Хеп-хеп

«Хеп-хеп» (англ. hep-hep, нем. hep-hep, ивр. ‏"הֶפּ-הֶפּ"‏‎) — оскорбительный возглас в адрес евреев, под которым проходили первые в новой истории Европы антисемитские погромы в августе 1819 года в Германии. Погромное движение «Хеп-хеп» впервые было направлено не только против иудеев, но и против крещёных и ассимилированных евреев.

Клич «хеп-хеп» звучал и во Франции во время событий Июльской революции. Также была попытка А. Штеккера возродить данный термин в 80-х годах XIX века, но она не увенчалась успехом.

Происхождение термина

Происхождение возгласа «хеп-хеп» точно не установлено. По одной из версий, немецкие студенты, организовавшие погром евреев в Вюрцбурге, изучив историю Древнего мира, наткнулись на латинское выражение «Hierosalima est perdita» («Иерусалим пал (пропал)»), или сокращённо «хеп». Этим выражением пользовались римляне после уничтожения Второго храма и независимого еврейского государства в первом веке нашей эры. Есть версия, что «хеп-хеп» — боевой клич крестоносцев.

Более вероятной является гипотеза о том, что возгласом «хеп-хеп» крестьяне Франконии (историческая область в Германии) понукали домашний скот.

История

Антисемитские погромы участились в Германии и некоторых соседних с ней странах в обстановке реакции после наполеоновских войн. Первые такие погромы произошли в августе 1819 года в Вюрцбурге. В скором времени эти погромы перекинулись на другие города и области Германии (Бавария, Баден, Гамбург, Гессен, Мекленбург и проч.). Также подобные антисемитские погромы произошли в соседних странах (в Дании, Нидерландах, Чехии, Польше, Австрии, Эльзасе, а также в Российской империи, в частности в Риге, где проживало много немцев). Беспорядки часто сопровождались разгромом, грабежом, поджогом общественных зданий и т. д. Погромы происходили на фоне острого экономического кризиса, который поразил Германию после освобождения от французской оккупации. Разорённые и обнищавшие широкие массы населения ставили такую ситуацию в вину евреям. Во многом беспорядки обрели антисемитский уклон под воздействием взглядов таких деятелей немецкой науки и культуры как философы Фридрих Рюс и Якоб Фриз, которые очень часто в своих произведениях представляли истинными виновниками бедственного положения немецкого народа еврейских банкиров, купцов и ремесленников. Доказать виновность евреев в этом немецкому народу было несложно, так как к этому времени экономические позиции евреев в Германии заметно укрепились после того, как Наполеон уравнял евреев в гражданских правах с остальным населением Германии.

Последствия

Эффективность шовинистической пропаганды превзошла ожидания даже некоторых её зачинщиков, в ряде случаев для прекращения беспорядков потребовался ввод войск. Немецкими властями многие подробности и детали погромов замалчивались или вовсе отрицались. Но, несмотря на это, власти всё же приняли ряд антиеврейских дискриминационных законов, мотивируя свои действия нежеланием основной массы немецкого населения мириться с гражданским равноправием евреев.

Под влиянием погромов «хеп-хеп» в Германии, с одной стороны, ускорился процесс ассимиляции, участились случаи перехода евреев в христианство, с другой, — более острой стала потребность в национальной самоидентификации евреев, результатом чего стало создание обществ Виссеншафт дес Юдентумс.

Реакция евреев

Неоднозначной на погромное движение «хеп-хеп» была реакция евреев. Круги, близкие к реформизму в иудаизме, преуменьшали серьёзность погромов и призывали не драматизировать их значение.

С другой стороны, многие немецкие евреи, не исповедовавшие уже иудаизм, были удивлены применяемому против них насилию, поскольку путём крещения или ассимиляции они, как им казалось, получили статус равноправных граждан на земле Германии. Один из показательных случаев подобного рода произошёл с будущим известным композитором Феликсом Мендельсоном-Бартольди, которому во время тех событий было десять лет. К тому времени его родители уже успели обеспечить своему талантливому сыну статус христианина, и юный Феликс без страха гулял по улицам города, справедливо считая, что ему не угрожает опасность. Однако во время одной из таких прогулок к нему подошёл некий юноша, без лишних вопросов плюнул ему в лицо и прокричал: «Хеп-хеп, юде!».

Состоятельные и зажиточные евреи, владевшие банками и ремесленными предприятиями, вообще стали бойкотировать тех купцов-христиан, которые подозревались в участии в погромах. Остро отреагировали на бездействие властей Франкфурта-на-Майне члены династии Ротшильдов, чьи дома и банковские конторы подверглись разгрому и разграблению. Они угрожали навсегда покинуть со своими капиталами город и Германию в случае повторения подобных беспорядков.

Ссылки

• [www.eleven.co.il/?mode=article&id=14500&query= ЭЕЭ]
• [gazeta.rjews.net/Lib/riman/021029.shtml Хроники Иерусалима]

Отрывок, характеризующий Хеп-хеп

Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.