Хау, Ричард

Ричард Хау, 1-й граф Хау
Richard Howe, 1st Earl Howe
Прозвище	Black Dick
Дата рождения	8 марта 1726(1726-03-08)
Место рождения	Лондон
Дата смерти	5 августа 1799(1799-08-05) (73 года)
Место смерти	Лангар, Ноттингемшир
Принадлежность	Великобритания Великобритания
Род войск	Королевский флот
Годы службы	1740—1799
Звание	Адмирал флота
Командовал	Флот Канала Британское Адмиралтейство
Сражения/войны	Война за австрийское наследство: Второе якобитское восстание Битва при Гаванне Семилетняя война: Рейд на Сен-Мало Битва при Сен-Касте Рейд на Шербур Сражение в бухте Киберон Война за независимость США: Кампания в Нью-Йорке и Нью-Джерси Филадельфийская кампания Бой при Лонг-Айленд Штурм Род-Айленда Большая осада Гибралтара Бой у мыса Спартель Война первой коалиции: Славное первое июня
Награды и премии

Ричард Хау, 1-й граф Хау (также Хоу, или Гоу) (англ. Richard Howe, 1st Earl Howe; 8 марта 1726 — 5 августа 1799) — британский адмирал, прославившийся во время Американской войны за независимость и Французских революционных войн. Брат армейского генерала Уильяма Хау.

Начало карьеры

Родился в Лондоне. Второй сын в семье. Родители Эммануил Скроп Хау, (ум. в марте 1735 года на посту губернатора Барбадоса), и Мэри-София-Шарлотта, дочь баронессы Кильмансегг, позже графини Дарлингтон, единокровной сестры короля Георга I, что в немалой степени объясняет его раннее восхождение по службе. Поступив на флот в 1740 году, Ричард попал на HMS Severn, один из кораблей экспедиции Ансона в южные моря. Не сумев обогнуть мыс Горн, Severn вернулся в Англию. Далее Хау служил на на HMS Burford в Вест-Индии, на котором находился 18 февраля 1742 года, когда корабль был сильно поврежден при попытке захвата Ла Гуайры. В том же году он был назначен исполняющим обязанности лейтенанта, а в 1744 году утвержден в этом чине.

Во время Якобитского восстания 1745 года командовал шлюпом HMS Baltimore в Северном море, был тяжело ранен в голову при нападении, совместно с фрегатом, на два французских приватира. В 1746 году стал полным капитаном и командовал HMS Triton в Вест-Индии. В качестве флаг-капитана у адмирала Чарльза Ноулса, участвовал в бою при Гаване 2 октября 1748 года на корабле HMS Cornwall.

Между Войной за австрийское наследство и Семилетней войной командовал несколькими кораблями, в Англии и у африканского побережья. В 1755 году отправился с адмиралом Боскавеном в Северную Америку капитаном HMS Dunkirk. Захват им французского Alcide стал первым боем Семилетней войны. С этого времени и до заключения мира в 1763 году воевал в Канале. Летом 1758 года назначен коммодором британской эскадры действующей у берегов Франции.

Заработал репутацию решительного и умелого офицера, особенно в бою при Сент-Каст и набеге на Шербур. 20 ноября 1759 года в качестве капитана HMS Magnanime был в авангарде флота Эдварда Хока в бухте Киберон. Годом раньше унаследовал от погибшего при Тикондероге старшего брата титул виконта.

В 1762 году был избран членом Палаты общин Парламента от Дартмута, и сохранял мандат, пока не перешел в Палату лордов, получив титул графа. В том же 1762 году вышло первое издание его труда «Сигналы и инструкции, используемые днем и ночью и публикуемые в дополнение к „Общим инструкциям по мореплаванию и ведению морского боя“». Немедленно после этого он приступил к доработке, и занимался ею до отправки в Северную Америку в 1776.

В 1763 и 1765 годах был членом Адмиралтейского Комитета. С 1765 по 1770 год — казначеем флота. Под конец этого периода произведен в контр-адмиралы, а в 1775 году в вице-адмиралы. На следующий год был назначен командующим Северо-американской станцией.

Американская война за независимость

12 июля 1776 года вышли его «Сигналы для боевых кораблей». По совпадению, в тот же день он прибыл с эскадрой в Нью-Йорк.

В начале войны, по свидетельствам, Ричард Хау сочувствовал колонистам. Через сестру он был знаком с Бенджамином Франклином, и писал ему в надежде сохранить мир. В частности благодаря этим настроениям, он был избран для командования в Северной Америке. Такое же назначение, но на суше получил и его брат, тоже пытавшийся найти пути к соглашению. Назначенная вторым Континентальным конгрессом комиссия в 1776 году вела с братьями переговоры, но безрезультатно.

Назначение новой комиссии по переговорам в 1778 году глубоко оскорбило адмирала, и он подал в отставку, неохотно принятую лордом Сэндвичем, тогдашним Первым лордом Адмиралтейства. Но раньше чем её утвердили, Франция объявила войну, и послала в Америку сильную эскадру под командой графа д’Эстена. Значительно проигрывая ему в численности, вынужденный к обороне, Хау все же сумел обмануть противника при Сэнди Хук, и отразить попытку взять Ньюпорт в Род-Айленд.

В сентябре 1778 года, по прибытии из Англии вице-адмирала Джона Байрона с подкреплениями, Хау покинул позицию. Он отклонил предложения о дальнейшей службе, ссылаясь на недоверие лорда Норта и недостаток поддержки во время действий в Северной Америке. Ещё более его оттолкнули нападки министерских чиновников в прессе.

Опыт, приобретенный во время командования в Северной Америке, лорд Хау изложил в своей книге «Сигналы для фрегатов или боевых кораблей, назначенных для наблюдения за чужим флотом или флотом обнаруженного противника в ночное время».

Французские революционные войны

Только с падением министерства лорда Норта в 1782 году Хау снова согласился принять командование. В тот год он снял осаду с Гибралтара — трудная операция, учитывая что у него было только 33 корабля против 46 испанских и французских. Расстроенное хозяйство Англии не позволило ему как следует снабдить и укомплектовать эскадру, а по пути к Гибралтару ему пришлось отвлечься на охрану большого конвоя. Тем не менее, он блестяще использовал то, что имел, и переиграл неповоротливого безынициативного противника. С 1783 по 1788 год он служил Первым лордом Адмиралтейства при кабинете Уильяма Питта-младшего. Это была неблагодарная должность, так как пришлось мириться с резким сокращением ассигнований по мирному времени, и тем обмануть надежды многих флотских офицеров. 24 сентября 1787 года лорд Хау был произведен в чин адмирала белой эскадры. В 1793 году, с началом войны Первой коалиции он снова принял командование Флотом Канала. Следующий год, в особенности Славное первое июня, стал вершиной его карьеры. Несмотря на свои почти семьдесят лет, он проявил тактическую инициативу, необычную даже для молодых. Этой кампанией его карьера в море завершилась. Формально, по королевскому декрету, за ним сохранялось командование в Канале.

Период командования Хау известен политикой дальней блокады. Формально он не возглавлял Адмиралтейство, но имел достаточно влияния, чтобы к его мнению прислушались. Согласно политике дальней блокады, основные силы флота находились в базах, а непосредственно у блокируемых портов несли дозор легкие корабли: фрегаты и шлюпы. Они должны были уведомлять флот о попытках прорыва, после чего флот выходил и отправлялся в погоню. При этом сохранялись силы и меньше изнашивались корабли, но критики справедливо указывали, что надежность блокады невелика — выходящий с большими силами противник мог просто смести дозоры, основной же флот появлялся с задержкой. Для блокады голландских портов это имело меньше значения, для французских и испанских больше, так как предсказать их путь после прорыва было труднее.

С другой стороны, и ближняя блокада не давала абсолютной надежности, так как погода периодически вынуждала флот покидать позиции. Но критики, особенно в Парламенте, предпочитали этого не видеть, и прозвали Хау «лорд Торбэй» (по любимой стоянке Флота Канала).

Хотя он и не искал популярности у матросов, он её заслужил своей справедливостью. Они же дали ему прозвище «Черный Дик», за темный цвет лица. Показателен такой эпизод. В утро Первого июня он приказал командам завтракать заранее. Он отлично понимал, что когда пробьют сигнал к бою, огонь в камбузах будет погашен, и люди останутся без горячего минимум на сутки, так как бой займет весь световой день, а возможно и больше. Такое проявление заботы было нехарактерно для тогдашнего флота.

Это особенно сказалось в 1797 году во время мятежа в Спитхеде, где после провала переговоров матросы соглашались иметь дело только с ним. Ради справедливости надо отметить, что он признавал их требования разумными, и добился удовлетворения большинства. По свидетельствам очевидцев, когда Хау 15 мая, по окончании мятежа обходил флот на баркасе, команды выстроились в его честь по реям, как на параде.

Отставка

В 1782 году ему был пожалован титул виконта от Лангара, в 1788 титулы барона и графа. В июне 1797 года награждён Орденом Подвязки. С 1794 и до конца жизни он проводил основное время в поместье в Лангар, Ноттингемшир. Похоронен там же, в семейном склепе церкви Св. Андрея. В лондонском соборе Св. Павла имеется памятник ему работы Джона Флаксмана.

Семья

От жены, Мэри Хартоп (брак 10 марта 1758 года), он имел двух дочерей. Его ирландское виконтство перешло к брату, генералу Уильяму, который умер бездетным в 1814 году. Британские титулы графа и виконта передавались по мужской линии, и потому прервались. Баронство перешло к дочери Софии-Шарлотте (1762−1835), затем его унаследовали её сын и внук.

Наследие

Альфред Мэхэн посвятил ему отдельную главу в книге Типы флотских офицеров (англ. Types of Naval Officers). Четыре британских корабля в разное время были названы HMS Howe.

В его честь также названы:

• Мыс Хау (англ. Cape Howe) — Новый Южный Уэльс, Австралия
• Остров Лорд-Хау (англ. Lord Howe Island) — у восточного побережья Австралии
• Пролив Хау (англ. Howe Sound) — Британская Колумбия, Канада

Отрывок, характеризующий Хау, Ричард

Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват! – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь вглубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Legion d'honneur), которой Наполеон был главою.
Qnos vult perdere – dementat. [Кого хочет погубить – лишит разума (лат.) ]


Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал адъютантами.
Был веселый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжелой, так называемой русской красотой утонченных польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ее танца.
Борис Друбецкой, en garcon (холостяком), как он говорил, оставив свою жену в Москве, был также на этом бале и, хотя не генерал адъютант, был участником на большую сумму в подписке для бала. Борис теперь был богатый человек, далеко ушедший в почестях, уже не искавший покровительства, а на ровной ноге стоявший с высшими из своих сверстников.
В двенадцать часов ночи еще танцевали. Элен, не имевшая достойного кавалера, сама предложила мазурку Борису. Они сидели в третьей паре. Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья, рассказывал про старых знакомых и вместе с тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в той же зале. Государь не танцевал; он стоял в дверях и останавливал то тех, то других теми ласковыми словами, которые он один только умел говорить.
При начале мазурки Борис видел, что генерал адъютант Балашев, одно из ближайших лиц к государю, подошел к нему и непридворно остановился близко от государя, говорившего с польской дамой. Поговорив с дамой, государь взглянул вопросительно и, видно, поняв, что Балашев поступил так только потому, что на то были важные причины, слегка кивнул даме и обратился к Балашеву. Только что Балашев начал говорить, как удивление выразилось на лице государя. Он взял под руку Балашева и пошел с ним через залу, бессознательно для себя расчищая с обеих сторон сажени на три широкую дорогу сторонившихся перед ним. Борис заметил взволнованное лицо Аракчеева, в то время как государь пошел с Балашевым. Аракчеев, исподлобья глядя на государя и посапывая красным носом, выдвинулся из толпы, как бы ожидая, что государь обратится к нему. (Борис понял, что Аракчеев завидует Балашеву и недоволен тем, что какая то, очевидно, важная, новость не через него передана государю.)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.

Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
На другой день было написано следующее письмо к Наполеону.
«Monsieur mon frere. J'ai appris hier que malgre la loyaute avec laquelle j'ai maintenu mes engagements envers Votre Majeste, ses troupes ont franchis les frontieres de la Russie, et je recois a l'instant de Petersbourg une note par laquelle le comte Lauriston, pour cause de cette agression, annonce que Votre Majeste s'est consideree comme en etat de guerre avec moi des le moment ou le prince Kourakine a fait la demande de ses passeports. Les motifs sur lesquels le duc de Bassano fondait son refus de les lui delivrer, n'auraient jamais pu me faire supposer que cette demarche servirait jamais de pretexte a l'agression. En effet cet ambassadeur n'y a jamais ete autorise comme il l'a declare lui meme, et aussitot que j'en fus informe, je lui ai fait connaitre combien je le desapprouvais en lui donnant l'ordre de rester a son poste. Si Votre Majeste n'est pas intentionnee de verser le sang de nos peuples pour un malentendu de ce genre et qu'elle consente a retirer ses troupes du territoire russe, je regarderai ce qui s'est passe comme non avenu, et un accommodement entre nous sera possible. Dans le cas contraire, Votre Majeste, je me verrai force de repousser une attaque que rien n'a provoquee de ma part. Il depend encore de Votre Majeste d'eviter a l'humanite les calamites d'une nouvelle guerre.
Je suis, etc.
(signe) Alexandre».
[«Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорта. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать, чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие князю Куракину, повелев ему исполнять по прежнему порученные ему обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество, еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой войны.
(подписал) Александр». ]


13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.