Хаяси Радзан

Хаяси Радзан
林羅山
Годы жизни
Период	Эдо
Дата рождения	1583(1583)
Место рождения	Киото
Дата смерти	7 марта 1657(1657-03-07)
Место смерти	Эдо
Могилы и места почитания	Токио, район Синдзюку, Итигиая-Ямабуси
Имена
Детское имя	Кикусёмаро (菊松麻呂)
Взрослое имя	Нобукацу (信勝)
Должности
Сёгунат	Эдо
Титулы	Дайгаку но ками
Сюзерен	Токугава Иэясу Токугава Хидэтада Токугава Иэмицу Токугава Иэцуна
Род и родственники
Род	Хаяси
Отец	Хаяси Нобутоки
Братья	4 брата
Преемник	Хаяси Гахо
Жёны
Законная жена	Аракава Камэ
Дети
Сыновья	Хаяси Гахо

Хаяси Радзан (яп. 林羅山, 1583 — 7 марта 1657) — мыслитель, законодатель и поэт раннего периода Эдо. Был неоконфуцианцем, представителем школы чжусианства, основателем рода конфуцианских учёных Хаяси. Служил первым четырём сёгунам сёгуната Токугава, был автором официальной неоконфуцианской доктрины раздела страны на сословия и одним из идеологов конфуцианского государственного синто. Автор идеи «Трёх красивейших пейзажей Японии». Настоящее имя — Хаяси Нобукацу (яп. 信勝), монашеское имя — Досюн (яп. 道春).

Биография

Молодые годы

Радзан родился в 1583 году в Киото в семье Хаяси Нобутоки. Отец происходил из мелких самураев провинции Кага, но после утраты имения поселился в Киото, где занялся торговлей. Мать была родом из самурайского рода Танака.

В раннем детстве Радзана отдали в семью его дяди Хаяси Ёсикацу в качестве приёмного сына. Мальчик с детства проявлял большой интерес к учёбе и имел талант к наукам, но у него было слабое здоровье. В 1593 году, в возрасте 13 лет, Радзан прошёл церемонию совершеннолетия и поступил в столичный монастырь Кэннин-дзи, где под руководством учителя Кокана Дзикэя (яп. 古澗慈稽) изучал дзэн-буддизм, конфуцианство и китайскую поэзию. В 1597 году, в возрасте 15 лет, юноша отказался от пострижения и оставил обитель.

С 1600 года 18-летний Радзан читал лекции по конфуцианству на городских рынках столичного региона, но делал это нелегально, потому что не имел разрешения Императорского двора на такую деятельность. В это время он увлёкся «Сборником комментариев к Четырёхкнижию» (яп. 四书集注) китайского философа Чжу Си и стал самостоятельно изучать неоконфуцианство.

Ученик Фудзивары

В 1604 году Радзан встретился с аристократом по имени Фудзивара Сэйка, одним из первых японских мыслителей-конфуцианцев и комментаторов. Фудзивара был недоволен буддийской философией и зачитывался работами Чжу Си. В своих работах он делал упор на роли личности в обществе, которое, в свою очередь, природным образом выстраивалось в конкретную иерархическую систему четырёх классов: мужей-правителей, крестьян, ремесленников и купцов. Фудзивара сделал Радзана своим учеником и в 1605 году привёл на аудиенцию к сёгуну Токугаве Иэясу в столичном замке Нидзё. Последний благосклонно отнёсся к молодому человеку и был поражён широтой его знаний.

В 1606 году Радзан принимал участие в публичном диспуте с монахом-иезуитом японского происхождения Фабианом. Тема дебатов касалась строения Вселенной. Радзан отрицал гелиоцентрическую теорию Коперника и тезис, что Земля круглая, доказывая верность геоцентрической теории и тезису о квадратности Земли. Из-за недостаточной осведомлённости Фабиан, который занимал одну из низших ступеней в «Обществе Иисуса», и поддержке Радзана чиновниками, которые присутствовали на диспуте, победу присудили конфуцианцу.

В конце того же года Радзан принимал участие в диспуте с поэтом Мацунагой Тэйтоку, представителем течения Фудзю-фусэ нитирэновского буддизма. На этих дебатах конфуцианец также одержал победу.

Библиотекарь и лектор

В 1607 году Токугава Иэясу принял 25-летнего Радзана на службу управляющим своей библиотеки в замке Сумпу, но предварительно заставил его сделать унизительный, как для конфуцианца, монашеский постриг и принять буддийское имя Досюн. Ценя таланты этого библиотекаря, Иэясу поставил его лектором своего сына Токугавы Хидэтады, второго сёгуна сёгуната Токугава.

Радзана быстро заметили сёгунские советники — монахи Судэн и Тэнкай. Видя в нём конкурента, они тормозили его активность. Однако гражданские вассалы сёгуна помогали Радзану, и в 1610 году ему поручили дипломатическую переписку с китайской династией Мин. В 1614 году конфуцианец принял участие в инциденте с надписями колокола монастыря Хокодзи, повлекшем Осакскую кампанию Токугавы Иэясу против Тоётоми Хидэёри.

В 1616 году Иэясу умер, а его библиотека была расформирована. Радзан стал вассалом сёгуна Токугавы Хидэтады, но тот не дал ему официальных поручений. Конфуцианец длительное время пребывал в Киото, где в частном порядке читал лекции разным правителям. Наконец, в 1618 году, Радзану выделили землю под дом в городе Эдо, резиденции сёгунов, куда он перебрался в 38-летнем возрасте.

Наставник и политик

В 1624 году Радзана назначили учителем 3-го сёгуна Токугавы Иэмицу. С этого времени учёный стал влиять на государственные дела и превратился в одну из ключевых фигур японского политикума. В 1630 году 48-летний Радзан получил буддийский ранг «Наставника Закона» (яп. 法師), который был следующим в социальной иерархии сёгуната после статуса региональных правителей даймё. Сёгунат выделил для него большой земельный участок в местности Уэно Синобугаока площадью около 17 км² и 200 золотых для частной школы. Радзан построил эту школу в 1632 году при поддержке сёгунского брата Токугавы Ёсинао и назвал её Сэнсэйдэн (яп. 先聖殿). Она была не только учебным заведением, но и единственным конфуцианским храмом в Восточной Японии. В 1797 году эта школа была преобразована в правительственную академию Сёхэйдзака, одну из составляющих будущего Токийского университета.

Кроме частного преподавания конфуцианского канона Радзан активно занимался государственными делами, закладывая идеологические и институциональные основы сёгуната. В 1635 году он редактировал «Закон о военных домах» (яп. 武家諸法度), в которых закрепил положения о поочерёдных командировках региональных правителей в Эдо, что усилило контроль центральной власти над регионами, а в 1636 году принимал участие в упорядочивании церемоний паломничества к святилищу Исэ. С 1641 года учёный выпустил ряд генеалогических трудов: «Генеалогические записи домов года Канъэй» (яп. 寛永諸家系図伝), «Генеалогия японских богов и императоров» (яп. 本朝神代帝王系図), «Генеалогия дома камакурских сёгунов» (яп. 鎌倉将軍家譜), «Генеалогия дома киотских сёгунов» (яп. 京都将軍家譜), «Генеалогия Оды Нобунаги» (яп. 織田信長譜), «Генеалогия Тоётоми Хидэёси» (яп. 豊臣秀吉譜). В 1644 году Радзану было поручено составление и корректирование трудов по истории Японии.

Несмотря на невысокую оплату, которая составляла 917 коку риса в год, Радзан пользовался большим авторитетом при Императорском и сёгунском дворах. Он имел монашеский титул «Глаз Закона» (яп. 法眼, хогэн) и титул-должность «Глава Императорской академии» (яп. 大学頭, дайгаку но ками). По совету Радзана определили название следующего девиза императорского правления и имя будущего сёгуна Токугавы Иэцуны. Последнему учёный служил с 1651 года до своей смерти.

2 — 4 марта 1657 года во время Большого пожара года Мэйрэки в городе Эдо сгорел дом Радзана и доверенная ему сёгунская библиотека. Учёный спасся в своей усадьбе в Уэно, но не перенёс потерю книг и заболел. Через три дня он умер в возрасте 74 лет. Его потомки укрепили ведущие позиции рода Хаяси в системе власти.

Взгляды

Ранний Радзан увлекался неоконфуцианством, но находился под сильным влиянием даосизма, в частности монистского учения о рациональности (яп. 理, ри) как основного принципа для объяснения бытия. На рубеже 1620-х годов учёный перешёл на позиции чжусианского дуализма, согласно которому все вещи состоят из «энергии» (яп. 気, ки) и «рациональности», причём последняя контролирует первую. Согласно представлений Радзана универсальная «рациональность» в мире людей выступает как мораль и порядок. В обществе проявлением порядка была общественная иерархия, разделение на сословия и классы, соблюдение которой обеспечивал сёгунат. Среди религий присутствие «рациональности» учёный признавал только в конфуцианстве и синтоизме. Он выступал за синкретизм этих учений и отрицал буддизм и христианство.

Радзан интересовался не только чжусианством. Он адаптировал на японский язык китайскую конфуцианскую классику «Пятикнижие», работы по военному искусству, работы «Лао-цзы», «Чжуан-цзы», комментировал произведения японской литературы, переводил китайские народные рассказы. Главными работами Радзана являются «Записи о сборнике комментариев к Четырёхкнижию» (яп. 四書集註抄), «Просторечное объяснение значений знаков „натура“ и „рациональность“» (яп. 性理字義諺解), «Записи конфуцианских идей» (яп. 儒門思問録) и «Популярное объяснение эклектики таинств синто» (яп. 神道秘伝折中俗解).

Литература

• Brownlee, John S. Japanese historians and the national myths, 1600-1945: The Age of the Gods and Emperor Jimmu. — Vancouver: University of British Columbia Press, 1997. — ISBN 0-7748-0644-3.
• Brownlee, John S. Political Thought in Japanese Historical Writing: From Kojiki (712) to Tokushi Yoron (1712). — Waterloo, Ontario: Wilfrid Laurier University Press, 1991. — ISBN 0-889-20997-9.
• Blomberg, Catherina. The Heart of the Warrior: Origins and Religious Background of the Samurai in Feudal Japan. — London: RoutledgeCurzon, 1994. — ISBN 1-873410-06-9.
• Cullen, L.M. A History of Japan, 1582-1941: Internal and External Worlds. — Cambridge: Cambridge University Press, 2003. — ISBN 0-521-529918-2.
• Keene, Donald. Travelers of a Hundred Ages: The Japanese as Revealed through 1,000 Years of Diaries. — New York: Columbia University Press, 1999. — ISBN 0-231-11437-0.
• Ponsonby-Fane, Richard A. B. Kyoto: The Old Capital of Japan, 794-1869. — Kyoto: The Ponsonby Memorial Society, 1956.
• Screech, Timon. Secret Memoirs of the Shoguns: Isaac Titsingh and Japan, 1779-1822. — London: RoutledgeCurzon, 2006. — ISBN 0-700-71720-X.

Ссылки

• [www.sengoku.ru/archive/library/history/reviews/215025.htm Государственная идеология сёгуната] (рус.). Проверено 10 декабря 2010. [www.webcitation.org/67a4Rdq7d Архивировано из первоисточника 11 мая 2012].
• А А Накорчевский Япония Синто
• [www.geocities.jp/senryusai/jinbutu.hayashi.html Хаяси Радзан] (яп.). Проверено 10 декабря 2010. [www.webcitation.org/67a4SsN9f Архивировано из первоисточника 11 мая 2012].
• [eos.kokugakuin.ac.jp/modules/xwords/entry.php?entryID=453 Хаяси Радзан // Энциклопедия синто] (англ.). Проверено 10 декабря 2010. [www.webcitation.org/67a4TLQLt Архивировано из первоисточника 11 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Хаяси Радзан

– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.