Хвостов, Василий Семёнович

Василий Семёнович Хвостов<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Художник О. Кипренский, 1814 год</td></tr>
Томский губернатор
6 августа 1804 — 1808
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Франц Абрамович Брин
Награды:

Хвостов Василий Семёнович (24 декабря 1754, Гдов — 27 августа 1832, Санкт-Петербург) — русский чиновник и писатель, первый томский губернатор (1804-08), впоследствии сенатор. Младший брат стихотворца Александра Хвостова.

Биография

Сын небогатого гдовского помещика Семена Васильевича Хвостова (ум. 1770) и Дарьи Ивановны Головцыной. Окончил Петербургскую гимназию. Вступив в службу в 1774 году в артиллерию сержантом, Хвостов вскоре покинул её и добровольцем отправился в Сибирь. В Барнауле с чином капитана был причислен в конную роту Колыванского горного батальона и служил адъютантом командира 2-го канонирского полка полковника Бориса Ивановича Меллера. В 1783 году оставил военную службу, заняв должность советника гражданской палаты бывшей Колыванской губернии.

В 1793 году решил попробовать себя на дипломатическом поприще. После трехлетнего пребывания в посольстве «кавалером» при чрезвычайном после в Константинополе, был семь лет в отставке. Жил в своем гдовском имении. В 1800 году приехал в Петербург и в 1804 году, по ходатайству графа А. С. Строганова, был назначен губернатором вновь учрежденной Томской губернии.

В короткий срок в Томске были созданы все необходимые государственные институты: губернское правительство, прокуратура, уголовный суд. Хвостов принимал участие в создание в 1806 году первой томской больницы. При нём в городе начали появляться общественные бани. Под его постоянной опекой находился Томский приказ общественного призрения — государственная благотворительная организация, ведавшая устройством школ, больниц и различных богоугодных заведений. В течение пятилетнего управления он успел на ничтожные средства поселить 3200 семейств. Ф. Ф. Вигель рассказывал о своих встречах с ним в Томске:

Он был человек тучный, тяжеловесный, степенный и рассудительный, всю живость ума предоставивший брату своему Александру Семеновичу; лицо он имел багровое, говорил тихо и размеренно, действовал осторожно, однако же не медленно. Если прибавить к тому, что он был самых честных правил и исполнен человеколюбия, то надобно признаться, что лучших качеств для занимаемого им места требовать не можно.

Уволенный в 1808 году по доносу за медленное исполнение приказов сибирского генерал-губернатора И. Б. Пестеля, он был судим и оправдан только благодаря заступничеству М. М. Сперанского, доказавшего его невиновность. Состоял в масонских обществах. В 1822 году, с производством в тайные советники, сделан сенатором. В 1826 г. был назначен в Верховный уголовный суд по делу декабристов. Скончался в августе 1832 года в возрасте 77 лет.

Семья

Был трижды женат:

1. жена с 1784 года Мария Борисовна Меллер (176. —1795), дочь полковника Бориса Ивановича Меллера, в браке родила шестерых детей, но четверо из них умерли в младенчестве. Умерла во время седьмых родов вместе с ребёнком.
   • Софья Васильевна (1784—1785)
   • Николай Васильевич (1793—1837), участник войны 1812 года, коллежский советник, с 1822 года женат на художнице-любительнице, Екатерине Никифоровне Пушкиной (1796—1864), внучке тайного советника А. П. Кашкина.
2. жена с 1796 года Екатерина Александровна Колюбакина (177. —1797), умерла при родах.
3. жена с 180. года Дарья Николаевна Арсеньева (1783—18..), дочь генерал-майора Николая Дмитриевича Арсеньева и Веры Ивановны Ушаковой (троюродная сестра М. М. Арсеньевой — матери Лермонтова).
   • Елизавета Васильевна
   • Александр Васильевич (1809—1861), камер-юнкера при Министерстве иностранных дел; дипломат, генеральный консул в Венеции, Марсели и Генуи; с 1840 года служил на Кавказе в Тифлисе. С 1838 года женат на мемуаристке Екатерине Александровне Сушковой (1812—1868).
   • Дмитрий Васильевич (1811—1860), прапорщик и масон, женат на Александре Васильевне Шеншиной (1819—1889).

Литературная деятельность

В 1809 году Хвостов выпустил сборник «О Томской губернии и о населении большой Сибирской дороги до Иркутской границы», где собрал много данных этнографических и статистических. В 1870 году появились его «Записки» в «Русском Архиве» (№ 3), написанные в 1832 году, но обрывающиеся на 1803 г.; к ним приложены «Рапорт Сперанского Государю Императору 1 июня 1820 г.», «Копия с записки Сперанского при рапорте Государю Императору» и «Записка Хвостова о Сибири». Хвостов имел замечательный естественно-исторический кабинет, переданный в Академию Наук.

Литература

[elib.tomsk.ru/purl/1-5913/ А. В. Яковенко, В. Д. Гахов ТОМСКИЕ ГУБЕРНАТОРЫ. Томск, 2012]

Ссылки

[kraeved.lib.tomsk.ru/page/711/ Томские губернаторы]

При написании этой статьи использовался материал из Русского биографического словаря А. А. Половцова (1896—1918).

Отрывок, характеризующий Хвостов, Василий Семёнович

– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.