Хелмс, Ричард

Ричард Хелмс Richard Helms<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
директор Центральной разведки
30 июня 1966 года — 2 февраля 1973 года
Предшественник:	Уильям Рейборн
Преемник:	Джеймс Шлезингер
Рождение:	30 марта 1913(1913-03-30) Филадельфия, Пенсильвания, США
Смерть:	22 октября 2002(2002-10-22) (89 лет) Вашингтон, округ Колумбия, США

Ричард Макгарра Хелмс (англ. Richard McGarrah Helms; 1913 − 2002) — американский государственный деятель, Директор Центральной разведки США (1966 − 1973).

Биография

Родился в Филадельфии (по другим данным — в Сент-Дэвидсе), Пенсильвания. В детстве несколько лет жил в Европе, учился в школах в Германии и Швейцарии. В 1935 году окончил колледж Вильямса в Массачусетсе, получив степень бакалавра, после чего работал журналистом. В 1936 году направлен в качестве корреспондента «Юнайтед Пресс» на Олимпийские игры в Берлин, где взял интервью у Гитлера. После возвращения в США принят на работу в газету «Индианаполис Таймс», где работал менеджером по рекламе. В 1942 году призван на действительную воинскую службу, прошел 60-дневную подготовку на курсах при Гарвардском университете, после чего был произведен в лейтенанты ВМС. Находился на штабной работе. С августа 1943 года — сотрудник УСС, работал в Великобритании и Люксембурге, а после окончания Второй мировой войны — в Германии.

В 1946 году уволился из ВМС и работал гражданским специалистом в отделе тайных операций, переданном из расформированного УСС в Министерство обороны. Отвечал за разведывательную и контрразведывательную работу в Германии, Австрии и Швейцарии. В том же году вместе со своим отделом передан в состав ГЦР, преобразованной в сентябре 1947 года в Центральное разведывательное управление (ЦРУ). С июля 1952 года исполнял обязанности начальника по операциям в Директорате планирования ЦРУ. С 1962 года — заместитель директора Центральной разведки по планированию и руководитель Директората планирования, с 28 апреля 1965 года — 1-й заместитель директора (назначен президентом Л.Джонсоном, утвержден Сенатом и вступил в должность одновременно с директором У.Рейборном). После отставки Рейборна 18 июня 1966 года президентом Джонсоном назначен директором Центральной разведки и главой ЦРУ, 30 июня вступил в должность. Возглавлял ЦРУ до 2 февраля 1973 года. Был уволен в отставку за противодействие попыткам президента Р.Никсона замять Уотергейтский скандал.

С марта 1973 по январь 1977 года — посол США в Иране. В 1977 году привлечен к судебной ответственности по обвинению в даче ложных показаний Сенату (в 1973 году Хелмс отрицал участие ЦРУ в свержении президента Чили Альенде). Признал себя виновным и по соглашению с Министерством юстиции был приговорен к двум годам лишения свободы условно и штрафу в 2000 долларов — единственный случай, когда глава ЦРУ привлекался к судебной ответственности. После ухода с государственной службы занимался бизнесом, основал консалтинговую фирму «Сафир компани».

В 1983 году награждён президентом Р.Рейганом «Медалью национальной безопасности».

Умер от рака в 2002 году, похоронен на Арлингтонском национальном кладбище.

Образ в кино

• Хелмс является прототипом Уильяма Мартина, персонажа телесериала «Вашингтон за закрытыми дверями» (1977, по роману Джона Эрлихмана «Компания»), сыгранного Клиффом Робертсоном.
• Роль Р.Хелмса в фильме О.Стоуна Никсон (1995) исполнил актёр Сэм Уотерстон. Сцена с участием Хелмса не попала в основную версию фильма и присутствует лишь в авторской версии.
• Р.Хелмс выступил также в качестве прототипа Ричарда Хэйеса, персонажа шпионского триллера Роберта Де Ниро Ложное искушение (2006), роль которого сыграл Л.Пейс.

Отрывок, характеризующий Хелмс, Ричард

Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.