезарь» (1954), за который был выдвинут на «Оскар» в номинации «Лучший фильм». Тем не менее, «Юлий Цезарь» коммерческого успеха не имел.
В 1952 году Хаусман женился на Джоан Кортни, с которой прожил до самой смерти. В браке родились двое детей. В 1956 году фильм «Жажда жизни», в котором Хаусман был продюсером, получил Премию «Золотой глобус» за лучший фильм — драму.
Начиная с 70-х годов Хаусман появился на экранах кинотеатров в качестве актёра. Широкой публике он стал известен благодаря роли профессора Чарльза Кингсфилда в фильме «Бумажная погоня» (1973). За эту роль Хаусман был удостоен премии «Оскар» за лучшую роль второго плана и премии «Золотой глобус». В дальнейшем он исполнил ту же роль в одноимённом телевизионном сериале (1978—1986), получив за неё две номинации «Золотого глобуса» за лучшего актера сериала (драмы).
В 1975 году он снялся в фильме «Роллерболл», а в 1978 году в фильме режиссёра Нила Саймона «Дешёвый детектив», где пародировал актёра Сидни Гринстрита.
В 80-е годы Хаусман появился в роли дедушки Эдварда Стрэттона в сериале «Серебряные ложки» с Риком Шродером в главной роли, а также снялся в нескольких ставших популярными рекламных роликах.
Он также снялся в фильме Джона Карпентера «Туман» (1980), а в 1983 году сыграл роль еврейского профессора Аарона Ястрова в телесериале «Ветра войны», за которую в четвертый раз был номинирован на премию «Золотой глобус».
Джон Хаусман преподавал актёрское мастерство в Джульярдской школе, в его первом выпуске были среди прочих Кевин Клайн и Патти ЛуПоун.
В 1988 году он появился в эпизодической роли в фильмах «Голый пистолет» (учитель автошколы) и Новая рождественская сказка, вышедшие в прокат уже после его смерти.
В том же 1988 году Хаусман скончался от рака костей в своем доме в Малибу, штат Калифорния.
Награды
- 1954: номинация премии «Оскар» за лучший фильм — «Юлий Цезарь»
- 1974: премия «Оскар» за лучшую мужскую роль второго плана в фильме «Бумажная погоня»
- 1974: Премия «Золотой глобус» за лучшую мужскую роль второго плана — Кинофильм «Бумажная погоня»
- 1974: премия Национального совета кинокритиков США за фильм «Бумажная погоня»
- 1979: номинация премии «Золотой глобус» — Лучший актёр сериала (драма) за роль в ТВ-сериале «Бумажная погоня» (1978)
- 1980: номинация премии «Золотой глобус» — Лучший актёр сериала (драма) за роль в ТВ-сериале «Бумажная погоня» (1978)
- 1980: номинация на «Эмми» за роль в ТВ-сериале «Зал славы Hallmark»
- 1983: номинация премии «CableACE» за роль в ТВ-сериале «Бумажная погоня» (1978)
- 1984: номинация премии «Золотой глобус» — Лучший актёр второго плана сериала, мини-сериала или фильма для TV за роль в ТВ-сериале «Ветра войны»
Фильмография
Актёр
|
|
Продюсер
|
|
Напишите отзыв о статье "Хаусман, Джон"
Ссылки
- Хаусман, Джон (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [ibdb.com/person.php?id=6829 Хаусман, Джон] (англ.) на сайте Internet Broadway Database
- [www.time.com/time/magazine/article/0,9171,759609-3,00.html «The Theatre: Marvelous Boy» — Time Magazine May 9, 1938] (англ.)
- [www.prx.org/pieces/28807 Interviews with Howard Koch on the infamous Mercury Theatre’s War of the Worlds radio broadcast] (англ.)
Отрывок, характеризующий Хаусман, Джон
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.
– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся 22 сентября
- Родившиеся в 1902 году
- Родившиеся в Бухаресте
- Умершие 31 октября
- Умершие в 1988 году
- Умершие в Малибу
- Актёры по алфавиту
- Актёры США
- Актёры XX века
- Лауреаты премии «Оскар»
- Лауреаты премии «Золотой глобус»
- Умершие от рака позвоночника
- Иммигрировавшие в Великобританию из Румынии
