Хауз, Эдуард

Эдвард Мандел Хауз (Хьюис) (англ. Edward M. House (Huis), 26 июля 1858, Хьюстон — 28 марта 1938, Нью-Йорк) — американский политик, дипломат, советник президента Вудро Вильсона, известен под прозвищем «полковник Хауз», хотя к армии США отношения не имел — звание полковника в данном случае является почётным уважительным титулом к заслуженному гражданину штата, принятым на американском Юге и выдаваемым решением суда и исполнительной власти. В русскоязычной историографии фамилия транскрибируется также как Хаус, Гаус или Гоус (встречается в дипломатических переписках того периода), Гауз (встречается в БСЭ).

Детство и юность. 1858—1876

Эдуард Мандель Хауз родился в Хьюстоне, штат Техас, 26 июня 1858 года. Его отец Томас Вильям, английский иммигрант голландского происхождения, прибыл в Америку в 1814 году. Благодаря своим кулинарным способностям он открыл кондитерскую в Хьюстоне в 1838 году. Уже на следующий год Томас Хауз начал сотрудничать с Чарльзом Шерном, местным чиновником с довольно обширными коммерческими связями. В 1840 году Томас Вильям женился на его дочери Мери Элизабет Шерн. Это событие предопределило быстрые темпы роста бизнеса Хауза: начал банковское дело, оптовую торговлю, а в 1853 году выкупил бизнес (галантереи и бакалеи) у Джеймса Стивенса, мэра города Хьюстон. «Т. В. Хауз и Ко» стала одной из наиболее крупных фирм штата. Теперь Томас Вильям владел довольно большим капиталом, был известен как крупнейший оптовый бакалейщик штата, торговец хлопком, потребительскими товарами. К тому же с 1876 года в его собственности находились обширные сахарные и хлопковые плантации.

Томас Вильям Хауз стал основателем Хьюстонской газовой компании, впервые поставлявшей природный газ для общественного использования, активным вкладчиком в развитие железнодорожной индустрии штата. Благодаря своим усилиям Томас Хауз оставил своим трем сыновьям состояние общей стоимостью в 500 000$.

Эдуард Хауз в своей юности пережил один из наиболее ярких периодов, оставивший глубокий след в его сознании. Ему было почти семь лет, когда происходила Реконструкция Юга после Гражданской войны. «Человеку, который помнит как преступники убивали за спортивный интерес среди белого дня на городских улицах, — вспоминал в зрелые годы Хауз, — сорвиголов, которые управляли целыми бандами, Европейская война казалась не такой ужасной».

Когда Эдуарду исполнилось двенадцать лет, по состоянию здоровья (он получил солнечный удар и большую часть года вынужден был проводить вне жарких климатических условий Техаса) и благодаря его пристрастию к обучению он должен был отправиться учиться на Север. В кризисной ситуации, когда 28 января 1870 года умерла его мать Мери Элизабет, отец послал его в школу-интернат, сначала в Вирджинии и затем в Нью-Хейвене, штат Коннектикут.

Эдуард Хауз не был серьёзным студентом, и он и его самый близкий друг, Оливер T. Мортон (сын Сенатора Оливера Перри Мортона из Индианы), больше интересовались происходящими в то время событиями на политической арене страны, нежели учебой. Они часто бывали на всевозможных мероприятиях в Нью-Йорке и Вашингтоне.

Так свой первый политический опыт Эдуард получил во время президентских выборов 1876 года. Благодаря этой возможности Хауз смог заглянуть за кулису политической жизни страны: «лишь двое-трое в Сенате и двое или трое в Палате представителей вместе с президентом действительно правят страной. Все остальные — только подставные фигуры… поэтому я не стремился к официальным постам и не старался ораторствовать».

Вероятно именно в этот период были заложены основы политических взглядов Эдварда Хауза. «Это была захватывающая жизнь, та, которая несомненно поспособствовала их (Э.Хауза и О. Мортона) общему образованию». Уже тогда Хауз был знаком с лидерами различных политических сил и имел собственные взгляды на происходящие в стране события. Осенью 1877 года Эдвард Хауз поступил в Университет Корнела, однако проучившись чуть больше двух лет вынужден был вернуться в Техас, чтобы заботиться о больном отце. После смерти отца 17 января 1880 года Эдвард остался в Техасе. По завещанию отца фамильный бизнес был разделен между тремя братьями: Томас Вильям получил банковские активы, Джон — сахарную индустрию, а Эдвард — хлопковые плантации. Следующий год Хауз провел в путешествиях по почти безлюдным просторам Северо-Западного Техаса, знакомясь с полученным наследством. Наследственная доля Эдварда Хауза имела общую годовую прибыль свыше 25 000$.

Начало политической карьеры. Техасский период. 1876—1910

Самостоятельная общественная деятельность Эдварда Хауза началась в 1886 году, когда он, уже женатый на Лоули Хантер с 1881 года, возвратился в Остин и принял в управление наследство отца. Томас Вильям Хауз был весьма известным и уважаемым человеком, что способствовало успешному продвижению семейного бизнеса Эдвардом. «Хауз определенно получал удовольствие от собственного бизнеса. С каким удовольствием он вспоминал о своих встречах с более успешными людьми в бизнесе чем он. Для него бизнес походил на игру. Будучи владельцем значительных средств, он имел возможность не волноваться о различных потерях в той или иной сделке. Возможно это обстоятельство позволило ему вести свои дела отрешенно, подобно шахматисту, пытающегося оценить ситуацию и сделать заранее спланированный обдуманный шаг».

Эдвард Хауз, как и раньше, ставил на первое место свои интересы. Он сумел так организовать свой бизнес, что управление им отнимало немного времени. Хауз более заботился о собственной популярности и значении. Его старый особняк был местом многих неофициальных встреч влиятельных людей штата. Сам Эдвард Мандель остро интересовался политикой, нарабатывая умения управлять людьми в своих интересах. «Хауз был тайно пристрастен к пользованию властью чужими руками». Он подробно интересовался структурой политической системы в стране, особо пристально изучал Демократическую партию, знакомился с её представителями. «Местная карьера являлась предпосылкой к восхождению на большую арену, к которой он стремился, он решил использовать штат Техас как место, доказывающее его политические навыки».

Свои силы Хаузу выпало испытать в 1892 году. В этом году в штате проходила гонка претендентов на кресло губернатора Техаса. Несмотря на то что из двух кандидатов, Джеймса Хогга и Джорджа Кларка, последнему сулили победу, Эдвард Хауз предложил свои услуги Хоггу. Отчасти такой выбор Хауз предпринял, исходя из возможности расширения личных связей в партии демократов на более высоком уровне.

Эдвард Хауз организовал предвыборную кампанию таким образом, что он оставался за кулисами, а явным оставались лишь действия его команды. «За спинами менеджеров кампании, которые выступали на публике, высказывались в прессе, сидел молодой мужчина тридцати пяти лет, который выстраивал стратегию действий, направлял, концентрировал и рассеивал политическое усилие, и даже предлагал нужные слова».

Джеймс Хогг выиграл выборы. В знак благодарности он наградил Эдварда Хауза званием «Полковник». Вместе с этим Хауз получил возможность советовать в законодательных делах, действовать как неофициальный представитель и разрешать спорные вопросы.

В течение следующих десяти лет, до 1902, Хауз играл роль закулисного организатора выборной кампании и советника четырех губернаторов Техаса — Джеймса В. Хогга, Чарльза A. Калберсона, Джозефа Д. Сеерса, Вильяма Ланхама. И хотя все эти политики предлагали Хаузу всевозможные посты, он отказывался, поскольку он не стремился к официальному политическому месту. «Скорее его цель состояла в том, чтобы проявить влияние на людей, которые держали политический пост. Для своего протеже Хауз являл собой гения политической стратегии, будучи на расстоянии от накаленных политических сражений, беспристрастно оценивал ситуацию и затем спокойно и без лишних движений предпринимал решение, наиболее отвечающее интересам протеже». При этом полковник казался абсолютно бескорыстным и лишенным амбиций. Казалось, внешняя скромность, серость и неприметность были ему на руку, удачно прикрывая его истинный характер властного ментора.

Полковник Хауз, будучи уже довольно известной личностью в политических кругах, имел возможность принять участие в организации президентской предвыборной кампании в 1900 и 1904 годах. Однако в обоих случаях Хауз не видел реальной возможности успеха. Вероятно, это было предопределено присутствием Вильяма Брайана, лидера Демократической партии, в работе с которым полковник не чувствовал согласия и однозначного собственного превосходства. Этот факт по мнению биографа полковника Артура Хоудена отсрочил выход Эдварда Хауза на национальный уровень до 1910 года, когда началась подготовка к выборам 1912 года.

Вильсоновский период. 1911—1921

В политике получил известность благодаря необычно значительному влиянию на президента Вильсона и действия США в Первой мировой войне.

В 1918 году им при поддержке старшего партнера банка JPMorgan Т. Ламонта была организована группа специалистов по внешнеполитическим проблемам под условным названием «Исследование» (en:The Inquiry), её задачей была разработка позиции США на мирной конференции, которая должна была подвести итог Первой мировой войне — готовя американские условия мира, группа тесно сотрудничала с английскими контрагентами.

Известно сделанное незадолго до окончания Первой мировой войны высказывание Хауса (дневник от 19 сентября 1918 г.): «…остальной мир будет жить спокойнее, если вместо огромной России в мире будут четыре России. Одна — Сибирь, а остальные — поделенная европейская часть страны». Фактически к этому моменту Вильсон уже не проявлял интереса к послевоенному устройству России.

Хаус участвовал в Парижской конференции 1919 года и создании Лиги Наций, однако во время её работы возникли серьезные политические разногласия между ним и президентом — Хаус шел на компромиссы, неприемлемые для Вильсона. Еще больше неприязнь усугубилась когда Вильсону стало известно, что зять Хауса, член Американской делегации Гордон Ачинклосс делал уничижительные комментарии о его политике. После возвращения в США Хаус и Вильсон больше никогда не разговаривали друг с другом.

Литературный период 1922—1938

В 1921 году Э. М. Хауз ушёл из политики. Ситуация была неутешительной: Сенат отказался ратифицировать Версальский мирный договор, США остались в стороне от Лиги Наций, главного детища Вильсона-Хауза, и даже некогда крепкая дружба Вудро Вильсона и его верного помощника Хауза резко прервалась. Полковник Хауз даже не был допущен к похоронам Томаса Вудро Вильсона 3 февраля 1924 г. Начиная с 1922 года Э. Хауз переживал скромный, но не менее знаменательный период, который принято именовать «Литературным периодом».

Отрывок, характеризующий Хауз, Эдуард

«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.