Хаям Вурук
| Хаям Вурук Hayam Wuruk | ||
| ||
|---|---|---|
| 1350 — 1389 | ||
| Rajasanagara Jayawishnuwardhana | ||
| Предшественник: | Трибхуване | |
| Преемник: | Викрамавардхане | |
| Вероисповедание: | Индуизм | |
Политическая власть была сосредоточена в кратоне города Маджапахит, дворце и вместе с тем священном центре, окруженном высокой широкой стеной из красного кирпича со сторожевыми башнями и огромными железными воротами, украшенными орнаментом. Поэма придворного поэта- Прапанчи «Страна благоденствия» («Nagarakertagama», 1365) описывает правителя, которого вносят в город в усыпанном драгоценными камнями паланкине с павлиньими перьями, защищающими его от солнечных лучей. Звуки барабанов, труб и раковин наполняют воздух и возвещают о близком прибытии раджасанагры, чьи одеянии сверкают золотом. Поэма также описывает как король передвигается в открытой коляске, украшенной золотом и драгоценными камнями ; его кортеж состоит из слонов, коней и 400 повозок. Короля окружает облако благовоний, а перед ним почтительно стоят индуистские священники-брамины.В период его почти полвекового правления Маджапахит был в апогее своей славы. Её вассальные владения простирались от Малаккского полуострова до Западного Ириана. Порядок на всей этой обширной территории поддерживался с помощью многочисленного маджапахитского флота, мощь которого воспевает Прапаньча в своей поэме . Внутренние войны внутри архипелага практически прекратились, и это в значительной мере способствовало экономическому подъему всей Индонезии.[1]
Содержание
Ранние годы
Хаям Вурук родился в 1334 году в семье третьего короля Маджапахита Трибхуване и королевы Кертавархане. В 16 лет унаследовал Маджпахитский престол.
Внешняя политика
Как и при правлении отца главную роль в правлении играл первый министр Маджапахита Гаджа Мада, который проводил политику восстановления Индонезийской империи.В 1357 г. маджапахитские войска под командованием генералов Мпу Налы и Питалоки завоевали королевство Домпо на Сумбаве. Покорение Сумбавы подтверждается яванской надписью XIV в., найденной на этом острове.Пожалуй, единственная осечка в объединительной политике Маджапахита произошла в 1357 г., когда он попытался подчинить Маджапахиту западнояванское королевство Сунда. Маджапахитское правительство обратилось к королю Сунды, которого летопись называет просто Махараджей, с предложением выдать его дочь замуж за короля Хайяма Вурука. Когда же Махараджа сопровождении большой свиты (фактически маленького войска) прибыл на Восточную Яву и остановился недалеко от столицы, в Бубате, чтобы вести там переговоры о браке, маджапахитцы внезапно потребовали, чтобы невесту передали жениху в соответствии с процедурой, принятой в тех случаях, когда вассал вручает дань своему сюзерену . По понятиям рыцарской феодальной чести, которые были распространены в то время в Индонезии, принять такое предложение было немыслимо. Все таки сопротивлеиние Сунды было подавлено, Махараджа пал на поле боя.[2]
Золотой век Индонезии
Это был золотой век Индонезии, и яванская литература смешивает легенды с действительностью, описывая времена, когда по всему архипелагу распространилась самобытная культура. Тем не менее вера в то, что раджасангра обладает кенсактяном- божественной силой, приписываемой индонезийским правителям,- является неотъемлемой частью истории царствования Хаяма Вурука. Гаджа Мада. передвигавшемуся в красном паланкине, было позволено использовать желтый зонтик от солнца, обычно положенный лишь королю. Однако пусака, или символы верховной власти, хранившиеся во внутреннем святилище кратона, подтверждали единственную в своем роде власть короля как блюстителя иерархического порядка и гаранта мира.
Великий Маджапахит был последним королевством на этом архипелаге в Юго-Восточной Азии, перед тем как в XVI веке туда пришли европейские торговцы и колонизаторы и навсегда изменили его облик.
Королевство Шривиджайя
Это островное государство многие века испытывало сильное влияние культур Индии и Китая. К VII веку наибольшее влияние на архипелаге приобрело королевство Шривиджайя на юго-востоке острова Суматра, в состав которого входили соперничавшие на протяжении веков независимые города и государства.
Обязанности королевской власти на островах Юго-Восточной Азии определялись географией и климатом региона. Король Шривиджайи был и "Властелином гор", и "Властелином островов", а чтобы умилостивить "духа морских вод" , он ежедневно бросал золотые слитки в дельту реки у Палембанга, столицы государства.
В 1377 году при штурме Палембанга войсками Маджапахита погибли китайские послы, которые привезли махарадже Шривиджаи письмо императора о признании его независимым правителем. В 1397 Маджапахит окончательно покончил с самостоятельностью остатков Шривиджаи. Центральные области империи Палембанг и Джами стали тем, чем они были до появления Шривиджаи — пиратскими гнездами.
Напишите отзыв о статье "Хаям Вурук"
Примечания
Отрывок, характеризующий Хаям Вурук
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.
Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
