Хелмно (концентрационный лагерь)

Хе́лмно (нем. Kulmhof, Кульмхоф; 1941—1945 гг.) — первый нацистский лагерь смерти, предназначенный для уничтожения евреев и цыган, созданный в оккупированной Польше. Располагался недалеко от города Домбе, рейхсгау Вартеланд, в 70 км к северо-западу от города Лодзь. Кульмхоф стал первым местом вне оккупированных территорий СССР, где началось массовое уничтожение евреев.

Лагерь состоял из двух частей, удалённых на четыре километра друг от друга: замка в деревне Хелмно и так называемого «лесного лагеря» в соседнем Жуховском лесу.

Официально лагерь назывался «зондеркоммандо Кульмхоф», которую возглавлял в 1941 г. хауптштурмфюрер Х. Ланге, а с марта 1942 г. — хауптштурмфюрер Х. Ботман. Они подчинялась непосредственно Главному имперскому управлению безопасности в Берлине. В помощь «зондеркоммандо» были приданы 20 служащих полиции безопасности и 120 полицейских-охранников.

Массовые убийства в Кульмхофе были начаты 7 декабря 1941 года. Несмотря на секретность, из лагеря было совершено несколько побегов, а потому о его существовании в странах-членах антигитлеровской коалиции стало известно уже в начале февраля 1942 г. Общее число жертв составило около 320 тыс. человек, 98 % из них были этнические евреи. После войны в Жуховском лесу польскими властями был установлен памятник жертвам геноцида.

Описание

Первыми жертвами Кульмхофа стали евреи окрестных местечек: Коло, Домбе, Сомпольно, Клодава, Бабяк, Дембы Шляхецке, Ковале Панске, Избица Куявска, Новины Брдовске, Гродзец. С середины января 1942 г. началось уничтожение евреев из Лодзи. С 16 до 21 января в Хелмно было уничтожено 10 003 евреев, с 22 февраля до 2 апреля — 34 073, с 14 до 15 мая — 11 680, с 5 до 12 сентября — 15 859 евреев. В это число входят также евреи Германии, Австрии, Чехословакии и Люксембурга, ранее депортированные в гетто Лодзи. Также в Кульмхофе были убиты около пяти тысяч цыган, содержавшихся в специальном квартале Лодзинского гетто. До марта 1943 г. в Хелмно были уничтожены ещё пятнадцать тысяч евреев из Лодзинского гетто, которые содержались в рабочих лагерях округа Вартланд, а также несколько сотен поляков, обвиненных в просоветских симпатиях, и 88 чешских детей из посёлка Лидице.

Большинство жертв привозили в товарных железнодорожных вагонах на станцию Поверче и оттуда они на грузовиках доставлялись в замок в деревне Хелмно. Людей привозили на площадь перед замком и объявляли им, что они прибыли в рабочий лагерь и должны сначала пройти «санобработку», а всю одежду сдать «для дезинфекции». После этого их разделяли на группы по 50 или 70 человек и отводили в первый этаж замка, где им приказывали раздеться. Далее узники направлялись в туннель, где висели указатели с надписями «В душевую». В конце туннеля стоял крытый грузовик с распахнутой задней дверью кузова. Это был один из специально созданных трёх грузовиков-«душегубок» производства завода Рено. Грузовик направлялся в «лесной лагерь». Отравленные по пути выхлопными газами либо хоронились в лесу в общих могилах по 30-40 человек, либо сжигались. Привезённым узникам шум душегубок объясняли работой заводских турбин, утверждая что это рабочий лагерь. Сами душегубки были замаскированы под грузовики для перевозки мебели.

В лесу захоронением жертв в открытых общих могилах и сжиганием трупов занималась группа могильщиков численностью 30-40 человек, которых отбирали из числа привезённых евреев. Их содержали в закрытом помещении замка под сильной охраной. Несмотря на это они предпринимали многочисленные попытки побега, но лишь двоим — Михаэлю Подхлебнику и Якову Грояновскому — удалось бежать. Я. Грояновский (это имя, вероятно, вымышленное) бежал в середине января 1942 г. и к концу месяца добрался до Варшавского гетто, где передал еврейской подпольной организации «Онег шаббат» сведения об уничтожении людей в Хелмно. Эта информация была сообщена представителям Армии Крайовой, которая сразу же информировало о происходящем в Хелмно польское правительство в изгнании.

В марте 1943 г. нацистское руководство решило ликвидировать лагерь. Замок в Хелмно, а также оба крематория были разрушены, а персонал лагеря был переведён в Югославию и включен в состав дивизии «Принц Ойген», которая боролась с югославскими партизанами.

Уничтожение евреев в лагере Хелмно возобновилось, когда в апреле 1944 г. было принято решение о ликвидации гетто Лодзи. Х. Ботману и остаткам персонала «зондеркоммандо Кульмхоф» было приказано вернуться в Хелмно. Там были построены два барака 20×10 м для уничтожения людей по тому же методу, что и прежде; были также восстановлены крематории. С 23 июня по 14 июля 1944 г. было уничтожено 7176 остававшихся в живых лодзинских евреев. Однако с середины июля 1944 г. нацисты стали транспортировать лодзинских евреев не в Хелмно, а в Освенцим, где производительность газовых камер была в десять раз выше. Личный состав «зондеркоммандо» перевели в Лодзь, где они занимались отправкой евреев в Освенцим.

В начале сентября 1944 г. зондеркоммандо «Кульмхоф» вернулась в Хелмно, где вместе с другими подразделениями занялась сожжением трупов убитых. На этих работах использовали 50 узников-евреев. В январе 1945 г., когда к Хелмно подошли первые части Красной армии, нацисты решили расстрелять этих узников, однако при расстреле евреи оказали активное сопротивление, и троим из них удалось совершить побег.

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/14499 Хелмно] — статья из Электронной еврейской энциклопедии

Отрывок, характеризующий Хелмно (концентрационный лагерь)

– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.