Хейраллах Тульфах

Хейраллах Тульфах (араб. خير الله طلفاح‎) — иракский военный и политический деятель. Дядя и тесть иракского президента Саддама Хусейна. Некоторое время находился на посту мэра Багдада.

Хейраллах Тульфах родился в деревне Аль-Ауджа, близ Тикрити. Он родной брат матери Саддама Субхи. Когда Субха была ещё беременной, она в состоянии тяжёлой депрессии пыталась избавиться от ребёнка, а когда он родился не захотела взглянуть на него. Хейраллах буквально спасает жизнь мальчика, забрав его от матери, и ребенок несколько лет живёт в его семье. Дядя был армейским офицером и ярым арабским националистом, ненавистником Британии. В 1941 году Хейраллах принял участие в антибританском восстании, впоследствии был изгнан из армии и пять лет провел в заключении.

В 1947 году Саддам сбежал из дома в желании получить образование, и поселился в доме дяди Хейраллаха, который к этому времени уже вышел из тюрьмы. Дядя отправил Саддама в школу. Хейраллах Тульфах был наиболее образованным и авторитетным человеком среди родственников Саддама. Он оказал большое влияние на формирование взглядов будущего правителя Ирака. Под влиянием Хейраллаха Саддам проникся идеями панарабского национализма и в 1956 году вступил в Партию арабского социалистического возрождения («Баас»). Впоследствии Хусейн женится на его дочери Саджиде, а его сына Аднана сделает министром обороны Ирака.

После того как его племянник начал своё восхождение к власти, Хейраллах стал мэром Багдада и использовал своё служебное положение для накопления богатства. Человек жадный и склонный к злоупотреблениям, он достиг в коррупции такого бессовестного размаха, что Саддам, в конце концов, вынужден был снять своего тестя с должности. Хейраллах Тульфах скончался в 1993 году.

Автор брошюры «Три, которых Аллаху не следовало создавать: Персы, евреи и мухи». В этом тоненьком трактате Хейраллах определил персов как «животных, которых Аллах создал в обличье людей». Евреи, по его мнению, были «смесью грязи и отбросов различных народов», тогда как мухи, наименее отвратительные из трех, всего лишь мелюзга, думая о которой мы не можем постичь, зачем Аллах её сотворил.

Отрывок, характеризующий Хейраллах Тульфах

– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.