Хендрикс, Джими

Джими Хендрикс Jimi Hendrix
Имя при рождении	Джонни Аллен Хендрикс
Полное имя	Джеймс Маршалл Хендрикс
Дата рождения	27 ноября 1942(1942-11-27)
Место рождения	Сиэтл, Вашингтон, США
Дата смерти	18 сентября 1970(1970-09-18) (27 лет)
Место смерти	Кенсингтон, Лондон, Англия, Великобритания
Годы активности	1965—1970
Страна	США США
Профессии	гитарист, музыкант, вокалист, композитор
Инструменты	Вокал, гитара
Жанры	психоделический рок блюз-рок эйсид-рок хард-рок
Псевдонимы	Джимми Джэймс
Коллективы	Jimmy James and Blue Flames The Jimi Hendrix Experience Gypsy Sun and Rainbows Band of Gypsys
Лейблы	Reprise Records
[www.jimihendrix.com/ www.JimiHendrix.com]

Джи́ми Хе́ндрикс (англ. Jimi Hendrix; полное имя Джеймс Ма́ршалл Хе́ндрикс, англ. James Marshall Hendrix, имя при рождении Джонни Аллен Хендрикс, англ. Johnny Allen Hendrix; 27 ноября 1942, Сиэтл, Вашингтон, США — 18 сентября 1970, Лондон, Англия) — американский гитарист-виртуоз, певец и композитор. В 2009 году журнал «Time» назвал Хендрикса величайшим гитаристом всех времен. Широко признан как один из наиболее смелых и изобретательных виртуозов в истории рок-музыки.

Хендрикса ещё при жизни называли феноменом и гением. Он открыл в электрогитаре бесконечный источник возможностей нового звучания. Говоря о новшествах Хендрикса, критики подчёркивают, что он расширил диапазон и словарь электрической гитары и изменил лицо рок-музыки. Музыкой Хендрикса восхищались и восхищаются Ричи Блэкмор, Ингви Мальмстин, Стив Вай, Джо Сатриани, Стиви Рэй Вон, Дэвид Гилмор, Майлз Дэвис, Фредди Меркьюри, Ульрих Рот, Маттиас Ябс, Марк Нопфлер, Эрик Клэптон, Джон Мэйер, Сид Барретт, Джон Фрушанте, Пит Таунсенд, Энтони Кидис, Ленни Кравиц, Пол Маккартни, Брайан Ино, Брайан Мэй, Зак Вайлд, Кирк Хэмметт, Курт Кобейн, Фли, Мэттью Беллами, Слэш.

Биография

1942—1964

Хендрикс родился в Сиэтле, штат Вашингтон, и при рождении получил имя Джонни Аллен Хендрикс. Родители — Эл Хендрикс и Люсиль Джетер (индианка по происхождению). Отец Хендрикса родился в Ванкувере и переехал в Сиэтл, когда женился на Люсиль, в то время ей было 16 лет. Вернувшись с войны, Эл дал сыну новое имя — Джеймс Маршалл. На Хендрикса оказали огромное влияние события в семье — развод родителей в 1951 году, смерть матери в 1958 году. Джими питал привязанность к своей бабушке Норе Розе Мур. Нора, чей отец был наполовину ирландцем и наполовину чероки, а мать — мулаткой, воспитала в Джими гордость за его американское происхождение. Дед и бабушка Джими были актёрами варьете в Ванкувере.

После смерти матери Джими купил акустическую гитару за 5 долларов, определив этим своё будущее. Бросив школу, он уделял все свободное время игре на гитаре и прослушиванию старых пластинок Би Би Кинга, Мадди Уотерса, Хаулин Вулфа, Роберта Джонсона и Элмора Джеймса. Так как он был левшой, то пришлось перестраивать гитару под левую руку.

После этого Хендрикс поиграл с несколькими местными сиэтлскими группами. Первой его группой была The Velvetones. Вскоре он был приговорён к 2 годам заключения за угон машины. Но его адвокат смог изменить приговор на 2 года службы в армии, в 101-й воздушно-десантной дивизии. Меньше чем через год Хендрикс был демобилизован из-за травмы, полученной при прыжке с парашютом. В армии Хендрикса характеризовали как очень плохого солдата: он постоянно спал на посту, ему нельзя было поручить ни одного дела. По словам одного из офицеров, «у него не было ни одного положительного качества».

После возвращения из армии Хендрикс и его друг Билли Кокс переехали в Кларксвилл, где создали группу King Kasuals, а затем в Нэшвилл, где они играли, а иногда и жили, в клубах на Джефферсон Стрит — традиционном центре чёрного сообщества Нэшвилла.

В 1964 году Джими Хендрикс перебрался в Нью-Йорк, где под псевдонимом Морис Джеймс начал работать как приглашенный гитарист с такими артистами как Сэм Кук, Тина Тернер и группой The Isley Brothers. Некоторое время он играл в группе Литтл Ричарда, но отношения у них не сложились, и Хендрикс ушел, взял новый псевдоним Джимми Джеймс и основал собственную группу The Rain Flowers, которую затем переименовал в The Blue Flames. Хендрикс выбрал это название с намеком на одноименную группу певца из Мемфиса Джуниора Паркера, а также потому, что оно рифмовалось с его сценическим псевдонимом Джимми Джеймс.

1965—1966

15 октября 1965 года Хендрикс подписал трехлетний контракт с Эдом Чалпином: согласно контракту он получал 1$ и 1 % гонорара, записываясь с Кёртисом Найтом. Этот контракт позже стал причиной судебной тяжбы между Хендриксом и звукозаписывающими фирмами.

Летом 1966 года у Хендрикса была собственная группа и постоянная работа в клубе «Cafe Wha?» в Нью-Йорке. В этот период Хендрикс познакомился и работал вместе с гитаристами Джеффом Бакстером и Эллен Макилвэйн. Хендрикс стал близким другом гитариста по имени Рэнди Вульф (поскольку в The Blue Flames оказались двое музыкантов с именем Рэнди, Хендрикс придумал для Вулфа псевдоним «Калифорния», поскольку тот недавно переехал из Калифорнии в Нью-Йорк). Позже Рэнди Калифорния станет одним из основателей группы «Spirit». Также Хендрикс познакомился с Фрэнком Заппой. Заппа показал Джими только что изобретенную педаль эффектов «wah-wah» (вау-вау), которую Джими впоследствии освоил в совершенстве, и которая стала неотъемлемым элементом его «фирменного» звучания. Также на формирование звука Хендрикса повлияли ряд групп британского вторжения (особенно The Yardbirds и The Who) и классики тяжёлого гаражного рока — The Sonics и Линк Рэй.

The Jimi Hendrix Experience

Когда на одном из выступлений The Blue Flames в «Cafe Wha?» Хендрикса увидела Линда Кит, подруга Кита Ричардса, она была поражена его игрой и не могла поверить, что он не знаменит. Линда познакомила Хендрикса с ушедшим из группы The Animals Чесом Чандлером, который заключил контракт с Хендриксом, став его продюсером, и помог собрать новую группу The Jimi Hendrix Experience, куда вошли басист Ноэль Реддинг и барабанщик Митч Митчелл. Хендрикс переехал в Лондон. Линда Кит и бывший менеджер The Animals Майк Джеффери устроили грандиозное «открытие таланта из Гринвич-Виллидж», «забыв», что у Джими уже давно была своя группа, в которой он играл под псевдонимом Джимми Джеймс. Вот так Jimmy James and the Blue Flames ушли в прошлое. В 1969 году Хендрикс в интервью настаивал, что Джимми Джеймс — лишь сценический псевдоним, как и Морис Джеймс, но никак не часть названия группы.

Уже после нескольких выступлений у группы появилось множество фанатов. Первым синглом стала кавер-версия песни «Hey Joe», блюза, написанного Билли Робертсом, который был в то время стандартом для рок-групп. Хендрикс слышал, как эту песню исполнял Тим Роуз, и переделал её под свой психоделический стиль. Ещё больший успех пришёл к The Jimi Hendrix Experience после выхода оригинальной композиции «Purple Haze», записанной с сильно искаженным тяжелым гитарным звуком. Вместе с балладой «The Wind Cries Mary» эти три песни попали в Топ-10.

Хендрикс и его подруга Кэти Итчингем переехали в дом на Брук-стрит, 23 в центре Лондона. По соседству с этим домом, на Брук-стрит, 25, когда-то жил композитор Георг Фридрих Гендель. Хендрикс, зная об этом совпадении, купил записи Генделя. Эти два дома сейчас являются музеем Генделя, который посвящён обоим музыкантам.

1967

Вышел первый альбом группы под названием «Are You Experienced».

31 марта Хендрикс попал в больницу с ожогами рук — после того как в первый раз поджёг гитару во время выступления в театре «Астория».

Второй альбом, «Axis: Bold as Love», развил стиль, обозначенный в «Are You Experienced?». Выход альбома чуть не был сорван, когда Джими потерял мастер-запись первой стороны диска. Так как подходил срок сдачи, Хендрикс и Чендлер за одну ночь смикшировали запись из отдельно записанных партий. Хендрикс потом говорил, что никогда не был полностью доволен результатом.

1968

Возрастающая конфронтация с Ноэлом Реддингом, влияние наркотиков и алкоголя, а также усталость наложили свой негативный отпечаток на гастрольное турне The Jimi Hendrix Experience по Скандинавии. 4 января 1968 года Хендрикс был арестован в Стокгольме за погром в номере отеля.

Третий альбом, «Electric Ladyland», стал более электронным и экспериментальным, чем предыдущие записи. Он включает 15-минутный блюз «Voodoo Chile», джазовую композицию «Rainy Day, Dream Away/Still Raining, Still Dreaming» и, пожалуй, самую известную версию песни Боба Дилана «All Along the Watchtower». Дилан говорит, что эта версия ему нравится даже больше, чем собственная.

Хендрикс решил вернуться в США и основал в Нью-Йорке свою собственную студию звукозаписи, в которой он мог реализовывать любые свои музыкальные замыслы. Строительство студии, которая была названа «Electric Lady», было завершено только в середине 70-х, уже после смерти Хендрикса.

Дисциплинированность, аккуратность Хендрикса в работе превратились в эксцентричность, неопределённость. Перфекционизм Хендрикса (песню «Gypsy Eyes» записали только с 43-го дубля, и Джими всё равно не был удовлетворен) в комбинации с пристрастием к наркотикам вынудили Чеса Чендлера уйти, в мае 1968 он передал управление своему партнеру Майку Джеффери.

Перфекционизм Хендрикса в студии стал легендарным. Джими заставил гитариста Дэйва Мэйсона сделать более двадцати дублей акустического сопровождения в «All Along the Watchtower». Глубоко неуверенный в своем голосе, Хендрикс часто записывал вокал, спрятавшись за студийными экранами.

Многие критики сейчас считают, что Майк Джеффери оказал негативное влияние на карьеру и жизнь Хендрикса. Ходили слухи, что Джеффери присвоил себе большую часть денег, заработанных Хендриксом, и спрятал их на счетах в оффшорных банках. Утверждают также, что Джеффери имел связи с ЦРУ и военной разведкой, а также с мафией.

1969

24 февраля 1969 года The Experience выступила в Лондонском «Альберт Холле», сняв фильм, обозначенный как последнее выступление группы. На самом деле музыканты продолжали выступать вместе до 29 июня, когда они выступили на поп-фестивале в Денвере. После этого концерта Ноэль Реддинг объявил, что уходит из группы.

3 мая Хендрикс был арестован в аэропорту Торонто, после того как в его багаже был найден героин, и был отпущен под залог в 10 000 долларов. Хендрикс утверждал, что наркотики были подброшены в его сумку фанатом, что скорее всего является правдой, так как даже после его смерти в анализах не было обнаружено следов героина. Но, несмотря на это, в прессе была запущена кампания о том, что он сидел на героине.

К августу Хендрикс собрал новую группу Gypsy Sun and Rainbows, чтобы сыграть на фестивале в Вудстоке. В состав группы, кроме Хендрикса, вошли басист Билли Кокс, барабанщик Митч Митчелл, ритм-гитарист Ларри Ли, а также Джерри Велез и Юма Султан, игравшие на перкуссии. Это выступление наиболее известно за исполнение инструментальной версии гимна США «The Star-Spangled Banner», которая перешла в «Purple Haze», затем в соло и в «Villanova Junction». После завершения программы Джими в ответ на требования публики сыграл свой хит «Hey Joe». Многие считают, что это было лучшее выступление Хендрикса.

1970 год

The Gypsy Sun and Rainbows не просуществовала долго: под давлением своих друзей, близких к набиравшему в то время силу радикальному негритянскому движению, Хендрикс сформировал новое трио Band of Gypsys, состоявшее только из чернокожих музыкантов. В него вошли басист Билли Кокс и барабанщик Бадди Майлз.

С открытием студии «Electric Lady» Хендрикс стал проводить больше времени за студийной работой, записывая новые песни.

30 августа Хендрикс в последний раз выступил в Великобритании на фестивале «Isle of Wight» вместе с Митчеллом и Коксом. Хендрикс выразил своё недовольство фанатам из-за того, что те требовали играть старые хиты и не хотели знать о новых музыкальных идеях Хендрикса. Видеозапись этого концерта была выпущена под названием «Wild Blue Angel».

6 сентября, на его последнем выступлении на фестивале «Open Air Love & Peace», состоявшемся на острове Фемарн в Германии, Хендрикс поначалу был встречен зрителями чрезвычайно неприветливо, но после первого же номера взял ситуацию под контроль и успешно завершил концерт, включающий 13 песен. Фестиваль был омрачен ужасной погодой и мародерством «Ангелов ада», нанятых организаторами в качестве охраны.

Хендрикс остался в Англии и утром 18 сентября 1970 года был найден мертвым в номере отеля «Samarkand» в Лондоне. Он провел ночь со своей тогдашней подругой, немкой Моникой Шарлотт Данеман, и умер в постели, захлебнувшись рвотными массами после приёма 9 таблеток снотворного. По словам Данеман, она заметила, что с Джими происходит что-то не то, однако боялась вызвать врачей из-за находившихся повсюду в квартире наркотиков. Несколько лет спустя Данеман утверждала, что Хендрикс был ещё жив, когда его переносили в машину скорой помощи, но её комментарии по этому делу были очень противоречивыми и менялись от интервью к интервью. В фильме-биографии Хендрикса врач, дежуривший тогда на скорой, сказал, что к тому моменту, когда Джими увезли в больницу, спасти его уже было невозможно. В результате расследования, предпринятого журналистами и друзьями Хендрикса в 90-е, был опрошен ряд свидетелей, которые независимо друг от друга опровергли показания Моники относительно времени происшествия. В соответствии с отчетом патологоанатома Хендрикс был мертв уже к 5-30 утра, тогда как звонок в скорую от Моники поступил в 11 часов 18 минут. Было выявлено еще несколько странных аспектов, которые так и не нашли объяснения. Хендрикс был найден полностью одетым на застеленной кровати. Оба водителя скорой и врач, который занимался Джими в госпитале, говорят, что он был очень грязным. Доктор Джон Баннистер был дежурным хирургом в тот день. Он вспоминал, что в гортани, глотке и легких Хендрикса было значительное количество красного вина. Однако токсикологический отчет показал крайне низкое содержание алкоголя в крови.

Джими Хендрикс похоронен на Гринвудском кладбище в Рентоне (штат Вашингтон) (на этом кладбище похоронена и его мать), вопреки его желанию быть похороненным в Англии. Он один из семи, кто входит в Клуб 27.

Посмертная дискография Джими Хендрикса насчитывает более 350 записей.

Музеи и выставки

В мае 2010 года новостное агентство «BBC News» сообщило, что в лондонском доме Джими Хендрикса откроется выставка, приуроченная к 40-летию со дня его смерти. На этой выставке были продемонстрированы рукописная лирика, одежда и другие памятные вещи.

Избранная дискография

Студийные альбомы

• Are You Experienced (май 1967)
• Axis: Bold as Love (декабрь 1967)
• Electric Ladyland (октябрь 1968)

Посмертные записи

• The Cry Of Love (записан 1968—1970, выпущен в 1971)
• Rainbow Bridge (записан 1968—1970, выпущен в 1971)
• The Eternal Fire (записан 1965—1967, выпущен в 1971)
• War Heroes (записан 1967—1970, выпущен в 1972)
• Loose Ends (записан 1967—1970, выпущен в 1974)
• Crash Landing (записан 1967—1974, выпущен в 1975)
• Midnight Lightning (записан 1969—1975, выпущен в 1975)
• Nine to the Universe (записан 1969, выпущен в 1980)
• Voodoo Soup (записан 1968—1970, выпущен в 1995)
• First Rays of the New Rising Sun (записан 1968—1970, выпущен в 1997)
• South Saturn Delta (записан 1967—1970, выпущен в 1997)
• Valleys Of Neptune (записан 1967—1970, выпущен в 2010)
• People, Hell & Angels (записан 1967—1970, выпущен в 2013)

Концертные записи

• Band of Gypsys (записан 1 января 1970, выпущен в марте 1970)
• Isle of Wight (записан 30 августа 1970, выпущен в 1971)
• In The West (записан 1969—1970, выпущен в 1972)
• The Jimi Hendrix Concerts (1982)
• Jimi Plays Monterey (1986)
• Radio One (1988)
• Live Isle Of Wight '70 (1991)
• Stages (1991)
• Woodstock (1994)
• BBC Sessions (1998)
• Live at Woodstock (1999)
• Band of Gypsys Live at the Fillmore East (1999)
• Blue Wild Angel (2002)
• Live at Berkeley (2003)

Сборники

• Smash Hits (апрель 1969)
• The Singles Album (1983)
• Kiss The Sky (1984)
• The Ultimate Experience (1992)
• Experience Hendrix: The Best of Jimi Hendrix (1997)
• Blues (1994)
• BBC Sessions (1998)
• The Jimi Hendrix Experience (бокс-сет) (2000)
• Voodoo Child — The Jimi Hendrix Collection (2002)
• The Singles Collection (бокс-сет) (2003)
• Martin Scorsese Presents the Blues: Jimi Hendrix (2003)
• West Coast Seattle Boy: The Jimi Hendrix Anthology (бокс-сет) (2010)
• Winterland (бокс-сет) (2011)

Ссылки

• [www.jimihendrix.com/ Официальный сайт Джими Хендрикса]
• [www.allmusic.com/artist/jimi-hendrix-p85934 Jimi Hendrix на allmusic.com]
• [www.discogs.com/artist/Jimi+Hendrix Jimi Hendrix на discogs.com]
• [www.musicbrainz.org/artist/06fb1c8b-566e-4cb2-985b-b467c90781d4 Jimi Hendrix на musicbrainz.org]
• [www.rollingstone.com/music/artists/jimi-hendrix Jimi Hendrix на rollingstone.com]
• [home.earthlink.net/~ldouglasbell/jimi.htm Подробная дискография, сет-листы концертов]
• [www.last.fm/ru/music/Jimi%2BHendrix Профиль Хендрикс, Джими] на Last.fm
• [www.photofeatures.com/jimihendrix/index.html Фотогалерея]
• [www.jimpress.co.uk/ Jimpress]

США   Северная Америка   Музыка   Рок-н-ролл   Персоналии

Отрывок, характеризующий Хендрикс, Джими

– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал: