Хвощинская, Надежда Дмитриевна

Надежда Дмитриевна Хвощинская
Псевдонимы:	В. Крестовский, В. Крестовский-псевдоним, Надежда, Н. Х., Н., Х., В. К., Николай Куратов, В. Поречников, Н. Воздвиженский.
Дата рождения:	20 мая (1 июня) 1822(1822-06-01)
Место рождения:	Пронский уезд, Рязанской губернии, Российская империя
Дата смерти:	8 июня (20 июня) 1889(1889-06-20) (67 лет)
Место смерти:	Петергоф, Санкт-Петербургская губерния, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Род деятельности:	прозаик, критик, публицист
Направление:	реализм
Жанр:	повесть, роман, рассказ, эссе, очерк
Дебют:	поэзия
[az.lib.ru/h/hwoshinskaja_n_d Произведения на сайте Lib.ru]

Надежда Дмитриевна Хвощинская (в замужестве Зайончковская; 20 мая (1 июня) 1822, по другим данным 1824, Пронский уезд, Рязанская губерния, Российская империя — 08(20) июня 1889, Петергоф, Санкт-Петербургская губерния, Российская империя) — русская писательница из рода Хвощинских. Публиковалась под псевдонимами В. Крестовский, В. Поречников, Н. Воздвиженский, Н. Х. и др. Сестра писательниц С. Д. Хвощинской и П. Д. Хвощинской.

Детство, юность и молодые годы

Родилась в имении своего отца в Рязанской губернии. Отец — небогатый помещик, участник Отечественной войны 1812 года, бывший офицер-артиллерист, по выходе в отставку служил в Рязанской губернском отделении ведомства коннозаводства; человек образованный и страстный любитель искусств. Мать — полька по происхождению, получила обычное образование девушек того времени, владела в совершенстве французским языком и передала это знание своим детям.

Через несколько лет после рождения Надежды её отец был несправедливо обвинён в растрате казённых денег, лишился места, попал под суд и подвергся взысканию в размере 15 тысяч рублей (практически всего своего состояния). Вдобавок к этому, он после суда только через десять лет сумел снова поступить на государственную службу. Хвощинские были вынуждены переселиться в Рязань (здесь, в доме на Семинарской улице (полуразрушен после пожара), Надежда Дмитриевна проживёт до 1884 года, лишь изредка посещая в Санкт-Петербург и Москву).

Несмотря на достаточно незавидное финансовое положение семьи, все дети Хвощинских сумели получить хорошее домашнее образование. С юных лет Надежда Дмитриевна была художественно одарённой натурой, рисовала, помогала в работе отцу, вынужденному в отсутствие постоянного места службы заниматься каллиграфическим копированием деловых бумаг и топографических планов. Рано проявились у неё и литературные наклонности. В детстве вместе с братом и сёстрами (впоследствии две её сестры — Софья и Прасковья — также стали писательницами) сочиняла стихи, исторические романы, составляла рукописный журнал «Звёздочка». Чтение было страстью Надежды — она перечитала всё, что можно было найти в библиотеках отца и знакомых. Любимыми писателями Хвощинской были В. Гюго, В. Шекспир, Ф. Шиллер, А. Данте, Э. Сведенборг. Из литературных критиков самое сильное впечатление на неё произвел В. Белинский — его она позже назовёт своим «духовным учителем». Закончить своё образование в учебном заведении Надежда Хвощинская не смогла — её устроили в частный рязанский пансион, но бедность вскоре заставила родителей взять её опять к себе, так как большая часть доходов семьи уходила на обучение её сестры Софьи в московском Екатерининском институте и брата в кадетском корпусе. Позже, проживая некоторое время в Москве у дяди, Надежда будет брать уроки музыки и итальянского языка.

Литературная деятельность

Поэтический дебют

Дебютными произведениями Хвощинской стали стихи, в которых высказалась тоска одинокой души в однообразии и скуке провинциального существования. С 1842 г. она стала печататься в «Сыне отечества», а после 1847, «Литературной газете» и журнале «Иллюстрации». На выход её первой книги — повести в стихах «Деревенский случай» (1853) откликнулся Н.А. Некрасов. Отметив в повести «верно и тонко выраженные мысли», он в целом не увидел у автора «собственно поэтического таланта». Считая, что. X. «пошла по ложной дороге», он советовал ей обратиться к прозе (Некрасов Н. А. Собр. соч. — т. 9.—С. 671—673).

Надежда Дмитриевна прислушивается к мнению авторитетного писателя и к 1859 году полностью переходит к прозе. Всего с 1842 по 1859 год период ею было написано около ста стихотворных произведений, самыми яркими из которых являются «Новые песни», «В сумерки» (1847), уже упомянутый «Деревенский случай» (1853), «Слово» (1856), «Кладбище» (1859).

Ранняя проза

Первое прозаическое произведение Хвощинской — повесть «Анна Михайловна» появилась в 1850 году в журнале «Отечественные записки» под псевдонимом В. Крестовский. По свидетельству М. К. Цебриковой, современницы Хвощинской, писательница взяла фамилию первого встретившегося ей на улице мальчика (Цебрикова М. К.— С. 1—40). Этот псевдоним стал постоянным для её прозы (позднее, когда появился писатель В. В. Крестовский, она стала подписываться «В. Крестовский — псевдоним»).

В 1852 году Надежда Дмитриевна на некоторое время с отцом приехала в Санкт-Петербург, где у них, как и в Москве, были родные. Последние любезно отнеслись к молодой писательнице, радушно встретил её и кружок Краевского. Ободрённая таким приёмом, Надежда Дмитриевна по возвращении в Рязань с удвоенной энергией принялась за работу. Постепенно и литературные критики, относившиеся к Хвощинской сначала очень сдержанно, стали давать об её произведениях всё более и более одобрительные отзывы. С увеличением известности растёт и гонорар, получаемый Хвощинской, и даёт ей возможность оказывать существенную помощь своей семье, которая после смерти отца (1856) находилась в ещё более затруднительном положении, чем прежде. Однако в своём родном городе она далеко не пользовалась популярностью. Рязанское провинциальное дворянство косо смотрело на молодую писательницу: её нелюбовь к выездам в свет, мужские привычки, усвоенные от отца, и, наконец, её занятия литературой не располагали в её пользу; — Хвощинскую считали странной, чуть ли не сумасшедшей. Благодаря такому к ней отношению местного общества, она ещё более уединялась, занимаясь вместе с любимой сестрой Софьей писательской деятельностью в тесном семейном кругу. Единственным для неё развлечением служили поездки в Санкт-Петербург, где она находила радушный приём в литературном мире. В 1850—1865 годах в известных литературных журналах того времени («Отечественные Записки», «Пантеон», «Русский Вестник», «Библиотека для Чтения») регулярно печатаются её романы и повести:

«Сельский учитель» (1850); «Джулио» (1851); «Ещё год», «Искушение»; «Утренний визит» (1852); трилогия «Провинция в старые годы». («Свободное время», «Кто же остался доволен», «Последнее действие комедии» (1853—1856)); «Несколько летних дней», «Деревенский случай», «Решительный час» (1853); «Испытание», «В дороге», (1854); «Фразы» (1855); «Последнее действие комедии», «Свободное время» (1856); «Баритон», «Из связки писем, брошенной в огонь» (1857), «Старое горе», «Братец» (1858); «Недописанная тетрадь» (1859); «Встреча», «В ожидании лучшего» (1860); «Пансионерка» (1861); «Стоячая вода», «За стеной» (1862); «Домашнее дело», «Старый портрет — новый оригинал» (1864); «Недавнее» (1865).

Действие всех этих произведений Надежды Дмитриевны (кроме драматической фантазии «Джулио») разворачивается в российской глубинке. Круг интересов и преимущественного внимания писательницы — семейно-бытовые и любовные отношения в провинциальном дворянском обществе 1840-х — 1850-х годов. Излюбленные герои ранних романов и повестей Хвощинской — молодые люди, судьбы, которых складываются драматично на фоне общего застоя, бездушия и бездуховности провинциального быта. То бессилие неокрепших душ перед миром стяжательства, пошлости, лжи, самодовольного, скудоумия нашло у неё столь искреннее воплощение, что позволило А. А. Григорьеву заметить о произведениях «В. Крестовского-псевдонима»: «…не рассудочным отрицанием, но болезненными опытами сердца добыты мысли, лежащие в основе его повестей» (Москвитянин.— 1855,— № 15-—16.— Кн: 1—2.—.С. 204). Достаточно узкий круг тем в ранних произведениях Н.Д. Хвощинской объясняется провинциальной жизнью писательницы, наложившей ограничения на кругозор её творчества. Писательница признавалась, что не умеет писать о том, чего не видела и не знает (Цебрикова М. К.— С: 13): Стремясь к достоверности, Хвощинская тщательно, до малейших деталей, обдумывала замысел своих произведений: составляла хронологические таблицы с датами рождения героев, чертила планы домов и т.д. (Винницкая А.А. "Воспоминания о Н.Д. Хвощинской" // Исторический вестник.— 1890.— № 1—3.—С. 149). Скрупулёзность и строгость в изображении внешней стороны событий сочетались у неё с ярко выраженной субъективностью в понимании внутренней сути явлений. Отсюда — лиризм и эмоциональность её прозы, завоевавшей сердца читателей. Об успехе этих произведений свидетельствует тот факт, что уже с 1859 года начинает выходить «Собрание романов и повестей В. Крестовского» — первое прижизненное собрание сочинений Надежды Дмитриевны Хвощинской.

1865—1867 годы

В начале весны 1865 года тяжело заболевает сестра Надежды Дмитриевны — Софья. Надежда очень любила свою сестру и задушевную подругу, самоотверженно ухаживала за ней, однако Софья скончалась в августе того же года. Хвощинская, очень тяжело переживавшая смерть родного человека, на некоторое время отошла от литературной деятельности. Кроме того, она исполнила два посмертных желания сестры: не переиздавала её произведения и не писала о ней. По желанию своей сестры, Надежда вышла замуж за молодого врача И. И. Зайончковского, который лечил Софью. Это был молодой человек 27 лет, добрый и хорошо образованный, но с крайними убеждениями. Обвинённый в 1863 г. в распространении прокламаций, Зайончковский 11 месяцев просидел в тюремной камере, где заразился чахоткой. Он был влюблён в Надежду с тех пор, когда лечил её умиравшую сестру, получил согласие на брак, но их союз не оказался счастливым. Прогрессирующая болезнь сделала его капризным и придирчивым, и он измучил жену нравственно и физически. В 1868 г. доктора отправили Зайончковского для лечения за границу, там он и умер в 1872 году.

1865—1867 годы стали самыми тяжёлыми в жизни писательницы. Начатый при жизни сестры, в марте 1865 года, роман «Большая Медведица» (посвящённый одной из самых злободневных тем того времени — женской эмансипации) она смогла продолжить лишь в феврале 1868 года. В эти тяжёлые для Надежды Хвощинской годы её морально поддержала младшая из её сестер, Прасковья (тоже ставшая писательницей, печатавшая свои повести под псевдонимом С. Зимарова). Сестра же помогла писательнице закончить и «Большую Медведицу» (роман, напечатанный в журнале «Вестник Европы», обретёт популярность и в 1870-х — 1880-х годах будет неоднократно переиздаваться).

Проза конца 1860-х — начала 1880-х годов

Новым важным событием в жизни Хвощинской явилось приглашение её в конце 1867 года Н. А. Некрасовым сотрудничать в обновлённых «Отечественных записках». В 1868 г. «Отечественные Записки» печатают новую повесть Надежды Хвощинской «Два памятных дня». В 1869 году там же появляется повесть «Первая борьба»; которая вновь вызывает интерес к её творчеству. Построенная в форме рассказа героя о своей жизни, повесть по сути есть саморазоблачение человека «новой формации», уютно чувствующего себя в атмосфере пореформенной поры и с иронией относящегося к идеалам «поколения шестидесятников». О социальной значимости и злободневности повести писали П. Н. Ткачёв и Н.К. Михайловский. Последний признал, что это «вообще лучшее произведение писательницы» и «одно из выдающихся во всей русской литературе» (Михайловский Н.К. Полн. собр. соч.-Т. VI.- С. 655).

Однако далеко не все критики были благосклонны к Хвощинской. Н. В. Шелгунов в статье «Женское бездушие. По поводу сочинений В. Крестовского-псевдонима» («Дело», 1870, № 9) оценил общий тон произведений Хвощинской реакционным, философию её — проповедующей всем слабым «смирение и покорность». Почти столь же суровым было отношение к произведениям Надежды Дмитриевны у А. М. Скабичевского. В статье «Волны русского прогресса» («Отечественные Записки», 1872, № 1) он объясняет успех произведений Хвощинской, написанных на рубеже 1860-х — 1870-х годов, начавшейся в обществе реакцией, которая сделала возможным успех идеализации пошлости; так называет автор пристрастие Надежды Дмитриевны к «идеальным» героям и героиням.

Среди множества художественных произведений, опубликованных в последующем Н.Д. Хвощинской в «Отечественных Записках» особо удачными являются: циклы рассказов и повестей «Счастливые люди» (1874), «Альбом. Группы и портреты» (1875), рассказы «На вечере» (1876), «Из записной книжки», и «Между друзьями» (1877), «Свиданье» (1879), Здоровье (1883), первая часть неоконченного романа «Былое» (1878).

Критическая и публицистическая деятельность

В те же годы Хвощинская много работает в критической и публицистической сфере (под псевдонимами В.Поречников, Н.Воздвиженский). Ею было написано множество рецензий, обзоров, критических писем. Заслуживают внимания её статьи о русских писателях (И. А. Гончарове, А. К. Толстом, М. Е. Салтыкове-Щедрине, С. Я. Надсоне), французском писателе О. Бальзаке. Так же перу Надежды Дмитриевны принадлежит ряд работ о художниках и музыкальных деятелях современности (А. А. Иванове и И. Н. Крамском и др.).

Последние годы жизни

В 1884 году, после смерти матери, Хвощинская покидает Рязань и переезжает на постоянное жительство в Санкт-Петербург; где от Литературного Фонда ей, как заслуженной писательнице, была предоставлена квартира. Осенью 1885 года Надежда Дмитриевна серьёзно заболела, но несмотря на запрещение врача продолжала работать. В последние годы основным направлением её деятельности станут переводы на русский язык романов итальянских и французских писателей, в частности Жорж Санд («Орас», «Габриэль»), и написание критических статей о творчестве зарубежных литераторов. Из собственных произведений Хвощинской последних лет стоит отметить рассказ «Вьюга» (1889) о последствиях разгрома революционного народничества. В мае 1889 года Надежда Дмитриевна переезжает на дачу в Петергоф, где и проводит свои последние дни. Скончалась писательница 8(20) июня 1889 года. Похоронили её на средства Литературного Фонда в Петергофе.

Источники

• Н. И. Коробка. Хвощинская-Зайончковская, Надежда Дмитриевна // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1903. — Т. XXXVII. — С. 145—147.
• Arja Rosenholm and Hilde Hoogenboom, «Я живу от почты до почты»: Из переписки Н. Д. Хвощинской. FrauenLiteraturGeschichte 14. Fichtenwalde: Verlag F. K. Göpfert, 2001.
• www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=132323
• www.knigki.info/biograficheskij/h/5524-Хвощинская-Заиончковская%20Надежда%20Дмитриевна.html
• feb-web.ru/feb/irl/il0/i92/i92-2282.htm
• rv.ryazan.ru/old/cgi-bin/main-n=1884&m=14.htm
• www.a-z.ru/women_cd1/html/hogenbom.htm
• articles.excelion.ru/science/literatura/other/03229376.html
• Русские писатели. Биобиблиографический словарь. т.2, М., Просвещение, 1990.
• memoirs.ru/files/Vinickaia_IV90_1.rar - Виницкая А.А. Воспоминания о Н.Д. Хвощинской // Исторический вестник, 1890. – Т. 39. - № 1. – С. 146-155.

Ссылки

• [az.lib.ru/h/hwoshinskaja_n_d/ Хвощинская, Надежда Дмитриевна] в библиотеке Максима Мошкова
• [vk.com/khvoshchinskaya Хвощинская, Надежда Дмитриевна в социальной сети Вконтакте]

Отрывок, характеризующий Хвощинская, Надежда Дмитриевна

«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.