Муканна
Муканна (المقنع, что значит «закрытый покрывалом») — хорасанский проповедник, предводитель сектантского течения и восстания против Аббасидов, которое в правление халифа аль-Махди (775—785 гг.) охватило весь Мавераннахр. Настоящее имя предположительно Хашим ибн Хаким.
Сведения о Муканне
Подробности восстания Муканны известны плохо, исторические сведения о нём смешаны с легендами и противоречат друг другу[1]; наиболее значимы предания, собранные аль-Бируни в труде «Известия об одетых в белое и карматах». Известно, что проповедник был уроженцем Мерва, участвовал в мятеже Абу Муслима и впоследствии свято чтил его память[1]. Заручившись поддержкой крестьян-согдийцев и кочевников-тюрков, он в 777 году поднял восстание «людей в белых одеждах»: белый цвет одежд согдийцев контрастировал с чёрными одеяниями приверженцев халифа[1].
Муканна привлёк под свои знамёна оставшихся сторонников Абу Муслима и хуррамитов. Его учение представляло собой причудливую смесь маздакизма с мистическим течением в исламе, стремившимся постигнуть сокровенный смысл Корана[1]. Он верил в переселение душ и поражал своих сторонников магическими действами. «Пророк» утверждал, что Бог создал Адама по своему подобию и затем раз за разом воплощался в Ное, Аврааме, Моисее, Иисусе, Мухаммеде, Али, его сыне Мухаммеде, Абу Муслиме и, наконец, в Муканне, который представляет собой венец творения[1].
Чтобы не ослепить окружающих своей неземной красотой, Муканна и скрыл своё лицо за шёлковым покровом (а также, согласно ряду сообщений, под самодельной маской из золота[1]). Аббасиды же распускали слухи, что «пророк» прячет лицо оттого, что он плешив и крив на один глаз.
Восстание
Восстание быстро распространилось по Мавераннахру, захватив Бухару и Самарканд. «Пророку» удалось отбить войска халифа, присланные из Багдада на подмогу наместнику Хорасана. Около 783 года он был заперт сторонниками халифа в крепости Санам близ Кеша. Видя бесполезность дальнейшего сопротивления, приверженцы стали покидать Муканну. Он не соблюдал многих запретов ислама, чем стяжал себе дурную славу еретика.
Сведения о его кончине разноречивы[1]. Одни авторы пишут, что он отравился, другие — что вместе со своим семейством и приближёнными взошёл на погребальный костёр, дабы его душа по иранской традиции вознеслась к небу. Слава Муканны пережила столетия. «Люди в белых одеждах» до XII века ожидали возвращения своего «махди» в новой ипостаси. По-видимому, «разгром Муканны означал окончательное утверждение ислама в Средней Азии, а все последующие восстания уже не имели антимусульманской направленности»[2].
Муканна в сочинениях европейцев
История Муканны стала известна в Европе в начале XIX века, когда её описал в поэме «Покровенный пророк Хорасана» (1817) англо-ирландский поэт-романтик Томас Мур. Х. Л. Борхес обратился к этому сюжету в раннем рассказе «Хаким из Мерва, красильщик в маске» (1934). В Нью-Йорке с 1889 года действует масонское общество «покровенных пророков».
Напишите отзыв о статье "Муканна"
Примечания
Отрывок, характеризующий Муканна
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
