Хельм, Бригитта

Бригитта Хельм
Профессия:	актриса

Бригитта Хельм (нем. Brigitte Helm, настоящее имя Бригитта Ева Гизела Шиттенхельм (Brigitte Eva Gisela Schittenhelm); 17 марта 1906, Берлин — 11 июня 1996, Аскона) — немецкая актриса, ставшая широко известной благодаря исполнению роли Марии в фильме Фрица Ланга «Метрополис» (Metropolis, 1927).

Биография

Бригитта Ева Гизела Шиттенхельм родилась в семье прусского офицера, лишилась отца в четыре года. В 1916—1924 годах училась в приюте в Верфтпфуле в Бранденбурге и выступала на сцене школьного театра. В 1920 году снялась вместо сестры Хайди в одном культурфильме. В 1924 году мать послала режиссёру Фрицу Лангу её фотографию. Ланг пригласил её на пробы, и абсолютно неизвестная актриса была утверждена на двойную женскую роль в «Метрополисе» — Марии и робота-Лжемарии. После этого киностудия UFA предложила ей десятилетний контракт.

За время действия контракта Бригитта Хельм сыграла в трёх десятках фильмов — в основном в главных ролях. Поначалу это были почти исключительно роли «женщин-вамп», однако впоследствии актриса добилась расширения своего амплуа. Среди фильмов с её участием наиболее известны постановки Георга Пабста «Любовь Жанны Ней» (Die Liebe der Jeanne Ney, 1927, по роману Ильи Эренбурга) и «Ложный путь» (Abwege, 1928), фильм Хенрика Галеена «Альрауне» (Alraune, 1928) и его звуковой ремейк 1930 года, фильм Марселя Л’Эрбье «Деньги» (L’Argent, 1928). С появлением звукового кино Бригитта Хельм продолжала успешно сниматься, причем в ряде случаях играла сразу в нескольких иноязычных версиях фильмов — например, в немецком и французском вариантах фильма «Глория» (Gloria, 1931); немецком, французском и английском вариантах фильма Пабста «Атлантида» (нем. Die Herrin von Atlantis, фр. L'Atlantide, англ. The Lost Atlantis, 1932) и других. Режиссёр Джеймс Уэйл думал привлечь актрису к работе в фильме «Невеста Франкенштейна», но по ряду причин договориться не удалось.

После прихода к власти в Германии нацистов Бригитте Хельм было предъявлено обвинение в «расовом загрязнении нации» на том основании, что она была замужем за евреем. Актриса в 1935 году эмигрировала в Швейцарию, где жила со своим мужем, промышленником Гуго Кунхаймом, которому родила четверых детей. Она никогда больше не снималась в кино и категорически отказывалась давать интервью, если вопросы затрагивали её кинематографическую карьеру.

В 1968 году она была удостоена национальной премии «Золотая кинолента» за выдающиеся заслуги перед немецким кинематографом.

Бригитта Хельм скончалась 11 июня 1996 года в Асконе и была похоронена на местном кладбище.

Отрывок, характеризующий Хельм, Бригитта

– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.