Виленский гаон
| Элияху бен Шломо Залман | |
 | |
| богослов и каббалист | |
|---|---|
| Род деятельности: |
раввин и законоучитель |
| Место рождения: | |
| Место смерти: | |
Элияху бен Шломо Залман (1720, Селец, Брестское воеводство, Великое княжество Литовское, ныне Брестская область, Белоруссия — 1797, Вильна, Российская империя; известен как Дер вилнер гоэн — Виленский Гаон, Ха-гаон хе-хасид — Благочестивый гаон, Элияху Гаон, Ха-Гра — акроним ха-Гаон рабби Элияху) — раввин, каббалист и общественный деятель, один из выдающихся духовных авторитетов ортодоксального еврейства, математик. Слово «Гаон» в переводе с иврита означает «Гений».
Содержание
Биография
Родился в семье выдающихся раввинов, в небольшом городке Селец в окрестностях Бреста[1]. Его дед был раввин Мойше Рибкес — автор комментариев к Шульхан Арух — «Беэр агола». С детства проявил выдающиеся способности. К трём годам знал наизусть всю письменную Тору, которую мог процитировать даже в обратном порядке. До 7 лет учился у раввина Моше Маргалиота из Кейдан, автора книги «Пней Моше», затем до самой старости учился самостоятельно, так как ни один учитель не мог уже его обучать. В 18 лет женился, затем начал добровольное скитание по еврейским общинам, обычай глубоко укоренившийся у выдающихся раввинов. Во время своих скитаний посетил такие крупнейшие центры еврейской и мировой учёности, как Берлин, Прага, Амстердам, где смог встретиться с крупнейшими раввинами и найти редчайшие рукописи.
В 1745 году поселился в Вильно и постепенно стал приобретать известность в еврейском мире как выдающийся раввин поколения. В 1755 году при тяжбе между р. Йонатаном Эйбешюцем и р. Яковом Эмденом, первый апеллировал к его мнению.
С 1760 года собрал вокруг себя выдающихся учеников, которым начал передавать часть своих знаний, в дальнейшем они развили идеи учителя, открыв иешивы и создав общины по его принципам. Среди них особенно выделялся р. Хаим из Воложина. Хотя Элияху бен Шломо Залман не занимал официальной должности раввина, тем не менее он получал жалование от общины на нужды своей семьи и иешивы. Виленский гаон резко осудил хасидское движение, зарождавшееся в этот период. Он осуждал их измену еврейской традиции и пренебрежение к людям, изучающим Тору, считающимся элитой в еврейских кругах. При попытке хасидов прийти к примирению в 1772 и 1777 годах отказался даже встретиться с делегацией крупнейших хасидских лидеров. Виленский гаон вскоре объявил против них «херем» (то есть бойкот), что частично остановило развитие хасидизма в Литве.
В 1780 году предпринял попытку эмигрировать в Эрец-Исраэль, но по непонятным причинам вернулся назад, когда достиг Кёнигсберга. Гаон скончался в Суккот 1797 года вскоре после введения русских войск в Литву. Был похоронен на еврейском кладбище в предместье Снипишекес (Шнипишкес) на правом берегу Вилии, напротив Замковой горы и устья Вильни. Кладбище было закрыто в 1930 году, а в 1949—1950 годах — ликвидировано. Тело было перенесено в склеп на новое еврейское кладбище в Шяшкине. В склепе Гаона перезахоронены также останки его жены и сына и, кроме того, прах графа Валентина Потоцкого (Гер-Цедека), принявшего иудаизм и сожжённого за отпадение от христианской веры в 1749 году. В склепе Гаона верующие оставляют записки с просьбами к Богу.[2].
Является прадедом Ильи Абрамовича Ефрона, основателя издательского дома «Брокгауз и Ефрон».
Одним из его потомков является Биньямин Нетаньяху[3].
Философская концепция
Общественное влияние
Воззрения Виленского Гаона легли в основу современного иудаизма. Его ученики создали современную систему еврейского образования. Виленский Гаон внёс изменения и поправки в ашкеназский молитвенник. Велика его роль в плане отношения к изменениям традиций; рав Элияху выступал за полное подчинение законам Шулхан Арух. Во всех диспутах, которые велись за эти 250 лет против хасидизма, всегда апеллировали к взглядам и деятельности Гаона. Велико влияние Гаона и на возвращении евреев в землю Израиля, когда Гаон выступал как первый предвестник репатриации в новое время. Он послал своих учеников с семьями в Эрец Исраэль, и их потомки составили основное ядро еврейских жителей Иерусалима XIX века, ещё до начала современного движения евреев за возвращение в землю своих предков. Гаона считают своим отцом-основателем и религиозные сионисты.
Ученики
- Хаим из Воложина
- Гилель из Шклова
- Менахем Мендель из Шклова
- Менаше из Илии
Книги
- [toldot.ru/tora/library/musar-evreiskoe-mirovozzrenie/evenshlema/ Эвен Шлема — Совершенная мера]
- Агахот агра — глоссы к вавилонскому Талмуду
- Комментарии к Шулхан Аруху
- книга Эйль аМешулаш — известный учебник по тригонометрии.
Память
- Имя Гаона носят Государственный еврейский музей и одна из улиц (улица Гаоно; лит. Gaono gatvė) в Вильнюсе.
- А также одна из улиц в города Ришон-ле-Цион (Израиль): А-гаон ми-Вильна (ивр. הגאון מוילנה).
Напишите отзыв о статье "Виленский гаон"
Ссылки
- [www.eleven.co.il/article/15060 Элияху бен Шломо Залман] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
- [toldot.ru/tora/articles/?author=49 Виленский Гаон] Главы из книги «Совершенная мера»
Примечания
- ↑ [www.eleven.co.il/?mode=search&from=120&letter=&where=&map=&pict=&article=&query=&type_search=&what=&categ=1315 Электронная еврейская энциклопедия]
- ↑ Аграновский Г., Гузенберг И. Литовский Иерусалим. Краткий путеводитель по памятным местам еврейской истории и культуры в Вильнюсе. — Вильнюс: Литуанус, 1992. — С. 64—65. — 3000 экз.
- ↑ [ru.delfi.lt/misc/culture/v-nyu-jorke-otkryta-vystavka-litva-kultura-i-istoriya.d?id=24215081 В Нью-Йорке открыта выставка «Литва: культура и история»]
| Время деятельности Виленский гаон в истории иудаизма |
|---|
Отрывок, характеризующий Виленский гаон
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
