Хемар, Марьян

Марьян Хемар (польск. Marian Hemar, настоящая фамилия — Хешелес; 6 апреля 1901, Лемберг, Австро-Венгрия — 11 февраля 1972, Доркинг, Великобритания) — польский поэт-песенник, писатель-сатирик, драматург, переводчик и журналист. Публиковался под псевдонимами Jan Mariański, Marian Wallenrod и другими.

Биография

Родился в Лемберге, в зажиточной еврейской семье врача Исаака Мендла (Игнация) Хешелеса и Баси (Берты) Лем. Двоюродный брат писателя-фантаста Станислава Лема (мать поэта и отец Лема были родными братом и сестрой); племянник Генрика Хешелеса (1886—1942) — главного редактора еврейской газеты «Chwila» (1920—1939). Изучал медицину и философию в Университете Яна Казимира. В 1924 году переехал в Варшаву, где быстро приобрёл известность как автор постановок кабаре Qui Pro Quo. Писал также для кабаре Banda, Morskie Oko и Cyrulik Warszawski (Варшавский цирюльник), скетчи для польского радио, серию еврейских шуточных монологов «шмонцес» и политическую сатиру с Юлианом Тувимом и Антонием Слонимским.

В период до начала Второй мировой войны он создал около 1200 популярных песен, в том числе шлягеры «Kiedy znów zakwitną białe bzy», «Czy pani Marta jest grzechu warta», «Ten wąsik», «Nikt, tylko ty», «Może kiedyś innym razem», «Upić się warto», «Jest jedna, jedyna» и другие.

После начала Второй мировой войны в 1939 году бежал в Румынию, а оттуда в подмандатную Палестину. Воевал в составе Автономной бригады карпатских стрелков на египетском фронте. Организовал польский театр для военнослужащих в Тобруке. В 1942 году поселился в Лондоне.

В 1953—1969 годах работал в польском секторе Радио «Свобода».

Отрывок, характеризующий Хемар, Марьян

– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.