Ха Хюи Тап
| Ха Хюи Тап | |
| Hà Huy Tập | |
 | |
| Имя при рождении: |
Ха Хюи Кхьем |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
28 августа 1941 (35 лет) |
| Место смерти: | |
| Партия: | |
Ха Хюи Тап (вьетн. Hà Huy Tập, имя при рождении — Ха Хюи Кхьем, 1906—1941) — вьетнамский революционер, генеральный секретарь Коммунистической партии Индокитая в 1936—1938 годах.
Биография
Родился 24 апреля 1906 года в деревне Кимнак уезда Камсуен, провинции Хатинь, был вторым из пяти детей в семье. Получил образование учителя и с 1926 года включился в национально-освободительное движение, за что подвергался преследованиям со стороны французских колониальных властей. В 1928 году отправился в Гуанчжоу (Китай) для работы во Вьетнамской молодёжной революционной ассоциации, где познакомился с Хо Ши Мином (в ту пору — Нгуен Ай Куоком).
В 1929 году Ха Хюи Тап отправился в СССР, где учился в Коммунистическом университете трудящихся Востока имени И. В. Сталина в Москве под псевдонимом «Синичкин». Вместе с ним учились и другие будущие руководители Коммунистической партии Вьетнама — Чан Фу, Ле Хонг Фонг, Нгуен Тхи Минь Кхай.[1] За время учёбы в Москве Ха Хюи Тап подготовил «Программу действий Индокитайской коммунистической партии» и «Историю развития коммунистического движения в Индокитае».
В апреле 1933 года завершил обучение и вернулся во Вьетнам. В марте 1935 года на I съезде КПВ в Макао генеральным секретарем партии был избран Ле Хонг Фонг, а Ха Хюи Тап был назначен на должность секретаря Центрального Комитета по работе с диаспорой. В июле 1936 года Ха Хюи Тап избран генеральным секретарем КПВ и занимал этот пост до марта 1938 года, когда на этот пост был избран Нгуен Ван Кы.
1 мая 1938 года он был арестован за участие в первомайской демонстрации в Сайгоне и заключён под домашний арест. 30 марта 1940 года он был вновь арестован французскими властями и 25 октября того же года приговорён к пяти годам тюремного заключения, но 25 марта 1941 года ему и группе руководителей КПВ (Нгуен Ван Кы, Во Ван Тань, Нгуен Тхи Минь Кхай) приговор был заменён на смертную казнь. На суде Ха Хюи Тап заявил: «Я ни о чём не жалею, если останусь жив, я буду продолжать работать».
28 августа 1941 года Ха Хюи Тап был расстрелян вместе с другими революционерами в Сайгоне.
22 ноября 2009 года останки Ха Хюи Тапа были найдены в Хокмоне[2] (уезд Хошимина), и 1 декабря того же года состоялось торжественное перезахоронение останков на родине революционера в провинции Хатинь.
Напишите отзыв о статье "Ха Хюи Тап"
Примечания
| ||||||||||
Отрывок, характеризующий Ха Хюи Тап
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.
Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
