Ха-Коэн, Давид

Давид Ха-Коэн
Дата рождения	20 октября 1898(1898-10-20)
Место рождения	Гомель, Российская империя
Дата смерти	19 февраля 1984(1984-02-19) (85 лет)
Место смерти	Израиль
Год репатриации	1907
Созывы кнессета	1, 2, 3, 4, 5, 6

Давид Ха-Коэн (ивр. ‏דוד הכהן‏‎; род. 20 октября 1898 года, Гомель, Могилёвская губерния, Российская империя — 19 февраля 1984 года, Израиль) — израильский политик, депутат кнессета (1, 2, 3, 4, 5, 6 созывы).

Биография

Давид Ха-Коэн родился 20 октября 1898 года в Гомеле (Российская империя, ныне — Республика Беларусь). Его отец Мордехай бен Гилель Ха-Коэн был сионистским активистом и писателем. Его матерью была Шифра Певзнер, сестра сионистского активиста Шмуэля Иосифа Певзнера.

Давид Ха-Коэн учился в реформированном хедере в Гомеле. В 1907 году его семья переехала в Палестину, где он окончил гимназию «Герцлия» в Тель-Авиве. В 1916 году Ха-Коэн был призван в армию Османской империи.

С 1919 по 1923 год он изучал юриспруденцию и экономику в Лондоне. Затем вернулся в Палестину и возглавил «Ведомство по делам общественных работ и проектирования».

Давид Ха-Коэн был делегатом сионистского конгресса в 1939 году в Женеве, а затем и в 1946 году в Базеле. Был членом городского совета Хайфы, активистом «Хаганы» и Ахдут ха-Авода. Дом Ха-Коэна использовался французскими военными как радиостанция, ведущая пропаганду на вишистские войска.

В 1946 году Ха-Коэн был заключен в тюрьму Латруна, это произошло в ходе операции «Агата», направленной против сионистского подполья в Палестине.

После провозглашения независимости Израиля Ха-Коэн вошел в предвыборный список МАПАЙ, в кнессете 1-го созыва работал в комиссии по внутренним делам. Затем он был переизбран в кнессет в 1951 году, но уже через два года покинул его, чтобы стать послом в Бирме. Его мандат в парламенте достался Баруху Камину.

Вернувшись в Израиль, Ха-Коэн был членом кнессета в 1955-1969 годах. Входил в комиссию по иностранным делам и безопасности, комиссию по внутренним делам и законодательную комиссию. Имел звание почетного гражданина Хайфы.

Давид Ха-Коэн умер в 1984 году в возрасте 85 лет. Именем Ха-Коэна назван музей Музей нелегальной иммиграции и ВМФ Израиля в Хайфе.

Семья

У Давида Ха-Коэна широкие родственные связи в военно-политической элите Израиля. Ха-Коэн был сыном писателя, бизнесмена и сиониста Мордехая Бен-Гилеля Ха-Коэна и его жены Шифры Певзнер, брат которой — сионист Шмуэль Певзнер — был женат на дочери Ахад-ха-Ама Лее.

Первая жена Ха-Коэна, Рут Кравцова, также была сионистской деятельницей в Палестине.

Ссылки

• [www.knesset.gov.il/mk/ru/mk_ru.asp?mk_individual_id_t=376 Ха-Коэн, Давид (рус.)] ([www.knesset.gov.il/mk/eng/mk_eng.asp?mk_individual_id_t=376 англ.], [www.knesset.gov.il/mk/heb/mk.asp?mk_individual_id_t=376 ивр.]) на сайте кнессета
• Биография ([www.tidhar.tourolib.org/tidhar/view/3/1122 1] [www.tidhar.tourolib.org/tidhar/view/3/1123 2]) в книге Давида Тидхара «Энциклопедия еврейских первопроходцев в Палестине и их детей», с. 1122—1123

Отрывок, характеризующий Ха-Коэн, Давид

– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.