Хафра

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Фараон Древнего Египта
Джедефра Менкаура
Хафра
IV династия
Древнее царство

Диоритовая статуя Хафра (CG 14). Египетский музей. Каир
Хронология
  • 2547 — 2521 гг. до н. э. (26 лет) — по Ю. фон Бекерату
  • 2570 / 2530 гг. до н. э. — по Schneider
Хафра на Викискладе

Хафра, или Хефрен, в греческом варианте Суфис II — четвёртый фараон Египта из IV династии.

Царствовал, согласно Туринскому папирусу, 24 года (предположительно, между 2558 и 2532 до н. э.). Считается, что Хафра был либо братом и наследником Хеопса (Хуфу), либо сыном Хуфу и наследником фараона Джедефра. Почитание Хафры как бога просуществовало до периода Позднего царства.





Строительная деятельность

Хафра — строитель второй по величине пирамиды в Гизе.

Его пирамида (215,3 × 215,3 м и высота 143,5 м) получила название Урт-Хафра («Хафра велик» или «Почитаемый Хафра»). Но даже если пирамида Хафра была меньше пирамиды Хуфу, её сооружение на более высоком холме и её более крутой склон сделали её достойной соперницей Великой Пирамиды.

Кроме того, ему приписывается сооружение Великого Сфинкса (следовательно, его лицо было прототипом изображенного на Сфинксе). Великий Сфинкс и по сей день остается одной из самых больших (длина 57,3 м, высота 20 м) статуй в мире, выполненных из природного камня. Некоторые египтологи считают, что Хафра распорядился придать лицу Сфинкса свои черты, но это весьма спорно, так как прямых свидетельств этому не существует.

Напротив, существует мнение, что Великого Сфинкса воздвиг фараон Джедефра, в память об отце Хуфу. Хафра даже хотел увековечить культ бога Великого Сфинкса, посвятив ему большое каменное здание, известное как «храм Сфинкса». Это единственный храм периода Древнего царства, полностью дошедший до нас. В отличие от Хеопса, были найдены и скульптурные изображения Хафры.

Имя

Имя фараона IV Династии Хефрена сегодня может быть прочитано по-разному. Греческое чтение имени звучит как Хефрен (Chephren), но если читать иероглифы (транслитерация древнеегипетских иероглифов: Ḫˁjˁ.f Rˁ), то это имя звучит как Хафра (Chaefre). Примерные значения имени: «Подобный Ра», «Являющийся (воплощением) Ра». Однако возможно ещё и иное прочтение: Рахаф (RˁḪˁjˁf или Rachaef), то есть «Ра-воплощающий». Последний вариант возник после изучения грамматики древнеегипетского языка. Выяснилось, что существовала особая последовательность знаков: в имени фараона есть символ бога Ра, который должен читаться перед всеми другими символами имени фараона.

Хафра в греческой традиции

Греческие историки знали мало о Хефрене. О нём упоминают Геродот во второй книге своей Истории и Гекатей Абдерский. Сочинения других авторов фрагментары, неполны и сохранились в небольшом количестве. Хефрена обычно изображали как и его отца — Хеопса, жестким деспотом. Впрочем также заметно и значительное среди египтян почитание этого фараона в течение долгого времени.

Диодор сообщает, что сына Хеопса — Хефрена, египетский народ так сильно ненавидел, что опасаясь за сохранность своих усыпальниц в неприкосновенности, гробницы Хефрена и его родственников пришлось делать не в пирамидах, а в секретных местах.

Галерея

Фрагменты одной из статуй Хефрена Сидящая статуя Хефрена; Египетский музей, Каир Голова одной из статуй Хефрена; Египетский музей, Каир; Georg Steindorff Leipzig, Inv.-Nr. 1945 Голова одной из статуй Хефрена; Египетский музей, Каир; Georg Steindorff Leipzig, Inv.-Nr. 1946
Голова одной из статуй Хефрена; Египетский музей, Каир; Georg Steindorff Leipzig, Inv.-Nr. 1947 Часть одной из статуй Хефрена; Египетский музей, Каир; Georg Steindorff Leipzig, Inv.-Nr. 1948 Фрагмент одной из статуй Хефрена; Египетский музей, Каир; Steindorff Leipzig, Inv.-Nr. 1950 Фрагмент одной из статуй Хефрена; Египетский музей, Каир; Steindorff Leipzig

Родословие Хафра


.[1]

Напишите отзыв о статье "Хафра"

Примечания

  1. [simposium.ru/ru/node/10150#_ftnref59 Манефон. Египтика. Книга I, IV Династия]

Литература

  • История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Часть 2. Передняя Азия. Египет / Под редакцией Г. М. Бонгард-Левина. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1988. — 623 с. — 25 000 экз.
  • [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.

Ссылки

  • [ru-egypt.com/lexicon/4_dynasty_genealogy Генеалогия 4 династии]
IV династия
Предшественник:
Джедефра
фараон Египта
ок. 2572 — 2546 до н. э.
Преемник:
Менкаура


Отрывок, характеризующий Хафра

С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.